Необычайные рассказы - Морис Ренар

Когда я открываю окно, та же непрозрачная ночь окутывает со всех сторон отраженный пейзаж; ее же я нахожу сзади отраженных предметов и тоже сзади вашей записной книжки, доктор. Ваш двойник разделен на две части: та сторона, что глядит в зеркало, представляет копию с вас, а другая сторона кажется силуэтом, состоящим из этого ужасающего мрака. Линия, разделяющая эти обе части, вполне определенна и точна, и, когда вы поворачиваетесь на месте, эта линия остается неподвижной, точно вы в темноте поворачиваетесь перед горящим камином, так что все время освещена только половина фигуры, а остальное в тени.

Нашатырь потерял запах.

Жидкости не имеют вкуса.

Рамсденовская машина дает подобия искр, но бездеятельных!»

На этом месте я его прервал. Я хотел сообщить Буванкуру пришедшие мне в голову сомнения и предположения относительно того, что должно было бы произойти в зеркалах, поставленных под углом или помещенных на потолке или на полу, хотел сказать, что, по моему мнению, необходимо было бы проделать опыты с тяжестями и весом во всех этих случаях и даже в данном случае это не мешало бы сделать. С этою целью я пошел стереть с доски. Это заняло несколько секунд времени. Я начал было писать свое предложение на доске, как вдруг мел с силою вырвался из моей руки и стал выводить большими, неискусными, дрожащими буквами слева направо в нормальном порядке — признак того, что ученый писал наоборот и стремился, чтобы его поняли без замедления, моментально: — «на помощь». В то же время рядом со мной стало вырисовываться туманное изображение человеческой фигуры с мелом в руке.

Я бросился к зеркалу, Буванкур устремился ко мне навстречу. Его лоб был в крови. Он со всего размаху ударился о зеркало, так что оно должно было бы разбиться. А, между тем, оно не осталось бы целее, даже если бы было из гранита. Оно снова сделалось страшно крепким и непонятно непроницаемым для всего того, что находилось по ту сторону его. Голова моего друга оросилась кровью от новой раны и я сообразил, что он уже делал попытку выбраться оттуда за то короткое время, что я не смотрел в зеркало. Фиолетовое облако испарилось, и мой несчастный друг, покинутый своей оболочкой, по-видимому, необходимой для жизни в этой таинственной атмосфере — подавал признаки все увеличивавшейся асфиксии.

Он еще несколько раз бросался на эту непреклонную перегородку и только ушибался об нее. Но страшнее всего было постепенное появление его изображения с моей стороны. Я увидел второго, окровавленного, близкого к сумасшествию, чудовищного Буванкура, и оба безумца все время бросались друг к другу, сталкиваясь окровавленными руками, лбами, с искаженными ужасными гримасами ртами, причем до меня не долетало ни звука, хотя, по-видимому, они кричали и звали на помощь; с одинаковым выражением отчаяния на лицах и с одинаковыми беспорядочным жестами и одинаково безрезультатно они бились, каждый со своей стороны, о зеркало.

Не отдавая себе хорошенько отчета в том, что я делаю, может быть, инстинктивно, я попытался увлечь отражение Буванкура, находившееся с моей стороны, в лабораторию. Но, достигнув поля зрения зеркала, это воображаемое существо столкнулось с непреодолимым препятствием: эта граница разрезала вкось широко открытую дверь и была для двойника моего друга более прочной преградой, чем гранитная стена. Я тащил и толкал его со всей силы сквозь эту бесплотную помеху, которую мне не удавалось воспринять, но тщетно — он не мог продвинуться ни на йоту. Двойник находился в полной зависимости от настоящего тела Буванкура, а оно — я позабыл было об этом — было пленником той, сказочной области.

А между тем, надо же было на что-нибудь решиться, предпринять что-то! Двойник задыхался у меня на руках. Что делать?.. Я положил его на ковер — там, в глубине зеркала Буванкур тоже растянулся на отражении ковра: он лежал, покрасневший, с закрытыми глазами.

Тогда я решился. У камина в гостиной стояли таганы — тяжелые каминные таганы XVIII века. Я бросился к камину и схватил один из них.

С первого удара зеркало звездообразно треснуло, скоро оно было разбито вдребезги. За ним показались обои и таган ударился о каменную кладку стены. Я оглянулся: отражение Буванкура исчезло.

Вдруг я услышал женский крик в гостиной. Я бросился туда и натолкнулся на горничную, прибежавшую на шум.

