Журналистика и разведка - Б Чехонин

- Боря,- как-то под настроение сказал он,- я знаю, отчего скоро умру. Это будет операция аппендицита. Меня ожидает судьба отца. Он скончался после того, как ему удалили этот проклятый отросток.

Судьба... Можно ли предвидеть, что ожидает тебя самого или другого человека? Я тогда скептически отнесся к словам Гриши. Устал, мол, перенапрягся, подкачали нервишки. Жизнь, однако, вскоре убедила в обратном. Сиротами остались жена и двое чудесных детишек - Максим и Ляля.

Если работаешь не в тропиках, а в Австралии, отпуск всего 24 рабочих дня. Из них минимум неделю тратишь на отчеты и рабочие разговоры в Агентстве, затем надо съездить на неделю в Казань, повидаться с отцом, побывать на могиле мамы, отдать свой сыновний долг. Никогда не забуду то холодное серое утро, когда я, усталый после бессонной ночи, входил в старинное здание казанского вокзала. Здесь все по-прежнему, кажется, мало, что изменилось за много лет. Вот скамейка, на которой мы сидели с мамой в июле 45-го, когда она, больная туберкулезом, провожала сына в Москву и думала: даст ли бог увидеться еще? Газетный киоск в конце зала. В нем по приезде из Японии в шестидесятые годы покупал "Известия" со своими статьями, чтобы лишний раз порадовать отца. Вокзальный буфет. У его стойки была выпита с друзьями не одна рюмка. И вдруг воспоминания грубо прерваны. Две грязные старые цыганки бесцеремонно хватают за рукав:

- Не спеши, давай тебе погадаем!

- Не хочешь? Мы знаем, ты приехал издалека, тебя ожидают плохие вести.

Я досадливо отмахнулся. Известный цыганский прием - заинтриговать свою жертву. Да и догадаться, что приехал издалека, не так уж и трудно одет не по-казански и даже не по-московски, набитые чемоданы иностранного производства. Неприятный осадок в душе все же остался. И неприятности не заставили себя долго ждать. На работе в Москве я почувствовал, как вокруг меня возникает стена отчуждения. Люди перестали приветливо улыбаться, подсаживаться за мой столик в буфете, чтобы расспросить об Австралии за чашкой кофе-эспрессо. Странно вели себя и кадровики. На все мои вопросы об обратном билете и сроках отъезда в Канберру они отделывались маловразумительными фразами. Вскоре зарубежный опыт работы подсказал: мой домашний телефон взят на круглосуточную "прослушку". Явно что-то было не так. Но что?

Ответ не замедлил последовать. За неделю до планируемого отъезда меня внезапно пригласили в кабинет Замятина. Генеральный директор был не один. Его общество разделял начальник управления кадров. Бросив суровый взгляд на меня, Замятин нарушил молчание:

- Боря, тебе предстоит не возвращаться в Канберру. Останешься здесь, в Москве, в центральном аппарате. Мы не будем возражать, если ты уйдешь работать обратно в "Известия".

- Леонид Митрофанович, кто возьмет меня в газету после внезапного досрочного отзыва из Австралии? Вряд ли следует вам объяснять правила кадровой игры.

- Что же, ты прав...- И внезапно кадровику: - Подыщите ему что-нибудь у нас.

- Леонид Митрофанович,- не выдержал я,- в чем моя вина, почему через год меня отзывают? Разрешите по крайней мере съездить на неделю и забрать жену и детей.

Ответ был категоричен:

- Ты останешься здесь, семье помогут собраться сотрудники посольства. Что касается претензий к твоей журналистской работе, то у ТАСС просто их нет.

Итак, все становилось на своё место. Причина отзыва в другом. За скобками ее угадывался КГБ. Об этом дал понять Замятин, да и прослушка домашнего телефона свидетельствовала сама за себя. Чтобы предупредить жену о скором ее отъезде в Москву, я немедленно связался по телефону с Канберрой. Слышимость была отличная.

- Милаша, я не приеду. Мне дали здесь хорошую работу. Собирайся и прилетай вместе с детьми.

Жена обрадовалась такому известию. Жизнь в Австралии ей почему-то активно не нравилась. Видимо, действовал еще японский синдром, да и дома в Москве после недавней смерти отчима оставалась одинокая престарелая мать. Я попробовал сделать в Канберру еще ряд звонков. И тут же получил выговор от Замятина.

- Боря, ты злоупотребляешь телефоном. Хватит разговаривать с Канберрой. Наживаешь новые неприятности,- строго предупредил он, столкнувшись случайно со мной в коридоре неподалеку от своего кабинета.

Прослушка работала исправно, у КГБ в этой области был отличный опыт. Я прекратил звонки. Тем более что через пару дней ожидался прилет семьи. Вот он, самолет из Сингапура, на который пересели в этом городе жена и двое детей. В их глазах угадывается испуг.

