Московит-2 - Борис Давыдов

– Я это хорошо помню, поскольку присутствовал на том заседании и тщетно просил отнестись к жалобе чигиринского сотника со всем вниманием и серьезностью! – сурово отчеканил Остророг. – Увы, большинство поддержало пана великого коронного хорунжего. Мало того, по личному приказу пана Хмельницкий был схвачен и посажен под арест…

– Я был обманут, введен в заблуждение! – вскричал Конецпольский. – Но потом, разобравшись, сам велел его освободить!

– Подозреваю, что пан был введен в заблуждение своим ближайшим подвластным, тем же подстаростой чигиринским, который жестоко оскорбил Хмельницкого, – безжалостно усмехнулся коронный подчаший. – И результат мы видим, – он указал на картину панического бегства, развернувшуюся прямо перед членами триумвирата. – Хмельницкий посчитал себя кровно обиженным, поднял бунт. А ведь еще в прошлом году он мирно жил в своем маетке, даже не помышляя ни о какой зраде!

– Пан сам сказал, что мы все крепки задним умом! – зло огрызнулся Конецпольский. – Какой смысл рассуждать о том, что было? Минувшего не воротишь! Теперь надо думать, как действовать дальше.

– Наконец-то разумные слова! – ехидно скривился Заславский. – Да, надо думать, и как следует! Учитывая, что ожидаемая победа обернулась неудачей, а к ночи должны подойти татары. Слава Езусу, что пока не вся орда, но сорок тысяч – это тоже очень много… Ради ран Христовых, что вам еще?! – рявкнул он, обернувшись к депутации от комиссаров, которая с решительным видом направлялась к региментариям.

– Ясновельможное панство! – заговорил тот, кто шел впереди. – Учитывая ужасное и позорное поражение, понесенное в результате выполнения плана, принятого панами региментариями без совета и согласия комиссаров, выбранных и утвержденных Сеймом, что само по себе недопустимо и является грубым нарушением…

– На бога, короче! – простонал Заславский, хватаясь за голову.

– Что же, как угодно пану… Если короче, вы отныне не примете ни одного решения без нашего участия! Иначе мы немедленно известим Сейм о вашем самоуправстве и потребуем предания коронному суду!

– Ох, Иване, многое я бы дал, чтобы услышать, о чем они там лаются! – захохотал гетман, разглядывая это зрелище в подзорную трубу. – Боже милостивый, ну и страсти кипят!

Хмельницкий смеялся очень громко, почти истерично, даже не думая, что столь высокой особе надо бы вести себя сдержаннее, да еще на глазах у подчиненных. Дикое нервное напряжение последних двух дней, огромный риск, увенчавшийся блестящим успехом, – все это властно потребовало выхода. И гетман дал волю эмоциям.

– Да о чем бы ни лаялись, исход боя-то ясен! – улыбнулся Выговский. – Слава нашему гетману!

И казаки на башне дружно подхватили:

– Слава!

Глава 39

Одному Создателю ведомо, какие душевные муки испытал Кривонос за двое суток, нетерпеливо ожидая сигнала, как сверлил глазами башню Пилявецкого замка, страшась отвести от нее взгляд: а ну как в этом самый миг взметнется столб дыма? Он осунулся, превратился в комок нервов, даже начал ругать верного своего Черта, обзывая «бисовой тварыной». Лысенко-Вовчур, махнув рукой на безнадежное дело, перестал уговаривать и утешать полковника. Охота страдать – так пусть страдает, не дитя малое, чтобы потакать капризам.

Кривонос немного приободрился лишь на вторую ночь, когда к нему привели переплывшего через Пилявку казака, посланного гетманом. Хмельницкий велел передать, что завтра будет решающий день, в коем ему, Максиму, отведена одна из главных ролей. И что вместе с ним на врага ударят татары, передовые отряды которых пришли на помощь казачьему войску. Перед рассветом, в самый глухой час они начнут переправу, чтобы занять позицию за лесной опушкой, рядом с полком Кривоноса.

– Явились-таки, псы басурманские! – яростно выругался полковник. – К шапочному разбору! Когда нужны были, не поспешали. А вот нынче, чтобы пограбить да взять ясырь… – Кривонос сплюнул с отвращением. – Что-то еще гетман велел мне передать?

– Велел! – с явным смущением отозвался казак. – Чтобы, когда будет сигнал, ты и твои люди татар изображали.

– Что?! – у Максима перехватило дыхание от потрясения и злости. – Да ты никак пьян или шутки шутить вздумал?!

