Автобиография - Бранислав Нушич

— Разумеется! — воскликнул он после того, как я рассказал ему все по порядку. — Вся ошибка заключается в том, что мой предшественник неточно записал ваши объяснения. Откуда у вас может быть скребница? Какая ерунда, пехотинец и — скребница, но вот что касается одеяла, то его вам надо было бы вернуть. Съесть вы его не могли, так что вам следовало бы его вернуть. Другое дело, скажем, котелок. Солдат действительно в большинстве случаев теряет свой котелок, если его у него не украдут.

— Да, котелок — это совсем другое дело, — соглашаюсь я и ухожу, обрадованный тем, что мне, наконец, удалось все разъяснить и навсегда оградить себя от напасти, начавшей преследовать меня даже во сне.

И как хорошо и приятно я чувствовал себя в течение нескольких лет! Но вот однажды в один из городских полицейских участков опять пришел акт, в котором интендантская служба требовала, чтобы я вернул скребницу, одеяло и котелок. И с тех пор вот уже несколько лет подряд проклятый акт непрестанно гонится, гонится и гонится за мной, так что днем я постоянно шепчу, а ночью постоянно вижу во сне скребницу, одеяло и котелок.

Эти три предмета до того измучили меня и так вошли в мою плоть и кровь, что, если бы у нас не дай бог существовали дворянские привилегии, я бы свободно мог составить из них свой фамильный герб: на широком поле развернутого одеяла — скребница и котелок.

Но все же именно таким образом я убедился в том, что капрал был прав: серб всю жизнь должен быть солдатом или, по крайней мере, поддерживать связь с армией. Знай я об этом раньше, я бы мог остаться в армии, тем более что передо мной открывались очень большие перспективы для быстрого продвижения по службе. Вот, например, исполнилось уже сорок лет, как я ношу звание капрала сербской армии, и если бы я по столько же лет пребывал в каждом чине, то мог бы в один прекрасный день, прослужив лет сто двадцать, добраться и до фельдфебеля.

А вообще-то в моем воинском звании есть особое очарование. Оно заключается в том, что я старейшина сербских капралов, а кроме того, еще и в том, что Наполеон и я — два самых знаменитых капрала в европейских армиях. Наполеон знаменит тем, что свое звание капрала заменил императорским титулом, а я тем, что свое звание капрала целых сорок лет ничем другим не заменил.

Брак

Моя тринадцатая любовь — это моя жена. Я давно знал, что тринадцать — число несчастливое, но я никогда не думал, что оно и в любви приносит несчастье. Если бы я знал об этом заранее, то влюбился бы сразу не тринадцатый, а четырнадцатый раз или, может быть, записал бы тринадцатую любовь под номером 12/а.

Но иногда и 12/а может привести к большим неприятностям. Помню одну курортную гостиницу, хозяин которой, желая угодить своим суеверным постояльцам, исключил число тринадцать из обихода, и две комнаты в его гостинице носили номер двенадцать — 12/а и 12/б. В этих комнатах поселились две супружеские пары, которые вначале постоянно ошибались дверями, а потом все так перемешалось, все так по-курортному перепуталось, что наконец и сам полицейский комиссар вынужден был вмешаться, чтобы установить, кто из комнаты «а», а кто из комнаты «б». И, в конце концов, это еще можно понять: из-за комнаты № 13 разбить чужую семейную жизнь, но из-за этой роковой цифры обрести свою собственную семейную жизнь — такое могло случиться только со мной.

Я женился вскоре после того, как вышел из тюрьмы, так что даже не успел по-настоящему почувствовать то наслаждение, которое испытывает заключенный, дождавшийся освобождения. Из школы — в армию, из армии — в тюрьму, а из тюрьмы — в семью. Кажется, так оно и должно быть в жизни: в школе приобретаешь знания, необходимые для жизни, а в армии и в тюрьме готовишься к семейной жизни. В армии учишься подчиняться дисциплине и безоговорочно выполнять приказания, а в тюрьме учишься не участвовать в жизни и смотреть на нее только сквозь решетку окна.

Такое сравнение семейной жизни с армией и тюрьмой так же отвратительно, как и неточно. Можно еще допустить, что есть нечто общее между семьей и армией, но между семьей и тюрьмой нет ничего общего. В армии, например, учат не только беспрекословно слушаться, но и ходить в ногу, что очень важно в семейной жизни; кроме того, в армии учат по команде поворачиваться направо и налево, что также находит свое применение и в семейной жизни; в армии учишься караулить, что очень часто может потребоваться в семейной жизни; учишься быть храбрым и смело бросаться на противника, что не мешает тебе спасаться бегством, и это также случается в семейной жизни; наконец учишь, что такое столкновение, наскок, рукопашный бой, внезапное нападение, поспешная оборона, атака с фланга, тревога и ночной караул. Все это очень часто бывает и в семейной жизни.