— Ну что, чего вы кричите?.. Что с вами? — спросил я, вбегая.

К моему глубокому изумлению, она указала мне на тело своего хозяина, распростертое на полу. Ножка консоли, стоявшей на своем месте, пробила ему бедро насквозь.

Я категорически утверждаю, что за минуту до этого, когда я входил в гостиную за таганом, там абсолютно никого не было.

Мой друг был жив и пришел в себя после того, как я применил ряд мер, — как ритмическое вытягивание языка и другие, — применяемые для искусственного возбуждения дыхания. Но мне пришлось тянуть изо всех сил — и то еле-еле удалось вытащить, — кусок дерева, засевший в бедре Буванкура. После того, как мне удалось это сделать, осталась удивительно ровная рана, проникшая в мускулы бедра и не задевшая бедренной кости — по правде сказать, рана не заслуживала, чтобы ее так называли — это скорее можно было назвать дырой, края которой не сохранили даже следа удара. Следовательно, нельзя было предположить, что консоль вонзили в бедро, тем более, что она ни на миллиметр не была сдвинута с места. Получилось впечатление, точно бедро обволокло ножку консоли, как гипс облегает форму, — впрочем, может быть, оно так на самом деле и было.

Но мне некогда было тратить время на размышления и выводы — Буванкур очень нуждался в моих услугах.

А между тем он чуть не умер — вовсе не от раны на бедре, а от язв, которыми он покрылся, и от странных внутренних ожогов, от которых он так и не вылечился, должно быть. Он заболел самым типичным из встречавшихся в моей практике общим воспалением кожи, сопровождавшимся выпадением волос и ногтей, словом — это общеизвестно — всеми явлениями, наступающими после продолжительной темно-световой ванны, которые мне пришлось наблюдать до этого у пациентов, подвергшихся неосторожному фотографированию при помощи радия. И, действительно, Буванкур признался, что сделал опыт сфотографировать железный канделябр сквозь свое тело плюс пласт стекла; впрочем, этот опыт не удался, как я описал в начале моих записок, и послужил точкой отправления этого приключения. «Я приготовил свои электроды, — сказал он, между прочим, — из сплава радия и платины». Он постоянно говорил со мной об этом, прикованный болезнью к кровати, проклиная ее, так как болезнь лишала его возможности предаваться научным изысканиям и опытам и, следовательно, мешала ему найти объяснение загадки.

Стремясь успокоить его во что бы то ни стало, я часто перечитывал ему свои заметки, переписанные с доски в зеркале, и доказывал ему необходимость объединить и связать наши впечатления воедино, чтобы, основываясь на них, выработать строго логичные заключения, которые дали бы нам возможность прийти к наиболее правильным выводам. Надеясь подкрепить наши предположения, я в поисках доказательств произвел тщательное исследование места, где развернулись вышеупомянутые события, думая найти новые факты. Я удостоверился только в одном, прежде незамеченном мною обстоятельстве: консоль в гостиной находилась симметрично — по отношению к отражению в разбитом мною зеркале — на том самом месте, куда я положил в кабинете отражение Буванкура.

Я рассказал об этом моему другу.

— Приходилось ли вам видеть, — спросил он меня, — фокус, который фабриканты волшебных фонарей называют «испаряющиеся пейзажи»?

— Да, — ответил я, — им пользуются для замены на экране одного вида другим. Получается это при помощи двух прожекторов: медленно закрывают один, открывая в то же время другой.

— Значит, если я не ошибаюсь, — продолжал Буванкур, — есть такой момент, когда оба изображения одновременно видны на экране и покрывают друг друга: например, мачты корабля вдруг видны среди окон и дверей дома…

— Ну так что?.. — сказал я, — какое отношение…

— Представьте себе, — снова заговорил он, — что первый прожектор бросает на экран мой портрет, а второй изображение консоли в стиле Людовика XV… Мне кажется, что это довольно ясно воспроизводит случай со мной, когда вы разбили зеркало… Особенно если предположить, что консоль фотографировали в гостиной, а вашего покорного слугу в кабинете…

— Ничего это не объясняет.

— Пусть будет по-вашему. А все-таки, с другой стороны, все, что с нами произошло, заставляет нас предположить, вопреки здравому смыслу, что в поле отражения зеркала сзади него существует какое-то неведомое нам пространство…

— Но послушайте, — возразил я, — где же, по-вашему, оно находится — это ваше помещение… как его назвать… ну, временное, что ли? В данном случае отраженный кабинет занимал место гостиной…