Игра в четыре руки - Батыршин Борис Борисович

Конечно, знаю. Тир – не оружейка, ключ от него вполне можно доверить ученику. Тем более с некоторых пор я хожу у него в доверенных помощниках.

Уже заканчивая наводить порядок, я вдруг поймал себя на мысли. Тир, стрелковая секция – я это все затеял по необходимости или же неосознанно подгоняю свои поступки под книжный сюжет? Там мальчишки, вычислившие пришельцев, тоже ходили в подвальный тир к тренеру, бывшему военному… Н-да, задачка… Надо бы обдумать на досуге. Интересно, что еще способно подкинуть сознание комонса?

23 февраля 1979 года.

Москва, ул. Фестивальная, школа № 159.

Опять день сюрпризов

У нас в школе концерт, посвященный Дню Советской армии. Когда я заявил классной, что намерен принять участие, она посмотрела на меня с нескрываемым подозрением – и успокоилась, только узнав, что на сцене я буду один, с гитарой и в школьной форме. Но все равно сомнения, как мне показалось, остались…

Программы выступлений по классам надо сдавать в школьный комитет комсомола, который и курирует это мероприятие. Что именно я собираюсь петь, они уточнять не стали, удовлетворились вполне политкорректным названием. Зря, между прочим, узнали бы много нового. И не только они.

– Пап, завтра у нас концерт на двадцать третье. Придешь? Суббота же, на работу не идешь…

– Ну, не знаю. А надо?

– Родителей разрешили пригласить. А я там буду петь.

– Ты? Петь? – Отец заинтригован. – И что именно, не секрет?

– Пока секрет. Есть одна песня, про летчиков-интернационалистов.

– Это про Испанию, что ли?

– Почти. Ты приходи, сам и услышишь.

Мое выступление сразу после трио девчонок из девятого «Б». Песня из «Белорусского вокзала». Что ж, вполне душевно вышло. Софья Игнатьевна, наша историчка, воевавшая на Севере, в морской пехоте, украдкой смахивает слезу.

Моя очередь. Выхожу, сажусь на стул, пристраиваю поудобнее гитару (выпросил у Ритули, своей нет), кладу рядом белый, полусферический, с темным светофильтром пилотский шлем. Его я одолжил для выступления у Жоры – он стоит у него в кабинете, на почетном месте, на шкафу. Дал, хотя и удивился. Сказал, что не хочу портить сюрприз, сам все поймет.

Да-да, Георгий Палыч. Эта песня – для вас. Да, есть и директор-танкист, и Софья, но для них найдется кому и спеть, и прочитать стихи. А для вас – нет. Не знают мои одноклассники о вашей войне, не принято у нас о ней… Так что это будет справедливо.

Отец здесь, стоит возле окна, прислонившись к стене. Поймал мой взгляд, помахал рукой. Спасибо, папочка…

Он смотрит на синее небо, На крестик со снежным хвостом. Где жизнь – то ли быль, то ли небыль, Дорогой вела непростой. Где солнце светило не часто, Где часто брало на разрыв. Где было конкретное счастье — Колес от бетонки отрыв…

Ага, уловил, понял – выпрямился, вытянулся в струнку на стуле, весь обратившись в слух. Ищу отца – у него глаза на лоб лезут от удивления. То ли еще будет…

Затяжкой откроется память, Как буквы на старом холсте. И «Су» засверкает над нами С арабским орлом на хвосте. Песка раскаленного ветер Опалит пустынным огнем, И прямо сквозь сорокалетье Он вверх по стремянке шагнет…[15]

Теперь – припев. Жора смотрит мимо меня, только уголок рта подергивается…

Не волнуйтесь, товарищи, это летчик мечтающий, Мастер неунывающий огневого удара. Его жизнь лучезарная — Бирюлево-товарное, Где квартира шикарная, и «Москвич», но не старый…

Может, стоило пропустить, не расчесывать мужику лишний раз нервы? Но – из песни слов не выкинешь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390}) И будет он словом нерусским Все ручку стараться дожать, И сквозь пелену перегрузки Появится хвост «Миража», И в линиях стекол прицела Чужой задымит силуэт. Но бой вдруг потребует цену За этот счастливый билет…

Отец серьезен как никогда. Жорин кулак сжался так, что побелели костяшки. В глазах – расчерченное инверсионными следами и дымными трассами «Сайдвиндеров» небо Синая.

И вздрогнет подстреленной птицей Пробитый осколками «Су», И небо с землей закружится, Совьется в цветную косу. И в тряске кабины разбитой Погаснет последний экран, И ласково девушка Рита Ему объяснит, что пора…

Да, товарищ майор, я знаю, что такое «речевой информатор РИ-65Б»[16]. Как и вы, и мой отец. Трое во всем актовом зале.

Что было, то было, ребята. Что сетовать зря на судьбу? Пусть ею немного помятый, Зато обогрет и обут. И как-то стреляет в коленке, А с виду мужик ничего, Поскольку хирурги в «Бурденке» Зашили на совесть его. …и синее, звонкое небо, Где вечно летит самолет… Купить два кефира и хлеба, И дочка на ужин зовет…

А председатель школьного комитета комсомола уже насторожилась, приняла охотничью стойку. Не понимаешь? Тебе и не надо. А попробуешь потом вякнуть, я на тебя Жору натравлю!

Вечер в кругу семьи. Отец в восторге:

– Где взял такую песню? Только не говори, что сам сочинил, все равно не поверю…

А я и не собираюсь.

– Пел один парень, студент. На сборах. Может, его?

– Сомнительно. Написано человеком, который сам все испытал. Ты вот что: слова запиши, покажу летчикам, в ЛИИ. У нас есть те, кто воевал в Египте.

Разговор переходит на арабо-израильские войны, потом на авиацию вообще – и так, пока мать не зовет к столу. Мы с альтер эго вполне довольны, отец сияет, как начищенный медный пятак.

За ужином мать преподносит свежую семейную новость: с Кубы вернулся дедов родной брат, дядя Костя, на секундочку – генерал-майор КГБ. Я спешно дожевываю котлету с рисом и, оговорившись усталостью, смываюсь к себе в комнату.

Так. Вот мы и дождались. Пора делать следующий шаг – и это надо очень, очень крепко обдумать.

Конец февраля 1979 года.

Москва.

Два-три дня на размышление

Обратиться за помощью к двоюродному деду-ГБшнику – это, конечно, сильный ход. Правильный. И те, кто меня сюда прислали, наверняка на это и рассчитывали. Потому что: «…вас выбрали далеко не в последнюю очередь из-за родственников и близких – причем не вас нынешнего, шестидесятилетнего, со всем вашим жизненным багажом, а того, подростка…»

Что ж, пришло время задействовать этот ресурс. Только вот идти к Константину Петровичу со сбивчивыми пересказами собственных снов не стоит. Это в кругу семьи дядя Костя большой, шумный, добродушный. А на деле – жесткий профессионал, не склонный ни к сантиментам, ни к досужим фантазиям. За спиной у него яростные схватки с троцкистами в довоенной Мексике. Потом – работа в Аргентине, где он срывал поставки стратегических материалов в Третий рейх, наводил местных левацких боевиков на конспиративные квартиры нацистов и сливал американцам с англичанами координаты точек рандеву ребятишек Карла Деница с «дойными коровами» в Атлантике. А как-то уже в середине пятидесятых (он тогда состоял в должности атташе по культуре при советском консульстве в Буэнос-Айресе) знающие люди посоветовали обратить внимание на одного парня. Врач, мотоциклист, отчаянный левак – приглядитесь, товарищ, глядишь, и вый дет толк…