А вот про тюрьму никак нельзя сказать, что она имеет много общего с семейной жизнью. Ведь о ней не скажешь, а о браке можно сказать, что это клетка, из которой все пойманные пташки стремятся вырваться, но в которую все свободные пташки мечтают попасть. И все же между тюрьмой и семьей есть кое-что общее, но только кое-что, не больше. Общее заключается в том, что семейная жизнь — это тоже каторга; первые пять лет ходишь закованный в тяжелые цепи, затем пять лет в легких кандалах, еще пять лет совсем без кандалов и, наконец, еще пять лет заключенный живет совсем свободно, гуляет, где ему заблагорассудится, и только вечером возвращается в тюрьму, чтобы переночевать.

Но есть еще одно большое различие между браком, тюрьмой и армией, а также между школой и браком, со всей очевидностью свидетельствующее о том, что брак вообще нельзя ни сравнивать, ни искать в нем какие-либо общие черты с упомянутыми выше учреждениями. И школа, и армия, и тюрьма имеют каждая свой определенный срок службы, тогда как семейная жизнь его не имеет. Тебе известно, например, сколько лет ты будешь учиться в школе, ты постараешься и кончишь ее, а когда получишь диплом, никаких дел со школой у тебя уже нет. Точно так же и в армии, где срок службы ясен и определен законом, и, наконец, точно также и в тюрьме: осудят тебя, объявят приговор и, даже если тебя приговорят к двадцати годам каторги, ты всё-таки знаешь, когда кончится твое заключение, и ждешь этого дня, как бы далек он ни был. В браке такого срока нет, и поэтому можно понять грешника, который после двадцатипятилетней супружеской жизни в день серебряной свадьбы обратился бы к жене с такой речью: «Видишь ли, дорогая, если бы я тебя двадцать пять лет тому назад, в день нашей свадьбы, или, скажем, на другой день, убил, сейчас я бы отбыл двадцать лет каторги и уже пять лет как был бы свободен, а так…»

И действительно, если бы в будущем предполагалось провести реформу в области семейных отношений, то прежде всего следовало бы определить срок пребывания в браке.

Если брак — это своеобразный долг перед человечеством, то ведь долг только тогда и считается долгом, когда имеет определенный срок. И самое главное, если бы был определен срок пребывания в браке, то, вероятно, можно было бы всю супружескую жизнь поставить на финансовую основу. Каждый год можно было бы проводить инвентаризацию, подводить баланс, утверждать активы и пассивы, и если бы пассив оказывался больше, чем актив, то объявлять банкротство. А пока этого нет, брак скорее напоминает акционерное общество, дивиденды с которого получают иногда тещи, свекрови и свояченицы, а иногда и друг дома.

И если брак — это действительно долг перед государством, то требовалось бы сделать так, чтобы государство поощряло за честное и добросовестное выполнение этого долга. Не думаю, чтобы государство стало награждать медалями за храбрость, за гражданские заслуги и за безупречную службу, хотя такие отличия были бы очень уместны и в браке, но все же следовало бы найти, может быть, другой способ для поощрения тех, кто до конца своей жизни добросовестно выполняет свои супружеские обязанности.

Одному моему приятелю, занимающемуся изучением вопроса об отношении государства к семье и браку, пришла счастливая мысль. Он утверждал, что в супружеских отношениях произошли бы серьезные изменения, если бы был введен брак по указу. Я не знаю, как, по его мнению, выглядели бы эти браки по указу, но мне кажется, что в таком случае государству пришлось бы скреплять своей печатью не только сам акт вступления в брак, но и все перемещения, продвижения, предоставление пенсии, увольнение со службы за неспособность и, может быть, даже помилование от дальнейшего пребывания в браке.

Это были бы очень веселые указы, по которым мужья в интересах службы перемещались бы от одних жен к другим, чем было бы узаконено явление, так часто встречающееся в жизни; это были бы указы, по которым на основании статьи семидесятой мужья могли бы уходить в отставку, чем также было бы узаконено явление, которое часто встречается в жизни, и, наконец, увольнение с государственной службы, чем также было бы узаконено явление, которое часто встречается в жизни.