Повесть о каменном хлебе - Яна Тимкова

— Ты… Это Вы — Артано? — выдохнула мышка на пределе слышимости. — Правда?

В груди Айринэ поднялась горячая волна — захлестнула, ударила, подхлынула к горлу. Девушка моргнула, борясь с минутной растерянностью. "Как же, жди… Развели тут Артанов, Саушек, таирней всяких… Хоть пираний ими корми…"

Довольно чувствительно ткнула ребенка кулаком в плечо (та попыталась не показать виду, но все же не удержалась — поморщилась, пошатнулась), растянула губы в гримасе, долженствующей означать улыбку:

— Хрен, а не Артано. — и, глядя в расширившиеся от изумления глаза девочки (хотя вроде бы куда уж дальше!), добавила. — Аннатар. И только так.

Мышка истово закивала. Хаш тихонько хрюкнула и тут же сделала вид, будто внимательно изучает прайс-лист.

…А потом, в кабаке, нервно выхлебывая уже третью бутылку пива и наигранно ломкими, резкими движениями поднося к губам сигарету, время от времени наклоняясь к самому лицу сидевшей рядом Тхэсс, мотая растрепавшейся головой, доказывала срывающимся голосом:

— К-какого черта — Артано… Артаны, таирни всякие — они — под-чи-нен-ны-е! Ученики они, поголовно все! Они все — под кем-то!

Тхэсс хихикнула, едва не подавившись пивом. Айринэ удивленно на нее взглянула, подняв брови, потом отмахнулась:

— Да ну тебя, толкователь нашелся! Не о том я! Над Артано — начальство, над Сау — Учитель, а над Аннатаром — никого, понимаешь ты или нет? Он сам — над всеми. Придет и всем подарит… Таких подарочков… — и вдруг рассмеялась странным дребезжащим смешком, — Так что для той мыши я — Аннатар, не будь я… — выразительно махнула рукой с сигаретой, рассыпав пепел по столу, и сделала большой глоток «Тимофея». Взглянула в окно — мелкий снег пополам с дождем все сыпал и сыпал, приближался вечер, стремительно темнело. Айринэ нашарила на поясе сумочку, расстегнула замочек, вытащила несколько бумажек и задумчиво на них уставилась.

— Как думаешь, хватит? — говорила она тихо, но Тхэсс услышала:

— По уши хватит. Даже вот так давай… — она отобрала у Айринэ деньги, пересчитала их и вернула две бумажки. — Теперь нормально.

— Ну, так сгоняй кого-нибудь… — не глядя ни на деньги, ни на Тхэсс, девушка сунула бумажки на место и, резко помрачнев, уставилась в пол. — Кого найдешь, того и сгоняй. Скажи, я велел.

— Всё как всегда и тебе как обычно? — спросила Тхэсс, легко поднимаясь из-за стола, и помедлила секунду в ожидании ответа, но Айринэ молчала. И только когда высокая, кошачье-гибкая девушка повернулась и начала аккуратно прокладывать себе путь сквозь наполнявшую кабак толпу страждущих и жаждущих, Айринэ негромко произнесла, не поднимая головы:

— Да. Мне… Как обычно.

Перебор гитары становится все громче и уверенней, и существа сползаются со всего кабака, и заглядывают новые, и присоединяются — оставаясь вовне. В круг входят только те, кто знает певца лично. Айринэ тоже в их числе. Ворон играет все отчаянней, все резче, и поет песню за песней, и стоящие в круге подхватывают — кто как может, кто как умеет, и даже те, кто не умеет — все равно поют, потому что сейчас ничего не имеет значения. Секундная пауза. Новая песня.

Ворон начинает негромко, но к нему присоединяются, и взвиваются голоса, звенят натянутыми струнами, все громче и громче, вместе и — вразнобой:

— А я не верю ни во что…

Дальше и дальше, и Ворон мотает головой, зажмурившись, а кто-то отпихивает прочь столики и легкие пластиковые креслица — к стене, к черту, к Эру Великому! — нечего мешать кругу! И круг замыкается.

— А я не верю ни во что!

Подхватывают все. И пусть свиты жмутся к стенкам, пусть подвывают оттуда — уже никого ничего не волнует, и Айринэ уже все равно — она в круге, с монстрами на равных, но ей плевать, кто рядом и кто напротив, и что сам Ворон исходит криком через двух существ от нее… Есть только — бешеный ритм наперехлест с ударами сердца, все чаще и быстрей, и плевать, что напротив в круг протискивается Лави — в руке далеко не вино и уж тем более не пиво, глаза лихорадочно блестят — даже сквозь клубы сигаретного дыма видно, и горят ее щеки, а волосы встрепаны… Плевать!

— А я не верю ни во что!!

И гитара закатывается и дробит в истерике, а руки, обнимавшие друзей за плечи, понемногу сползают вниз, и — выбрасывать сжатый кулак вперед и вверх, кто — так, а кто с бутылкой, и — почти ослепнуть то ли от дыма, то ли от слез, и — тьма-пелена! — кому какое дело?! И крик — сорванными осипшими глотками:

— А я! Не верю ни во что!!

