Возвращение призраков - Джеймс Герберт

 Веки Эша задрожали. Он почти проснулся. Но сон не отпускает его.

Жуткая картина — вздымающиеся умоляющие руки, маленькие бледные головки, качающиеся на воде, как призрачные буйки, серебрящаяся поверхность озера — исчезает, и он уже на сжатом поле. Он думает, что один здесь — он чувствует отчаянное одиночество, — но видит маленькую фигурку в белом, стоящую у деревьев в отдалении. На маленькой девочке лишь один белый носок, и Эш зовет ее по имени, но его зов глохнет в собственных ушах, будто он не издал ни звука. «Джульетта!» Она не отвечает, она вроде тех детей в озере. Она бесстрастна, потому что мертва; и это ее месть ему. Он будет видеть ее — он всегда будет видеть ее, — но она никогда не отзовется и не узнает его. Это наказание ему и кара умершей сестры.

Тишину комнаты нарушает его бормотание. Во сне он снова и снова повторяет имя сестры.

Он смотрит на вырывающееся пламя и слышит его шум, мертвенно-бледное лицо умершей сестры согревается желтым светом. Он ищет источник этого пламени и видит позади горящий стог сена, слышит крики изнутри, крики, переходящие в смех, отдаленный смех, а когда он снова оборачивается в поисках девочки, ее уже нет; на месте, где она была, кружится вихрь сухих листьев, а внутри вихря постепенно что-то вырисовывается. Листья разлетаются, и на месте вихря остается изуродованная огнем фигура мужчины с напоминающей слюнявую гримасу похотливой улыбкой на почерневшем, истлевшем лице. Испускаемые фигурой мысли каким-то образом проникают в сознание Эша, они грязны и противны…

Эш перевернулся набок и стукнул кулаком по матрацу. Но так и не проснулся, хотя какой-то частицей своего подсознания ожидал продолжения кошмара.

Он бежит от отвратительного зрелища, и на бегу сухой, колючий лист касается его щеки. Эш чувствует, что лист летит сзади, — а за ним другие, — словно преследуя его Он пытается прибавить скорость, но шаги все медленнее, ноги тяжелеют, дыхание затрудняется. Листья вьются вокруг, острыми краями царапают кожу, а он руками смахивает их с лица и бежит дальше, но его движения становятся вялыми. Он замечает что-то красное на ладонях и пальцах, эта краснота лоснится и блестит, и он понимает, что это кровь…

Эш выгнул спину, его зубы оскалились, как в агонии. Сознание, по-прежнему далекое, пыталось вырвать его из глубин этого кошмарного сна.

Он пытается сбить лист, прилипший к щеке, как какой-то кровососущий паразит, и тут чувствует, что лист стал мягким и за ним потянулись длинные усики. Эш отрывает от лица окровавленные куски сырого мяса и бросает на землю, продолжая бежать, не позволяя изнеможению остановить его. Он видит отрубленную руку и, прежде чем она успевает схватить его за запястье, с криком отбрасывает ее, но тут же какая-то полоска плоти начинает парить перед ним, волоча за собой длинный, мокрый лоскут, ища для себя естественное место — это язык пытается проникнуть в его собственный рот. Со скрежетом сжав зубы, Эш обеими руками отталкивает скользкий, противный кусок мяса и отворачивается. Он отбрасывает чужой язык, но к его телу прилипают другие члены, их число быстро растет, словно они собираются задавить его воспользоваться им, чтобы создать собственную законченную форму. Он отталкивает, отрывает их, отбивается от них, но они все прибывают; он скользит по чему-то мягкому и слизистому, какому-то внутреннему органу, который поблескивает в траве и испускает пар. Эш падает, его пальцы зарываются в землю, и он прячет лицо в траве. Он ощущает громадную тяжесть на chime, на шее, на плечах, на ногах, чувствует, как члены скользят по нему, они ищут места, куда можно внедриться, и он перекатывается на спину, чтобы раздавить их, и не может удержаться от крика, когда видит пространство над собой, усеянное членами и органами, невероятным множеством частей и кусков человеческих тел. Они не дают видеть, затрудняют дыхание, и он не знает, сколько тел нужно расчленить, чтобы получать столько обрывков, кусков, органов; он пытается подняться, опираясь локтями о землю, но вся эта нечисть слоями навалилась на него, она так давит, что он не в силах пошевелить и пальцем! Все же борется, так как знает, что, если уступит их весу, они вытянут из него жизнь, чтобы самим снова жить как единое целое. Он сопротивляется, его шея напрягается в мучительных попытках удержать прямо голову, плеча дрожат от усилий, и спина наконец-то отрывается от земли. Но они не уступают, давят на него, заполняют глаза и рот; он кричит снова и снова и поднимается, поднимается, поднимается…

И он проснулся.

Эш застыл во мраке комнаты — только полоска света из прихожей сверкала под дверью — и несколько мгновений не мог понять, что сидит в постели. По голому телу катился пот, и дыхание вырывалось короткими толчками. «Это всего лишь сон», — сказал он себе.

— Всего лишь сон, — повторил он приглушенным, испуганным голосом. Его дыхание стало глубже, дрожь прошла. Сновидения потеряли свою яркость.

Он проснулся, и он спасен. Спасен от кошмаров.

Но если это был всего лишь сон, а теперь он не спит, почему же у кровати стоит маленький мальчик и смотрит на него? Почему его так хорошо видно в темноте?

И почему мальчик так неподвижен и молчалив?

И почему теперь он постепенно меркнет… растворяется… исчезает?..

18

Глаза Грейс Локвуд вдруг открылись.

Единственная простыня, укрывавшая ее, была перекручена и измята; одна нога высунулась до колена, так что простыня лежала на бедре. Грейс посмотрела на потолок, в сознании бушевали мысли и образы. Сон… он был так реален и в то же время так запутан.

Стянув измятую простыню с груди, она лежала в темноте, успокаивая дыхание, стараясь осмыслить остатки образов, продолжавших ворочаться в голове, но, как ни пыталась сосредоточиться, они разлетались — как сухие листья на буйном ветру.

Она вспомнила детские лица, их широко раскрытые глаза и умоляющие крохотные ручонки, хватающие воздух, словно просящие… кого-то. Но не ее. Она была просто свидетельницей, словно наблюдала чей-то кошмар. Грейс вспомнила огонь, такой яркий, что во сне она заслонила глаза руками. Вспомнила другой вихрь — нет-нет, это был вовсе не вихрь, а каскад кусков человеческой плоти.

Грейс содрогнулась, хотя видение быстро поблекло и его воздействие уже ослабело под напором возвращающейся реальности. Но память хранила другие образы, сжавшиеся до смутных впечатлений.

Она, наблюдатель, следила за Дэвидом Эшем. Позади него, у группы деревьев, стояла маленькая девочка в белом. На девочке был лишь один носок, что выглядело нелепо, и она тоже смотрела на Дэвида.  Девочка улыбалась. Но улыбка ее была неприятной.