Буду с тобой (СИ) - Литвин Светла

– Уля, – мама смеряет меня недовольным взглядом, Платон смеётся, помогая отцу разобраться с мясом и в этой мангальной зоне воцаряется тишина.  

На большом блюде вырастает гора шашлыков, мамы попивают глинтвейн и отводят от меня глаза по очереди.  

– Погода такая хорошая, – говорю я, чтобы разорвать этот круг неловкого молчания.  

– Только люди вокруг неприятные, – ехидно добавляет Платон, сдерживая смех.  

– Платон, – Арина Дмитриевна сменяет сына недовольным взглядом.  

– Вот какие им дети, – усмехается Максим Олегович. – Мамки ещё самих отчитывают.  

– А ты не подлизывайся, папка! – наезжает на мужа Арина Дмитриевна.  

– Уууу, – присвистывает Платон. – Уля, пойдём-ка, пусть они тут сами без нас наши косточки перемывают.  

Платон приобнимает меня и уводит гулять по участку.  

– Не понимаю маму, сама ворчит, что у тебя всё есть, а я без имущества остаюсь, ибо зачем нам вместе что-то строить. Всё есть. И тут же хочет, чтобы я рожала, – бурчу я, жалуясь на маму.  

Отвыкла я всё же от неё и её характера, живя вдали уже несколько лет.   

– Не бери в голову, – усмехается Платон. – Ты же так не думаешь?  

– Как так? – уточняю я, остановившись и глядя Платону в его светлые глаза.  

– Что у тебя ничего нет, – с долей обиды говорит Платон.  

– У меня есть ты, – глупо улыбаюсь я, пытаясь сгладит намечающиеся углы, об которые накануне свадьбы биться вовсе не хочется.  

– Веронику Марковну можно понять. Твоя мама меня не знает, но я хочу быть уверен, что ты не думаешь, как она. Я никогда тебя не обижу, даже если вдруг случится то, чего не случится, – усмехается Платон, говоря это всё настолько искренне, что мне даже стыдно из-за мамы становится.  

– Я знаю, что ты меня никогда не обидишь, а ещё, я тебя очень сильно люблю, – признаюсь в своих чувствах в очередной раз и любуюсь тем, как Платон от этих слов расплывается в чуть смущённой улыбке.  

– Соколова, пойдём в облепиху, я тебя там целовать буду, – смеётся Платон и тащит меня с дорожки за угол дома.  

 В облепихе мы ещё не целовались.

22

Ночью перед днём свадьбы я с трудом засыпаю, прижавшись к Платону. Нервная дрожь колотит меня и утром, пока мой жених мотается по организационным моментам. 

Умываясь, завтракая в ожидании визажиста и парикмахера, даже разговаривая с мамой, я думаю о Белове. Переживаю, что явится на свадьбу и всё испортит. Такой и день сама себе порчу этими мыслями, но не могу успокоиться.  

– Мам, у тебя есть какое-то успокоительное? Такое, чтобы я не отрубилась на собственной свадьбе.  

– Есть! – мама подрывается с места и через минуту уже даёт мне мерный стаканчик.  

Выпиваю сироп залпом и меня передёргивает от резкого вкуса.  

– Ой, какая гадость! Запить это можно?  

– Нужно, – отзывается мама уже из прихожей.  

Хлопает входная дверь и я вижу в коридоре Платона. Довольный как кот, нализавшийся сметаны, да и сам весь белый словно в сметане.  

– Невеста нервничает, – сообщает мама, словно у нас спектакль и нервная я очередная его часть.  

– А невеста в окно смотрела? – улыбаясь интересуется Платон, смахивая снег с шерсти чёрного пальто.  

– Нет, а что там? – спрашиваю и поднимаюсь из-за стола, тороплюсь к окну.  

А за окном настоящая сказка. С неба на землю плавно падают пушистые хлопья снега.  

– Фотки будут, отпад! – радуется Платон, встав за моей спиной. – На дороге только печаль, надо будет выехать заранее.  

– Как красиво, а успеете сфотографироваться? Он сейчас пройдёт и перестанет, – пессимистично вслух размышляет мама.  

– Он такой пушистый, будем кидать принудительно, – смеётся Платон мне в макушку.  

Не знаю точно, то ли это мамино успокоительное на меня так действует, то ли природное явление волшебным видом и желанием классных свадебных кадров для семейного альбома, но я перестаю думать про Белова.  

