Два жениха и один под кроватью (СИ) - Ли Марина

— А тебе так не казалось? — уточнила я и сама скривилась от того кислого раздражения, которым был пропитан мой голос.

Бездна знает, что со мной такое творится в последние дни! Стоит хорошенько задуматься над этим. Потому что если отмести идею очередного проклятия, Алан Даккей мне гораздо больше чем просто нравится. Кажется я…

— А у меня невеста есть, — напомнил он, наклоняя голову. — Не забыла?

Во рту пересохло настолько, что язык прикипел к нёбу, поэтому пришлось ограничиться торопливым кивком. А сердце при этом колотилось так, что сквозь его грохот я с трудом разобрала, что ещё мне нашёптывал боевик.

— К тому же, названные сестрицы уже все замужем. Последнюю герцог три месяца назад пристроил в хорошие руки… Так как?

— А?

Мой блуждающий взгляд зацепился за изогнутые в намёке на улыбку губы, и я непроизвольно сглотнула. Даккей, издав низкий гортанный звук, качнулся, словно пытаясь удержать равновесие, его глаза потемнели до цвета ночного неба, а ноздри, расширившись, задрожали, втягивая мой аромат. А когда его приоткрытые губы накрыли мои, затягивая в шокирующе неприличный поцелуй, я безвольно опустила руки на мужские плечи и зарылась пальцами в прохладные пряди на затылке.

Оказывается именно об этом я мечтала всю свою сознательную жизнь. Надо же…

Даккей целовался жадно и страстно. И так головокружительно, что из головы разом вымело все намёки на разумные мысли вроде тех, что «нельзя» и «приличные девушки, особенно наставницы, себе такого не позволяют».

Ещё как позволяют! Особенно когда так сладко и так хорошо, что кажется, будто по жилам вместо крови растекается жидкое пламя, и хочется стонать в голос, и прогибаться, плотнее прижимаясь к горячему твёрдому телу.

— Это «да»? — глядя на меня безумными глазами, прохрипел Даккей, когда нам всё же удалось разорвать поцелуй.

Я туго соображала, о чём он говорит. К моему стыду, мне хотелось не разговаривать, а целоваться. Поэтому я облизала губы и уточнила рассеянно:

— Что?

— Завтра вечером, — напомнил голосом коварного искусителя боевик и большим пальцем стёр невидимый след с моей нижней губы. — Из театра. Вместе возвращаемся?

— Хорошо, — согласилась я, за что меня немедленно наградили ещё одним поцелуем. Грешным и влажным.

О том, как я стану объяснять это Бреду я предпочла вообще не думать.

Алан ушёл в десять вечера. А в половине шестого утра кто-то громко и настойчиво ударил в стену моей комнаты. Судя по звуку, кузнечным молотом. Я вздрогнула и, приподнявшись на локтях, сначала посмотрела на настенные часы, а затем перевела недоверчивый взгляд на дверь. Звук повторился, и я с прискорбием была вынуждена признать, что стучали не в стену.

Пока я поднялась, пока попала руками в рукава в халат, невидимое чудовище, нападающее на мирных жителей ещё до рассвета успело разбудить весь этаж. И не только его, быть может.

Распахивая дверь, я мысленно ругалась: «Какого дохлого демона!?» Мысленно — не потому, что у меня внезапно язык отсох, а потому что я вежливая и хорошо воспитанная наставница, а не какая-нибудь базарная баба, которая сначала говорит, а потом думает. А распахнув — прикусила себе язык, чтобы не повторить подуманное вслух и не присовокупить к нему ещё что покрепче.

Потому что испугалась.

А кто бы на моём месте не испугался, увидев в шестом часу утра на пороге неведомое нечто.

В неведомом росту было метра два или около того. Короткие — даже короче, чем у меня! — чёрные как смоль и кудрявые волосы топорщились вокруг круглой головы пугающим нимбом. Огромный нос с горбинкой, один глаз зелёный, а второй карий, пухлые губы. Грудь, размером с два арбуза, обтянутая серым мужским свитером, указывала на то, что неведомое относится к женскому роду, впрочем плоский живот и крутой изгиб бедра в охотничьих бриджах указывало на то же.

Сапоги до колена, огромный саквояж у ног, в одной руке стек, а в другой — дымящаяся в длинном мундштуке сигарета.

Увидев меня, женщина нервно стукнула себя стеком по голенищу и воскликнула удивительно мелодичным голосом:

— Ну, наконец-то! Вы что же, милочка? Изволите спать!?

