В стране мифов - Феликс Арский

Престиж олимпийцев был подорван.

Разумеется, верования вовсе не исчезли. Но все чаще и чаще греческие мыслители обращаются к самой идее божества, как к какой-то всемирной, беспредельной, таинственной силе. Конкретные, очеловеченные боги, чьи биографии составили Гомер и Гесиод, не внушали больше доверия. Они не были ни нравственными, ни всеведущими, ни всемогущими. Боги, которые, по словам Маркса, были «смертельно ранены» в «Прикованном Прометее», одержали поистине «пиррову победу» над титаном. Они даже не подозревали, что им осталось жить лишь несколько веков. Прометею же, подарившему людям огонь разума, суждено было остаться бессмертным.

КОРОЛЬ УМЕР. ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ!

Пират Дикеарх, состоявший на службе у македонского царя Филиппа V (правившего в конце III-начале II века до нашей эры), славился своей дерзостью. Мало того, что он совершал разбойничьи набеги и обращал пленников в рабов, у него хватило смелости унизить самих олимпийцев. Человек «безбожный и беззаконный» (так называет его греческий историк Полибий), он был явно не удовлетворен деятельностью старых богов и нашел себе новых покровителей. Пират воздвиг алтари двум божествам — Нечестивости и Беззаконию.

Разумеется, в то время это считалось святотатством. И все же… Как много изменилось в мире, если стало возможным подобное богохульство. Куда девались почтение и страх, которые внушали прежде столь грозные обитатели Олимпа?!

Мы уже говорили о том, что постепенно авторитет богов падал все ниже и ниже. Сначала они казались всесильными и таинственными. Их боялись и безоговорочно признавали их власть. Они олицетворяли природу и не обладали никакими моральными свойствами.

Но люди все больше познавали окружающий их мир, осмысливали причины событий и их следствия, находили закономерности явлений. Боги все чаще выступают теперь как организующее начало, как носители строгого порядка. Они все больше очеловечиваются, все тесней связываются с жизнью общества, становятся источником добра, правды, справедливости.

Но уже здесь таилась опасность. Мифы давали богатый материал для того, чтобы сопоставить действия богов и людей, и нередко обнаруживалось явное несоответствие божественных принципов человеческим идеалам. И эллины начали сомневаться: так ли уж справедливы и всемогущи боги? Всегда ли они правы? Можно ли считать безупречным порядок, установленный ими на земле?

Наступление на олимпийцев шло с разных сторон. Наука вытесняла их из природных сфер. Физика, медицина, география, биология и, конечно, философия оставляли богам все меньше места на земле. А астрономия успешно разобралась в небесных явлениях, вовсе не испытывая потребности в божественном вмешательстве. Правда, многие астрономические открытия и оценки были неточными, приблизительными, и средневековая Европа получила в наследство от античности не гениальную догадку о вращении Земли вокруг Солнца, а систему египетского астронома II века Клавдия Птолемея, сделавшего неподвижную Землю центром мироздания и гордо заявившего в эпиграмме самому себе:

Звездные в небе дороги и лунное круговращеньеЯ, хитроумно раскрыв, изложил в своих сочиненьях.

И все же вера в богов — не богов вообще, а именно в тех веселых и грозных человекообразных обитателей Олимпа — оказалась подорванной.

Начались нападки на Гомера и Гесиода, выставлявших богов в столь неприглядном свете. Открыто признавалось, как писал Геродот, что Гомер и Гесиод «создали родословную богов, дали им прозвища, распределили между ними почетные обязанности и круг действий и установили внешний облик каждого». Уже в VI веке Пиндар требовал: «О богах нужно всегда говорить людям лишь прекрасное», — и возмущался мифами, рассказывавшими о недостойных поступках олимпийцев. Через сто лет Софокл будет призывать:

Гляди лишь на богов, хотя б неправоИдти велели, все же так идиПозора нет в велениях богов!

Однако правды и справедливости в велениях свыше смертные все-таки не находили. Эсхил еще, как мы видели, верит в мировой порядок, но отнюдь не олимпийцы являются его носителями.

Я ненавижу всех богов: ониМне за добро мучением воздали, —

бросает вызов богам прикованный Прометей. А спустя несколько десятилетий в произведениях третьего великого древнегреческого драматурга — Еврипида — уже не гордый титан, а простые смертные начнут возмущаться теми, в чьих руках судьбы мира.

