Воробей. Том 1 - Андрей Дай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тогда я рассказал о том, что может произойти, если Германия таки сцепится в ярости сражений с Францией.
— Дмитрий Алексеевич не даст соврать, — кивнул я на Милютина. — Но армия Французской республики уже не та, что прежде. Теперь она куда лучше вооружена и организована. А сердца их солдат полны желания поквитаться с пруссами за поражение семьдесят первого. Эта война не закончится в одну компанию! А значит, и той и другой стороне понадобятся припасы, которые мы им с удовольствием предоставим, тем покрыв часть расходов на грядущую войну с турками. Если же и Британский лев вступит в эту свару орла с петухом…
— Мы сможем, в обмен на дружественный нейтралитет, требовать себе и Болгарию, и Проливы с Царьградом, — иногда у регента случались такие вот моменты, когда он вдруг перескакивал логические связи, сразу переходя к итогам. Понятное дело, Александр, давая мне шанс обернуть проступок в поступок, тем самым оправдывал и свои действия. Тем не менее, его участие пришлось как нельзя вовремя. Не очень-то суду нравилось выслушивать из моих уст поток непрерывного негатива о положении страны. — Но как-то это…
— По-византийски, — вынес вердикт князь Владимир. — Мы, властители Империи, уже имели возможность показать прочим Великим Державам силу нашего духа и мощь оружия. Но в коварстве, в искусстве изощренной интриги мы никогда особенно не преуспевали. Между тем, Британия…
— Что — Британия? — вяло, скорее — по привычке, чем от души, князь Константин начал защищать любезную его сердцу Англию. — Их сила не только в змеиных языках дипломатов, но и в пушках воистину Великого флота.
— Двадцать четыре миллиона на строительство новейших броненосных кораблей в бюджете грядущего года как-то помогут вам, Константин Николаевич, смириться с византийским коварством скромного чиновника? — вкрадчиво поинтересовался я.
— Это же…
— Восемь, — кивнул я. — Восемь штук. И машины для них уже начали строиться на одном из наших отечественных заводов. Господин Барановский на лето планирует испытания своей новейшей пушки, пригодной для установки в казематы броненосцев…
И тут князь Александр засмеялся. Искренне и громко. Да чего уж там! Никогда прежде я не слышал, чтоб он издавал столь громоподобные звуки! Теперь же регент, прямо-таки гоготал, как грузчик в кабаке.
Однако же смех оказался заразителен. Первым Александра поддержал младший брат, потом и дядя. Барон Жомини хихикал, прикрыв рот ладошкой и зажмуря глаза. Милютин ухал филином и хлопал себя по ляжкам. Да и я, как бы ни крепился, таки включился в это вовсе не характерное для судилища, веселье.
— Ох, Герман Густавович, — утирая слезы, выговорил Владимир Александрович. — А ты страшный человек. Купил! Как есть — купил нашего генерал-адмирала.
На этом, по большому счету, суд и прекратил свое существование. Дмитрия Алексеевича и Александра Генриховича вежливо попросили нас оставить. Как выразился князь Константин, прежде покосившись на мой орден: «дабы кое-что обсудить внутри семьи». Владимир Александрович же лишь поинтересовался у покидавших кабинет великого князя чиновников, не думают ли они, что о сути здесь произошедшего можно болтать на каждом углу? На что барон и министр немедленно поклялись, что станут немы аки рыбы, а ежели их императорские высочества изъявят желание, так и забудут навечно, что вообще удостоились чести…
Иногда речь наших вельмож вдруг становится такой замысловатой, что вообще диву даешься — как их понимают? И, самое главное — как они умудряются не терять в этом словоблудии суть передаваемой информации?
Меж тем, время приближалось к обеду, и я был, вместе с остальными гостями Мраморного дворца, приглашен откушать. Ничего серьезного за столом не обсуждалось. Единственное — Владимир с Александром продолжали веселиться, беззлобно подшучивая над дядей. На что тот неизменно ответствовал, что хиханьки да хаханьки — это одно, а вот восемь новейших броненосцев — уже нечто совершенно иное.
Я улыбался. Деньги на корабли собирал давно. Готовил эту не маленькую сумму в качестве рычага давления на князя Константина в каком-нибудь серьезном вопросе. А вышло вот оно как. Двадцати с лишним миллионов было слегка жаль, но думается мне — это немецкая сущность Герочки во мне проснулась.
Убей Бог, не помню, чем именно потчевали. Наверняка, что-то сложное, с длинным названием по-французски. Оно ведь у нас как? Ты можешь быть сколь угодно ярым приверженцем всего английского, но есть их бестолковую пищу — это уже не англомания, а натуральнейший мазохизм.
Вот столовое серебро — оно точно было с туманного Альбиона. Быть может, сервировка им должна была многое говорить понимающим гостям. Но я оказался глух к языку настолько тонких намеков.
К делам вернулись лишь в курительной. Все трое великих князей оказались любителями подымить пахитосками, а мне, скромному графу, пришлось терпеть.
— И все же, — с большими паузами между слов, успевая еще выпускать потоки сизого дыма в куцую бородку, вальяжно выговорил регент. — Как-то этот ваш, Герман Густавович, план нехорошо выглядит. Там, в Берлине, полны предвкушением новой победы над галлами. Мы же готовим им, нашим родственникам, трудную, затяжную войну…
— Вы, Александр Александрович, могли бы лично высказать кайзеру Вильгельму свои опасения, — парировал я. — В конце концов, мы и не собирались подталкивать Париж и Берлин к военному конфликту. Они сами этого хотят.
— Действительно, Саша, — улыбнулся Владимир. — Почему бы тебе не посетить дядю Вилли и не попробовать отговорить его от этой новой войны? В качестве аргумента, ты мог бы пригрозить отринуть дружественный нейтралитет, когда мы стали помогать припасами только прусским войскам, и остаться нейтральными по отношению к обеим сторонам.
— Торговать и с Германией и с Францией? — вскинулся князь Константин. — Как-то это…
— По-английски? — поддел дядю Владимир. — И, кстати! Что вы, Герман Густавович, намерены предложить Англии и Североамериканским штатам? И те и другие не преминут погреть руки на снабжении воюющих сторон.
— Англичанам это не понравится, — уверенно заявил Константин Николаевич, прежде чем я успел хотя бы рот раскрыть. — Их политика подразумевает сохранение в Европе равновесия. В предполагаемой же войне, любая из победивших сторон получит несомненное преимущество.
— Вот видите, — сказал я. Рефлексии главных игроков на мировой шахматной доске лично меня занимали не меньше чем членов правящей