– Трезв я, как стекло, и не шучу! – обиженно вскинулся посланец. – Передаю волю гетмана, слово в слово. Велел он вам головы обвязать, кожухи наизнанку напялить да вопить «Алла!» что есть мочи, не жалея глоток. Чтобы паны подумали, будто татар и вправду тьма, да перелякались[48] до мокрых шаровар…

Кривонос на время даже потерял дар речи. За него в разговор вступил Лысенко:

– А сколько их, собак этих, на самом-то деле?

– Пара тысяч всего! – скривился казак. – Или, может, три… Но не больше. Карабач-мурза привел… Остальные то ли будут, то ли нет, и не скоро. Только ляхам про то знать не надо. Они же думают, что татар сорок тысяч, а то и поболе! А чтобы и дальше так думали, гетман велел… Да вот, гляньте сами! Началось!

На том берегу реки загорелись многочисленные огни, послышались ликующие хоровые выкрики, забили барабаны и затрубили рожки, донесся тысячеголосый вопль: «Алла!» В черное небо начали взлетать шутихи, оставляя за собой яркие дымные полосы, а затем рассыпаясь с грохотом на тысячи искр.

– Вот, будто самых дорогих гостей встречают! – усмехнулся казак. – Со стороны можно подумать, что и впрямь пришла большая подмога…

– Ну что же… – придя в себя, с натугой вымолвил хмурый Кривонос. – Если гетман думает, что так лучше, – исполним! Прикинемся басурманами, хоть одна мысль о таком паскудстве противна!

– Тысяча дьблов… – выругался Заславский, разбуженный и вытащенный из постели в самый глухой час, когда слаще всего спится. – Явились, дети сатаны! Как пленный и говорил, ночью! Ну, теперь-то пан великий коронный хорунжий уверился, что тот хлоп не врал?! Вон какой гвалт да ликование! Еще бы, такая силища пришла на подмогу! – региментарий со злостью посмотрел на Конецпольского, будто тот персонально был виноват в приходе крымчаков.

– Что же, спартанцы в Фермопильском проходе не дрогнули и не отступили даже перед куда большими силами персов… – торжественно произнес Остророг. – Неужто мы окажемся трусливее, посрамив память славных предков наших?

– Однако они все там и полегли, проше пана подчашего! – скривился Конецпольский. – Опять же у эллинов нашлись другие силы, способные сражаться с захватчиками. А у Речи Посполитой пока других воинов нет! Если коронное войско будет уничтожено, кто закроет злодею Хмелю путь в Великопольшу?!

– Можно созвать посполитое рушение…[49] – уже не так уверенно сказал Остророг, пожав плечами.

– Ха! И сколько времени на это уйдет? Да пока еще высшее панство будет грызться, решая, кто главнее, а шляхтичи – рассуждать, и впрямь ли так велика опасность, чтобы бросать свои маетки, лезть под пули… бунтовщики успеют спалить и ограбить всю Варшаву, да еще, наверное, вместе с Краковом.

– Проше пана великого коронного хорунжего, – резко произнес один из комиссаров, стоящих рядом с региментариями, – подобные слова я нахожу неуместными и оскорбительными для всего шляхетского сословия!

– Однако же они от этого не перестают быть правдой! – горько усмехнулся Конецпольский.

– Обида, ясновельможный пане! – вспыхнул комиссар.

– Сейчас не время для обид! – нахмурился Остророг. – Надо думать, как выйти из опасного положения.

– Остаться здесь – плохо! – сердито произнес Заславский. – У врага уже сейчас большое численное преимущество. А если и вправду подойдет хан с главными силами орды… – региментарий зябко передернул плечами, хотя сентябрьская ночь была не такой уж и прохладной. – Отступать? Но это противно польскому гонору, да и много ли в том толку? Быстро с таким огромным обозом мы не отойдем, нас догонят и навяжут бой вне позиции. Бросить обоз и отходить налегке?..

– Как это, на бога – бросить?! – возбужденно загалдели не только комиссары, но и многие знатные шляхтичи, также прислушивавшиеся к разговору. – Столько добра! И чтобы все досталось подлым зрадникам и крымским собакам?! Да ни за что на свете! Мы не согласны!

– Пан подчаший по-прежнему полагается на посполитое рушение? – с нескрываемым ехидством спросил Конецпольский Остророга.

– Quem Deus vult punire, tollit animos![50] – скорбно вздохнул выпускник трех университетов, воздев руки к предрассветному небу. – Бедное наше отечество! Сколько несчастий оно уже испытало из-за непомерного гонора и эгоизма сынов своих и сколько еще будет впереди… О, Матка Бозка!

– Так что же, остаемся здесь? – неуверенно произнес Заславский.

– Остаемся! На бога, остаемся! – зашумели десятки голосов. – Река и болота защитят нас! Зрадники и татарва не смогут обойти наши позиции с флангов. А если каким-то чудом и обойдут, наш лагерь хорошо укреплен, мы сможем долго держаться!