Они не боги, коль от них исходит зло…Зачем терпеть страданья? Лучше умереть,Труда нет никакого почитать богов.

Еврипид, написавший около 90 пьес, при жизни не мог соперничать славой с Эсхилом и Софоклом. Однако после смерти его популярность стала ничуть не меньшей. Сравнивая его с Софоклом, говорили, что тот изображает героев, какими они должны быть, в то время как Еврипид показывает, каковы они в действительности. «Отец комедии» Аристофан, восхваляя Эсхила за то, что он своей поэзией воспитывал бойцов Марафона и Саламина, обвинял Еврипида в том, что он испортил людей — он заставил их сомневаться. Еврипида называли «философом на сцене», а ведь, как заметил в свое время Дидро, «первый шаг к философии — неверие».

Трагедии Еврипида по-прежнему основаны на мифах. Но мифы становятся для него материалом, позволяющим выразить совсем иные идеи — те, которые волновали его современников. Боги в трагедиях Еврипида коварны, мстительны и несправедливы. Именно они виноваты в том, что на земле царят ложь и насилие, тирания и рабство. А если это так, то спрашивается, кому вообще нужны подобные боги? Еврипид явно сомневается в существовании таких богов, какими их представляли Гомер и Гесиод. Один из его героев даже взлетает на небо, чтобы убедиться в своих подозрениях, и приходит к выводу: кто видит на земле неправду и насилие, поймет, что богов вовсе нет, что рассказы о них — пустая сказка.

На небе боги есть… Так говорят!..Нет! Нет! Их нет! И у кого крупицаХотя бы есть ума, не станет веритьСказаньям старым. Чтоб моих вам словНе принимать на веру, докажу вам.Тиран людей без счета убиваетИ грабит их добро; клятвопреступникПодчас опустошает целый город,Злодействуя, — и все ж живет счастливейБезгрешного, покоем наслаждаясьИ без заботы проводя свой век.Богобоязненных, но очень слабыхНемало мне известно городов:Они дрожат, подавленные силойДругих держав — могучих, но безбожных.

Ученик Еврипида выскажется еще более решительно: боги — выдумка хитрых людей, которые придумали сказку, чтобы запугивать людей и держать их в покорности.

Философ Евгемер, живший в конце IV–III века до нашей эры, тоже отыскивает вполне земные причины, породившие богов: боги — это всего лишь бывшие правители и герои, которых обожествили после их смерти.

Правда, не следует думать, будто атеизм охватил широкие слои эллинов. От отрицания мифологических образов до полного безверия — дистанция огромного размера. Даже крупнейший философ-материалист IV века до нашей эры Эпикур отнюдь не отрицал существования богов вообще-он лишь отводил им весьма скромное место где-то в неведомых сферах, где они ведут незаметную жизнь, никак не вмешиваясь в земные дела.

Как известно, все на свете боится времени. Его неотвратимую поступь ощутили на себе и эллины, и их божественные заступники. Греческий поэт Алфей, живший на рубеже нашей эры, когда Эллада утратила независимость и стала частью Римской державы, в отчаянии призывал, хотя и не рассчитывал, что его призыв будет услышан:

Бог, затвори на Олимпе стоящие праздно ворота,Бдительно, Зевс, охраняй замок эфирных богов!Рима копье подчинило себе уж и землю, и море;Только на небо еще не проложило пути.

А через несколько веков один из самых известных поэтов своего времени, Паллад Александрийский, напишет эпиграмму на статую Геракла:

Медного Зевсова сына, которому прежде молились,Видел поверженным я на перекрестке дорогИ в изумленье сказал: «О трехлунный, защитник от бедствий,Непобедимый досель, в прахе лежишь ты теперь!»Ночью явился мне бог и в ответ произнес, улыбаясь:«Времени силу и мне, богу, пришлось испытать».

Мифология как определенная система религиозного мировоззрения утратила свое значение. В классическую эпоху в мифы уже верят мало, они становятся средством для выражения новых, социальных и политических идей. И постепенно от этого первобытного фольклора остается лишь внешняя художественная форма, которую с успехом используют литература, театр, изобразительное искусство.