Новый Мир ( № 12 2008) - Новый Мир Новый Мир

Еще одна хата, за ней моя, а потом сельмаг, в котором ничего не продается, кроме сладкой сильногазированной воды “Яблоко”, жвачки “Turbo” и спичек.

— Ох, как же я тебе задам! Аж дубрава зашумит!

Корова встревоженно хлопает на меня своим большим черным глазом и низко опускает голову, словно хочет пощипать на дороге травку.

— Нечего бить на жалость! Я уже сколько раз тебя жалела, а ты — опять за свое?!

Калитка дома моей бабы распахнута настежь и, чтоб не закрывалась, подперта кирпичом. Ласька сейчас нырнет в калитку, попьет под ясенем воды (хотя я буду кричать, чтоб баба дала ей не воды, а дуста, потому что она уже успела нахлебаться какой-то дряни из лужи), Ласька посмотрит на бабу жалобно-жалобно, словно я ее не пасла, а пытала раскаленным железом, а я буду кричать, чтоб баба спутала ей ноги и привязала, потому как она, корова, — дурноватая.

Ласька замедляет шаг, немного раздумывает. До калитки несколько метров. Отсюда хорошо видно подворье Васильовских: высокая худющая мама и три рыжие, как мыши, девочки. Они сидят на ступеньках крыльца и ждут, когда помрет их старая тетка.

— Иди-иди, не бойся, я буду тебя бить не очень сильно!

Но Ласька внезапно принимает кардинальное решение и скорым ходом, в одно мгновение, проносится мимо калитки, галопом мча дальше.

— Ах ты ж и сука! — кричу я и бегу за ней. — Вернись! Куда ты летишь! Все равно никуда от меня не денешься!

Корова знает, куда ей деться. Она устремляется прямиком к магазину, и я не успеваю в очередной раз обозвать ее сукой, так как она вбегает в открытые железные двери и исчезает внутри.

Сельмаг когда-то был начальной школой. Моя баба отучилась здесь два года, а потом стала пасти корову. Все, что случается, происходит не просто так. Ласька забежала в бывшую школу, по-видимому, для того, чтобы отмолить грехи бабиных коров, и особенно той, из-за которой баба так и осталась неграмотной.

За прилавком сидит Мурашка — старшая продавщица, для которой дело чести — отсидеть до конца положенное время в пустом магазине. Она меланхолически смотрит на мою корову, а корова умоляюще — на нее. Если бы за коровой не влетела я, Мурашка точно сказала бы Лаське:

“Я вас слушаю. Что вы хотели?”

— Ласька! Пойдем домой! Обещаю, что не буду тебя бить, — устало говорю я. — А хотите, — обращаюсь я к Мурашке, — давайте зарежем эту корову, и у вас будет чем торговать.

Мурашка поначалу радуется, но вовремя спохватывается:

— А баба не будет против?

— Бабе мы не скажем. Я навру, что корову забрали в дурдом…

Наконец мы — две псишки — приходим домой.

Баба встревоженно выглядывает из-за ворот.

— Где ж вы так долго? — говорит она и дает Лаське пить из ведра холодную колодезную воду.

— Дайте ей лучше дуста, а не воды, — еле хватает меня на хоть какую-то защитную реплику.

Ласька трется о худенькое бабино плечо, словно домашний пес.

— Маленькая моя, — гладит корову баба, — устала? Хочешь питеньки?

— Очень устала, — отвечает Ласька. — Больше всего из-за нее, — кивает она в мою сторону, — как она меня мучает! Когда уже наконец за ней родители приедут?!

Родители приедут через несколько дней. Немного осталось. Меня перед школой нужно как следует отмыть, особенно отскрести грязь, въевшуюся в пятки, и вывести вшей. Нужно купить тетрадки и дневник. Так что они могут приехать вот-вот, сука ты паршивая, Ласька.

2

Люба Вулан не всегда была глухонемой. В детстве она упала с чужой черешни, когда хозяин застукал ее за кражей ягод. После этого, от перепуга, она больше не проронила ни слова.

Хотя некоторые говорят, что она родилась без верхнего нёба и вообще никогда не разговаривала.

Люба носит длинные потрепанные юбки и ходит босиком в любую погоду. С целью экономии ее всегда стригут наголо. Когда у нее месячные, она ходит заляпанная кровью.

Люба стала для своего брата первой женщиной…

3

Васильовские: худющая мама и три рыжие девочки сидят на ступеньках и ждут, когда умрет старая тетка.