Все мысли о том, чтобы успеть до того, как на небесах закончатся снежинки и перестанут завораживать нас своим полётом.  

Наш свадебный фотограф Анна приходит к моим сборам. Делает традиционные фотографии, как меня готовят к свадьбе, и сама хочет классные кадры со снегом. То и дело смотрит в окно, отмечая, не меньше ли стало хлопьев.  

– Давай на балкон.  

– Без платья? 

– Да, а то не успеем, накинь плед, так чтобы плечи были открыты, – просит она, едва дождавшись готового макияжа и причёски.   

– На лоджию? – удивляюсь я.  

– Да, у меня есть классная идея, – улыбается девушка, а я доверяю одним её горящим глазам.  

– Ладно, давай, пока Платон не видит, а то убьёт меня. Без шапки из дома выйти нельзя, – усмехаюсь я.  

– Молодец какой, уважаю, – с улыбкой отвечает Анна, что-то настраивая в своей профессиональной камере.  

Мы выходим на незастеклённую лоджию словно воришки. Ветра нет, полный штиль и плавно летящие хлопья снега нас не задевают.  

– Теперь свесься немного корпусом, но шею вытяни и смотри туда вдаль, – объясняет Анна и показывает жестами.  

– Вот так? – уточняю, осторожно высунувшись под самый снегопад.  

Анна сама поправляет меня рукой, чтобы поймать нужный ей кадр. Невесомые хлопья падают на моё лицо и едва успевают укусить холодом, тают мгновенно. Щелчки работающей камеры звучат чаще, чем я делаю вдох и выдох.  

– Не шевелись, я сама направлю, – просит Анна и рукой отводит меня от края. – Смотри на небо. Супер! А теперь домой, пока нам от жениха не прилетело.  

– А можно посмотреть? – прошу я, самой любопытно, что мы там наснимали.  

– Вот эту хочу в своё портфолио, – сразу заявляет Анна, одномоментно даёт посмотреть на фотографию.  

Она в чёрно-белом цвете, по ней невозможно понять что я невеста, но эта фотография невероятно красивая. Мой профиль, глядящие в небо глаза светятся, и можно рассмотреть не только узор радужки, но и то, какие на моих ресницах застыли снежинки.  

– Такая чёткая, – восхищаюсь я.  

– Да, она офигенная, даже без обработки, – улыбается Анна, довольная собой. – Сделаю скидку двадцать процентов, за право размещать её в рекламных целях.  

– Да ладно, так бери, – разрешаю я, махнув рукой на скидку.  

– Нет, так не надо, и мне нужен будет договор, но это потом, когда всю работу отдавать буду.  

После запечатления снежинок на моих ресницах, мама помогает мне одеться, и только на выходе мы встречаемся с Платоном.  

Он поджимает губы и смотрит на меня с восхищением, качает головой словно сам себе не верит, что это я, вот-вот выйду за него замуж. Платон шагает ко мне и едва касается руки, словно боится нарушить красоту свадебного наряда.  

– Идёмте же скорей, – торопит нас Анна.  

Решаем спуститься по ступеням, дабы не застрять в лифте в столь важный день. И лишь в тамбуре, проходя между придерживаемыми мамой дверями, я слышу восхищение Платона:  

– Красавица, – едва слышно произносит он, чуть склонившись к уху, боится меня задеть и что-то испортить.  

Он нервничает.  

Это я хряпнула успокоительного на травках и мне хорошо, а у Платона от напряжения челюсти сжаты и хмуриться он не перестаёт.  

А я не могу удержаться от желания поцеловать его и с лёгким головокружением обхватываю Платона за шею, прильнув к нему и к его губам.  

– Вау! – Анна быстро ловит момент и фотографирует нас таких красивых и безумных прямо в подъезде. Я не знаю какой эта фотография получится, но точно знаю, она будет одной из самых любимых. Она самая настоящая, не подстроенная. 

Наша фотосессия проходит прямо на аллее недалеко от дома. Мы и смирно стоим, мама расправляет пышный подол моего платья, переживая, что станет мокрым от снега и тяжёлым. А после этой официальной части по стойке смирно, начинается веселье.  

Платон, обняв меня со спины за талию, кружит так, что ноги отрываваются от земли и Анна делает снимки. Дурачимся как можем, пока есть время на это, падаем с Платоном в сугроб под возмущение моей мамы.