"Плевать, плевать, плевать… Монстры проклятые! За каждым из вас — шлейф разбитых жизней, вы же сволочи, все, все, все… Я доползла до вашего олимпа — а он в дерьме, и я тоже, и никто уже не припомнит вам всего, что вы натворили, потому что вы — монстры… Вы сволочи… И я теперь — одна из вас!.."

— А Я! НЕ ВЕРЮ НИ ВО ЧТО!!!

Последней более-менее связной мыслью, прилетевшей незнамо откуда, было: "Цири пляшет…"

И больше не было ничего.

— Слишком много развелось! — сердито фыркнула Айринэ, откинулась на спинку кресла и уставилась в потолок. — И-ди-о-ты. — именно так, четко и раздельно, по слогам. — Нет, ты подумай — любой, кто хоть как-то умеет держать карандаш, заявляет себя художником! Нет, ты посмотри — ты только в Сеть вылези, там их — табуны! Стада! Ох, уро-оды… — простонала, потягиваясь, и закрыла глаза.

— Ну и что, что стада, — пожала плечами Тхэсс. — Ты-то одна такая. Тебя знают, имя-то ты все-таки заработала.

— Заработала, — отозвалась Айринэ, — еще бы…

"Заработала… Но как же обидно безумно! Сколько старалась, выгрызала, пробивалась, а этим все так достается… Быстро и просто." Айринэ страшно боялась затеряться — снова стать никем и ничем, даже хуже — одной из… Из этих.

— Нет уж… — пробормотала, — никогда. — и вдруг рассмеялась.

— Ты чего? — подняла голову уткнувшаяся было в книгу Тхэсс.

— Да ничего, — улыбнулась Айринэ. — Иди сюда. Я придумал. Ну я и дурак!

Отложив книгу, Тхэсс изящно поднялась с дивана, подошла, присела рядом с креслом Айринэ, почесала девушку за ухом:

— Ну, и чего ты такого страшного надумал?

— Мрррр… Все просто. Куклы мои фарфоровые. Я ж их на продажу пачками делаю! Вот и будет… Какой-нибудь Маэдрос на скале, Феанор с кораблями…

— …и Берен, откусывающий Кархароту лапу с Сильмариллом! — подхватила Тхэсс, и обе девушки рассмеялись.

— Мурррр, — Айринэ потянулась, — кысь, скажи Таксу, пусть там чай ставит. Сейчас же народ притащится… Кто сегодня точно будет?

— Угу… — Тхэсс поднялась и двинулась к двери, уже на ходу ответила, — я знаю, кого точно не будет. Лаушка не придет, у нее учеба, а остальные — кто как…

— Ага, про Лау я в курсе. — Айринэ рассеянно кивнула, нашаривая бумагу и карандаш и уже прикидывая в уме наброски будущих кукол.

Обсуждение будущего КОНа (и заодно грядущей игры) шло как обычно и, разумеется, затянулось допоздна. За окном лил холодный дождь, и Айринэ, зябко передернув плечами, сказала Йолли закрыть форточку.

Раздался звонок в дверь, Айканаро тут же сорвалась открывать, и девушка, рассеянно кивая в ответ на какой-то вопрос Такса, невольно прислушалась к голосам. "Кого там принесло?"

— Там Иль пришел. Тебя хочет. — деловито сообщила Айканаро, выныривая из коридора и собираясь протиснуться обратно на место, между Йолли и Тхэсс. — Ну и мо-окрый! — помотала кудрявой головой, хихикнула.

— Так иди чайник поставь, — отозвалась Айринэ, неохотно поднимаясь и потягиваясь, — а то сам не знаешь…

— Опять я?!

— Кысь, не спорь, ладно? — Айринэ значительно взглянула в глаза девочке, и та, нарочито тяжко вздохнув, поплелась на кухню. Девушка выбралась в коридор, прислонилась к стене, скрестила на груди руки:

— Ну, и что дальше?

Мальчик, как раз развязывавший шнурки на раскисших кедах, поднял голову — при виде Айринэ его глаза просияли:

— Я щас!

Снова задергал шнурки, дернул сильнее — мокрый хвостик остался в кулаке, и мальчик, что-то пробурчав себе под нос, досадливо запихал обрывок в карман куртки.

Айринэ едва заметно поморщилась.

Она позволила черно-серебряному мальчику влиться в стаю, но ближе так и не подпустила. Мориллиндо (Иль для краткости) приходил на все встречи, ездил с ними на игры — и всегда, везде, в любое время девушка чувствовала на себе его пристальный взгляд. Он менестрелил понемногу, посвящал ей песни и стихи — приносил, отдавал прямо в руки, подсовывал в карманы, оставлял на столе. Стихи были красивыми, песни — тоже. Айринэ понравилось играть с ним: она оставляла его на ночь — и укладывала спать на полу; выставляла вон, давала доехать до дома — и звонила, и просила приехать, и он возвращался; отправляла с поручениями и не благодарила — он безропотно все переносил.

Иногда, правда, исчезал — на день, на неделю, как-то раз даже на месяц, но все равно возвращался, побледневший, исхудавший, но с тем же выражением собачьей преданности в глазах, с той же покорностью — и с новыми стихами.