Когда она умрет, ее хата достанется им, а пока им жить негде. Сейчас они вчетвером живут в старенькой летней кухне. Рыжие девочки ждут с огромным нетерпением, когда же наконец смогут перебраться в роскошные, покрытые мохом и цвелью, как и сама тетка, хоромы и будут прыгать на затхлых, но вышитых подушках, а спать — на перинах, набитых куриными перьями.

Первыми словами самой младшей было:

— Тетенька, а когда вы умрете?

На что тетенька ответила:

— Умру, доченька.

Девочки по очереди носят в дом для старухи еду и питье. Они тихонько заходят в комнату, встают возле кровати и какое-то время молчат — в надежде, что тетка уже не отзовется. Она живет целое столетие.

Васильовская-старшая каждый день ездит на поезде на работу в Коломыю. Она служит вахтершей в Историческом музее. Когда работники музея не выходят на работу, а такое случается почти всегда, Васильовская закрывается внутри и никого не впускает. Редкие посетители — любители старины или подвыпившие польские туристы — тарабанят в дверь, просят впустить (ведь сегодня не выходной и музей должен быть открыт), а Васильовская выглядывает в маленькое оконце, как испуганное привидение, как музейный экспонат XVI столетия, и отрицательно качает головой, — мол, сегодня История недоступна, у нее депрессия, а я всего лишь Васильовская, у которой трое рыжих дочек и бессмертная тетка.

Маленькие Васильовские ходят вечно голодные, в разноцветных ярких платьицах, подаренных им жителями села, с бантиками в волосах, но без трусов. Из носа у них постоянно течет, и девочки смачно слизывают свои сопли. Ноги по колено в грязи.

Васильовские такие рыжие и веснушки на их лицах такие яркие, что иногда они напоминают мне большой цветок подсолнуха, в котором спрятался замурзанный чертенок.

4

Когда корова заболела, баба стала ее выводить каждую ночь на прогулку.

Ласька начала доиться молоком с кровью и тоскливо мычать.

Я сижу у ворот и высматриваю родительский автомобиль, баба водит корову кругами по двору.

— Доча, ты не сиди там, — говорит мне баба, — уже поздно. Видать, они ноне не приедут.

— Они могут приехать и поздно ночью. Им не страшно на машине.

— А может, у них срочная работа, — продолжает размышлять вслух баба.

— Тяжко, ох тяжко — добавляет от себя Ласька, — кровь в молоко пошла.

Я очень жду маму и в то же время боюсь ее. Представляю, как она прижмет мою голову к груди, а потом вдруг отпрянет:

— Таня! У тебя вши в волосах!

Я притворюсь удивленной:

— Что ты говоришь? Какие вши?

— Они скачут по твоей голове, как кони! Как ты довела себя до такого?!

— Мама, у меня нет вшей!

— А это что?! — Она вытаскивает из моих волос большую толстую вошку. — Ты что, вообще не расчесываешь волосы?! Не моешь голову?

Ну как их могло расплодиться так много?!

— Мама, здесь у всех детей есть вши! Я не виновата. Они перескакивают!

Я очень боюсь маминого приезда. Когда-то она так же отреагировала, обнаружив у меня острицы. Потом я сидела за сараем и выколупывала остриц палочкой из собственных какашек, чтобы убедить маму в их полном отсутствии.

— Не нужно оставлять меня у бабы так надолго! Скоро я буду не только пасти корову, но и доить ее!

Баба гладит Лаську по голове и медленно водит ее по двору. Ласька смирно топает туда-сюда.

— Баба, зачем вы водите ее по двору?! — кричу я от ворот.

— Она хочет погулять. Ты хочешь погулять, правда, Лася?

— Правда, — отвечает Ласька.

5

У Камайкиной есть молодая красивая дочь Люда, которая когда-то была активным инициатором превращения детской сельской библиотеки в биллиардный клуб. Старая толстая библиотекарша вынуждена была отдать часть книжек в филиал соседнего села, а часть просто раздарить местным детям. Мне тогда перепали “Приключения Электроника” и “Маленькая Баба Яга”, поэтому я искренне радовалась появлению биллиардного клуба.

Люда блестяще играла в биллиард, еще она играла на гитаре, и у нее была татуировка на левой руке. Ее парень приезжал к ней из Коломыи на мотоцикле. Осенью должны были сыграть свадьбу. А в конце лета Люда поехала с друзьями в Тлумач и выпрыгнула там с третьего этажа.