— А?

— Я сильно извиняюсь, если не права, но разве не вас пригласили на именины к Наследнику?

И зачем-то добавила вопросительно:

— Леди?

Я поправила халат, потупилась и виновато призналась:

— Меня. Но не на именины, а в театр. Там представление по случаю…

— Ещё хуже! — грозно нахмурила густо накрашенные брови женщина и, наконец, представилась:

— Фру Агустина. Один плюс. Ваш брат хоть и не демона не понимает в женской моде сумел достаточно хорошо описать вашу фигуру. Ну и дагеротип помог. К шести вечера должны успеть…

От такого заявления я испуганно икнула и попятилась, а фру Агустина, приняв моё движение за приглашение, уверенно подхватила мощной рукой саквояж и, вильнув бедром, ловко втолкнула меня в комнату.

И сама тоже. Втолкнулась.

— Тэкс…

Она осмотрелась по сторонам. Водрузила саквояж на одно из двух моих кресел, во второе уселась сама и, взмахнув стеком, велела:

— А ну-ка покрутись… Мгу. Халат сними… Да сними, не жмись! Что я там не видела? Ещё покрутись. На шее что? Засос? Очень хорошо… Я прямо как знала. Такой крем захватила, песня, а не крем… Ну всё! Не крутись. Где у тебя тут ванная? Мыться пойдём.

И тут я, наконец, прекратила смущённо краснеть и взбунтовалась. С пяти лет мне никто не помогал принимать ванну. Маменька какое-то время ещё пыталась настаивать на помощи горничной, а если быть точной, то до моего поступления в БИА, а после махнула рукой. А несколько лет назад, как-то рассматривая меня за завтраком во время летних каникул в «Хижине» с неудовольствием признала, что я всё же научилась ухаживать за собой без посторонней помощи. Правда добавила при этом:

— Но ты же у меня умница!

— И красавица, — довольно улыбнулся папенька. — Вся в тебя, милая.

А теперь какая-то тётка… какая тётка хотела, чтобы я разделась, залезла в ванну и позволила её рукам блуждать по моему телу? Да ни за что в жизни!

— Моюсь я с четырёх лет одна! — сообщила я фру Агустине. — И уверяю вас, я лучше верну вам платье и просто откажусь от приглашения брата, чем изменю этому правилу.

— Бунт на корабле? — моя гостья колыхнула своей огромной грудью и упёрла руки в бока. — Ну, ладно…

Я покосилась на кровать. Если Рогль решит во имя моего спасения принять боевую форму, то возможно, пока фру Бабень… тьфу-ты, фру Агустина будет ржать я сумею вырваться из комнаты и позвать на помощь…

— Раз уж вы у нас такая принципиальная ледь, то что уж тут… Тогда запоминай.

Тут она швырнула стек на мой столик, едва не опрокинув котелок, в чайной чашке затушила сигарету и обе освободившиеся руки запустила в свой саквояж.

— Вот это нужно нанести на сухие волосы. Смыть через четверть часа. Вот это сразу после того, как смоешь. Вот этим промыть. Это после того, как промоешь, но не смывать, а накрыть полотенцем и оставить на два часа. Дальше. Это нанести на кожу лица и шеи. Вот это на ноги…

— Ноги-то зачем? — пискнула я.

— На всякий случай, — отбрила фру Агустина и, устало вздохнув, почесала лоб… — И не расходуй без надобности моё время. Марш в ванную!

…Через полтора часа мучений я махнула рукой на принципы и, окончательно запутавшись в склянках, позвала на помощь. Фру Агустина меня не упрекнула ни словом, ни взглядом. Ну разве что пробормотала разок или другой сквозь зубы:

— Как знала, что надо с восходом солнца прийти. Ничего же, к дохлым демонам, не успеваем. Ни-че-го!

Она меня мяла, терзала, крутила, как куклу. Выщипывала мне брови — ЩИПЦАМИ! — и не только брови! Не магией! Ужасно больно! Раз триста я хотела послать её в бездну и раз двадцать таки послала. Мы орали друг на друга так, что стёкла в окне звенели. Мне не дали съесть ни крошки, разрешая лишь ледяную воду («потому что голодные глаза сверкают ярче»), корсет затянули так, то я едва-едва могла дышать, кожа головы горела от всех тех зелий, которыми намазали мои волосы… Но когда я посмотрела на себя в зеркало за пятнадцать минут до назначенного братом часа, я восторженно ахнула.