- Что с тобой? - спрашивает тревожно жена.- Ты так изменился! Неприятности на новой работе?

Откуда ей было знать, что за пару недель я похудел на 13 килограммов, а былая наша беспроблемная жизнь надолго перечеркнута КГБ. Мне закрыли выезд за рубеж, даже туристом в соцстраны, запретили работать по специальности, установив мизерный оклад младшего редактора.

Рассудок подсказывал: смирись, произошло непредвиденное - ты шел по улице и тебе на голову с крыши свалилась огромная снежная глыба. Бывает. Постарайся собраться духовно и докажи всем скептикам, что ты не верблюд. Но как доказать свою невиновность? Это трудно, особенно когда не знаешь, что послужило поводом к расправе. Где найти ответ на мучающий вопрос? Я решил, что за ответом надо обратиться к авторитетным людям в разведке, которые знают тебя по прежней работе. Одним и самым честным из них был в моем представлении генерал Георгий Петрович Покровский, который занял после Японии важный пост в центральном аппарате КГБ. Он не побоялся принять погорельца у себя дома и дать ему нужный совет.

- Обратись с письмом к Андропову, попроси разобраться и проинформировать о причинах случившегося.

Георгий Петрович не знал обстоятельств дела, он занимался в разведке другим регионом. Но был уверен, что и в Австралии я оставался честным перед родиной человеком, не предавал интересов страны. Намного позднее мне удалось узнать от других людей, что он не побоялся выступить в защиту австралийского погорельца - дать ему самую лестную письменную характеристику. В то время это был смелый шаг - не согласиться с мнением руководства КГБ, по инициативе которого ЦК КПСС принял решение о досрочном отзыве тассовского корреспондента.

Я поступил так, как мне посоветовал генерал. Декабрьским утром 1972 года открыл массивную дверь приемной КГБ на Кузнецком мосту. Человек в военной форме поинтересовался, что меня привело сюда.

- Хочу опустить письмо на имя Юрия Владимировича Андропова.

Быстрый оценивающий взгляд и приглашение, как команда:

- Проходите, почтовый ящик вон там.

Впрочем, местонахождения огромного ящика из красного дерева с государственным гербом можно было и не указывать. Он и так бросался в глаза. Через пару минут все было кончено, конверт исчез в аккуратной прорези. Теперь оставалось лишь ждать. Известно - ждать и догонять мучительное занятие. Особенно мучительно оно по ночам, когда бессонница стирает все думы за исключением одной, навязчивой: правильно ли поступил, не прислушавшись к голосу рассудка? Быть может, стоило и впрямь перетерпеть, смириться, не опускать злополучное письмо? Только лишний раз привлечешь к себе внимание тех, для кого превыше всего честь мундира. А тут какой-то журналистишка рвется поставить под сомнение эту честь. Мало получил, хочет еще больше! Жалко, что сейчас не 37-й!

Все имеет конец, и ожидание в том числе. Однажды дома раздался звонок, прервав долгую телефонную блокаду, когда в подполье уходят от погорельца даже многие бывшие близкие друзья.

- Борис Иванович? Это говорят из Комитета государственной безопасности. Мы хотели бы встретиться с вами по поводу письма. Какой день и время устроят вас?

Меня устраивали любой день и время. Только бы понять, что произошло. Неужели оправдают, признав ошибку? Или просто объяснят, в чем моя вина? Точно в назначенный час я стоял в одном из подъездов знакомого огромного здания на Лубянке, с которым связано море искалеченных человеческих судеб. Ждать пришлось не больше минуты. Человек с военной выправкой бывалого офицера спустился со ступеней лестницы, осведомился, кто я, и протянул вооруженной охране заготовленный на меня заранее пропуск. Наверху в довольно большом кабинете меня встретили двое - Феликс Эдмундович Дзержинский, чей внушительный портрет висел на стене, и солидный мужчина в штатском. Выйдя из-за стола, он представился: Борис Семенович Иванов.

Это имя мне ничего не говорило, а он не горел желанием раскрыть скобки неизвестности вокруг собственной персоны. Знание пришло позже, через несколько дней. Мой собеседник оказался генералом и руководителем страшного подразделения - службы собственной безопасности в рядах советской разведки. В задачу его сотрудников входило следить за многочисленной армией советских разведчиков, с тем чтобы во время раскрыть потенциальных предателей и помешать им бежать на Запад. Контрразведчиков в разведке боялись в посольствах все, не исключая самих послов. Что касается лично Бориса Семеновича, то он пользовался у руководства КГБ заслуженным авторитетом. Когда политбюро, санкционировав в конце семидесятых ввод советских войск в Афганистан, увязло там, как в топком болоте, Андропов послал туда Бориса Семеновича в качестве "разъездного резидента".