Большие каникулы - Сергей Тимофеевич Гребенников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я догадался, что Овидий Маркович был ее мужем. Вот не повезло ей.
— Гусев, это ты? — растерянно спросила меня Марианна Францевна. Я кивнул головой.
— Извините меня… Пожалуйста, извините, — сказала она дрожащими губами.
— Ничего, — тихонько проговорил Николай Семенович. — Все бывает в жизни, все бывает… Вот только нехорошо, что это произошло при нем, — глазами показал он на меня.
— Да, да, да, — еле слышно сказала она, повторив: — Пожалуйста, извините.
Появился Овидий Маркович, раздвигая воздух своим животом.
— Марианна, ты что тут расшаркиваешься? Не хотят брать — это их дело.
Николай Семенович подсунул ему «журнал заявок» и попросил расписаться за проделанную работу.
Толстяк Овидий размашисто черкнул в журнале и торопливо проревел басом: «Будьте здоровы»: Когда мы вышли из подъезда, Николай Семенович сказал:
— А небось рад толстый человек, что мы от пятерки отказались.
Оказывается, у нашей классной руководительницы жизнь не такая уж красивая, как ее голубой халат с драконами. Так вот закончился один из моих рабочих дней.
Четыре вечера потратил я на это письмо и все-таки дописал! Видишь, и у нас в Москве нет-нет да кое-что случается. Да, чуть не забыл: в боксерскую секцию я уже записался. Меня запросто приняли. А то что я длинноват и худоват, так тренер мне сказал: «Неплохие данные». Так что, смотри, приедешь в Москву, я тебя от радости сразу же нокаутирую. До свидания.
Иван Гусев».
Дочитал Семка твое письмо и даже повздыхал немного. Вернул его мне со словами:
— А ты не хотел нам его дочитывать… А смотри, как интересно все. Тебе понравилось, Олеся?
Олеся сидела задумавшись, потом спросила:
— A-кто его родители, твоего друга?
Мне пришлось много-много рассказать. Я даже рассказал, как ты девочку пятилетнюю из-под троллейбуса успел выдернуть, а мать девчонки хотела за это тебе денег дать, а ты обозвал ее «дурой», а она раскричалась и в конце концов обозвала тебя «хулиганом». Надо было видеть, как рассвирепел Семка. Он вскочил со скамейки и даже как-то запыхтел.
— А что же народ? Глядели все и молчали? Никто этой тетке не сказал, что она в самом деле дура? Ну и люди… Человек ребенка спас, а его хулиганом обозвали.
Олеся обратилась ко мне с просьбой дать твой адрес. Она думает что-то тебе написать и извиниться за то, что раньше сказала. Спасибо за интересное письмо. До свидания.
А. Костров.
Откровенное письмо Андрея
Здравствуйте, ребята!
Не сердитесь на меня за долгое молчание и не удивляйтесь, что почерк мой так сильно изменился. Пишу в больничной палате № 7. Нахожусь я здесь уже два месяца и одиннадцать дней. Скучища жуткая. Из окна видно, как хозяйничает осень. Деревья уже надели рыжие парики. Уже и цветов так мало на клумбах у больницы. Недавно я видел из окна пролетающую журавлиную стаю. Частые дожди хлещут над поселком, а я один в палате № 7.
Теперь все по порядку: почерк мой изменился потому, что еще не совсем зажила рука (перелом запястья), — это раз. Перелом ключицы — это два. Сотрясение мозга — три. Для начала, пожалуй, это весь список моих ранений. Но не волнуйтесь, ребята, уже выздоравливаю. Когда все это обрушилось на меня, врачи сомневались в благополучном исходе.
Вы помните, я писал вам о тетке-самогонщице, у которой корова Манька в лесу на мине подорвалась? Так вот эта тетенька решила слово свое сдержать. Припомнила она все свои обиды. Первым на ее пути повстречался я. С меня она и начала расправу.
Возвращался я поздно вечером домой от Вилена. Обсуждали у него дома, как поступить с экспонатами нашего музея. Дело в том, что над ними нависла серьезная опасность: на них позарились важные дяденьки из области. Узнали они про наш музей, и тут же нагрянула целая комиссия осмотреть наше музейное хозяйство. Сначала мы обрадовались, что наш труд заметили. Дальше — больше: ходят гости, читают надписи над экспонатами, что-то в блокноты записывают. А когда закончился осмотр, один из членов комиссии заключил: «Работа проделана большая и имеет важное патриотическо-воспитательное значение». Пообещал дать об этом информацию в областную газету. Сказал, что поставит вопрос о премировании участников нашего кружка «Красные следопыты». Только потом мы раскумекали, зачем он нам этот «пряничек» посулил (это был директор областного музея). Вся хитрость была в том, чтобы уговорить нас все добытое нами с таким трудом передать в ведение областного музея. Сказал он нам, что все экспонаты будут находиться под надежной охраной, в прекрасном помещении. За ними будет настоящий уход и присмотр. Там, видите ли, у них лекторы и консультанты имеются со специальным образованием. Словом, там у них все самое главное и самое лучшее. Женщина из этой комиссии даже такое сказала:
— Ну что тут у вас, маленькая комнатушка — пристройка к библиотеке, даже замка на дверях приличного нет.
— Ну и что? У нас воров нет. Проживем без замков, — сердито сказал Семен.
— Не понимаю, что вы так ершитесь? Мы же хотим как лучше, — сказала гражданка из комиссии. — Мы хотим, чтобы такой ценный материал не распылялся по комнаткам да по чуланчикам, а был сконцентрирован в одном месте.
Вилен не выдержал и сказал: «А вы добудьте сами такое же и тогда концентрируйте где вам будет угодно».
Спор у нас шел долго. Мы не соглашались с предложением комиссии. Директор музея перешел на угрозы: сказал, что мы не имеем права присваивать реликвии — всенародную память и что к ней следует относиться с должным уважением и вниманием. Алексей Кумач вступился за нас. Он вежливо объяснил, что обвинять ребят в неуважении — несправедливо. Он рассказал, как много мы приложили стараний и усилий. Показал на надпись, висевшую при входе: «Никто не забыт, ничто не забыто».
— Вот именно, — вставил Семен. — Мы в речку сто раз ныряли, чтобы что-нибудь раздобыть. У нас зуб на зуб не попадал от холода, и на тебе — «отдайте нам». Да и музыканты, которые перед казнью «Интернационал» пели, они же из нашего района. Ничего мы не отдадим. Мы сами будем расширять наш музей, и он, может быть, будет не хуже вашего.
Григорий Степанович Дзюба слушал эту перепалку и сердито глядел на гостей из области.
Директор
