Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн

Пасквиль, причислявший Пушкина к ордену рогоносцев, содержал намеки, на которые дипломат Геккерен не мог бы решиться. «Великим магистром ордена» назван Д. Л. Нарышкин, который был мужем любовницы царя Александра I и, закрывая на это глаза, извлекал выгоду из своего унижения, быстро продвигаясь по службе. «Историографом» ордена назван граф И. М. Борх. Здесь явный намек на внимание царя Николая к жене Пушкина, на его подчинение Николаю и на назначение Пушкина историографом.

Один из приятелей сообщил Пушкину, что пасквиль выполнен на бумаге, которой снабжаются посольства. Лишь ослепленный гневом и ревностью, мог Пушкин придать этому решающее значение и принять Геккерена за автора пасквиля.

Для Пушкина Дантес был пешкой в игре. Натали отвечала назойливому ухажеру речами Татьяны Лариной, ухажеров у нее вообще было множество, женится он на се сестре. Главным врагом, злобным и коварным, Пушкин считал Геккерена. Ему собирался мстить жестоко: «Я знаю, кто автор анонимных писем, и не пройдет и восьми дней, как вы услышите о мести, в своем роде уникальной; она всё ему воздаст сторицей; она втопчет его в грязь: подвиги Раевского — детская забава по сравнению с тем, что намерен сделать я». Имеется в виду громкий уличный скандал, который в 1828 г. А. Раевский учинил супруге генерал-губернатора Воронцова. Чем же собирался отмстить Пушкин?

Ж. Дантес-Геккерн, 1830-е гг.

Бенар с оригинала неизвестного художника.

Вот текст его письма Геккерену, написанного 21 ноября 1836 г., после двухнедельной отсрочки поединка с Дантесом, но до женитьбы Дантеса на Екатерине Гончаровой.

«Барон!

Прежде всего позвольте подвести итог тому, что произошло недавно. — Поведение Вашего сына было мне совершенно известно уже давно и не могло быть для меня безразличным; но так как оно не выходило из границ светских приличий и так как я притом знал, насколько жена моя заслуживает мое доверие и мое уважение, я довольствовался ролью наблюдателя, готового вмешаться, когда сочту это своевременным…. Случай, который в иное время был бы мне крайне неприятен, вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло и воспользовался этим.

Остальное вам известно. Я заставил вашего сына играть роль столь жалкую и потешную, что моя жена, удивленная такою пошлостью, не могла удержаться от смеха, и чувство, которое, может быть, и вызывала у нее эта великая и возвышенная страсть, угасло в отвращении самом спокойном и вполне заслуженном.

Но вы, барон, — вы мне позвольте заметить, что ваша роль во всей этой истории была не очень прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему выблядку или так называемому сыну. Всем поведением этого юнца руководили Вы. Это вы диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и глупости, которые он осмеливался писать. Подобно старой развратнице, Вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о Вашем сыне; а когда, заболев сифилисом, он вынужден был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.

Вы видите, что я много знаю; но погодите, это не всё: я же говорю вам, что дело осложнилось. Вернемся к анонимным письмам. Вы, конечно, догадываетесь, что они Вас касаются…

Я получил три экземпляра из десяти, которые были разосланы. Это письмо было сфабриковано с такой неосторожностью, что с первого же взгляда я напал на следы автора…»

Письмо завершалось следующими словами:

«Поединка мне уже недостаточно… и каков бы ни был его исход, я не почту себя достаточно отмщенным ни смертью вашего сына, ни его женитьбой… Я хотел бы, чтобы Вы дали себе труд самому найти основания, которые были бы достаточны для того, чтобы побудить меня не плюнуть вам в лицо и чтобы уничтожить самый след этого подлого дела, из которого мне легко будет составить отличную главу в моей истории рогоносцев.

Имею честь быть, барон, вашим нижайшим и покорнейшим слугою

А. Пушкин. 17–21 ноября 1836 г. (XVI: 396–397).

Публично плюнуть в лицо дипломату — это и была запланированная Пушкиным скандальная месть.

Царю, Жуковскому и другим удалось на время (на несколько месяцев) успокоить Пушкина, но после распространения сплетни о связи Пушкина со свояченицей, аудиенции у монарха и обнаружения добрачной беременности Екатерины от Дантеса гнев взыграл с новой силой, и 25 января 1837 г. Пушкин всё же послал свое письмо Геккерену, устранив обвинения в авторстве пасквиля (эта убежденность была поколеблена), введя некоторую гипотетичность в свои догадки о поведении барона («видимо», «вероятно») и слегка изменив концовку:

«Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела хотя бы малейшую связь с вашей. Только под этим условием я согласился не давать хода этому грязному делу и не обесчестить Вас в глазах дворов нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не хочу, чтобы моя жена выслушивала впредь Ваши отеческие увещания. Я не могу позволить, чтобы Ваш сын после своего мерзкого поведения смел разговаривать с моей женой и — еще того менее — расточал перед ней казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто трус и негодяй. Итак, я вынужден обратиться к Вам с просьбой положить конец всем этим проделкам, если Вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.

Имею честь, барон…» (XVI, 407–408).

Теперь он отказывается от конкретизации публичного скандала, но тон письма достаточно оскорбителен (о Дантесе: «выблядок», «заболев сифилисом», что не имеет подтверждений, о Геккерене: «старая разврат ница», «сводничали») и не оставляет путей отступления. То есть дуэль. Разумеется, с Дантесом вместо Геккерена.

В обоих посланиях обращает на себя внимание одно странное обстоятельство, не замеченное всеми предшествующими исследователями. Пушкин смертельно оскорбляет Геккерена и Дантеса, он отыскивает выражения, которые бы уязвили их как можно больнее, но ни единым словом, ни намеком не задевает общеизвестную гомосексуальную связь обоих. Не задевает ее