Книга сияния - Френсис Шервуд

— Стало быть, Киракос был одним из одаренных рабов.

Майзель пожал плечами:

— Как мне кажется, он им по-прежнему остается.

— Но ведь он сбежал от турков, ища прибежища здесь, разве не так?

Майзель хитро прищурился:

— Да. Императору нравится в это верить.

— Так Киракос — турецкий шпион?

— Думаю, да, — ответил Майзель.

— Но ведь его страна была разорена турками.

— Он тогда был совсем еще мальчиком.

— И все забыл?

— Не думаю, доктор Ди, что Киракос хоть что-то забывает… — Майзель приложил ладонь к подбородку, огладил бороду и принялся задумчиво расхаживать взад-вперед. — Не позволите ли вы мне чуть-чуть пофилософствовать? Это допустимо?

— Конечно-конечно.

— Киракоса воспитали турки. Воспитание порой может быть весьма убедительным, а когда вы оказываетесь в ситуации, из которой у вас нет выхода, очень по-человечески бывает встать на сторону сильного.

Келли, делая вид, что полностью сосредоточен на книге, самым внимательным образом прислушивался к разговору. Майзель прохаживался взад и вперед по комнате, похлопывая ладонью по набалдашнику своей трости.

— Видите ли, доктор Ди, я слышал о пленниках, которые начинали так любить свои тюрьмы, что когда у них появлялась возможность их покинуть, наотрез отказывались.

— Очевидно, мэр Майзель, вы немало над этим размышляли, — сказал Ди.

— Да, действительно. Киракос меня интересует.

— Потому что он злой?

— Злой? Разве он злой? — Майзель немного помолчал. — Киракос циничен, а это, пожалуй, некая разновидность зла, нехватка сердечности, как сказал бы наш раввин, непомерное возвышение ума. Возможно, у каждого из нас есть возможность выбрать зло, однако у некоторых таких возможностей больше, нежели у остальных. Киракос еще не прошел настоящей проверки. Мне думается, нашего императора можно назвать злым.

— Император попросту глуп, — возразил Келли.

— Не думаю. Да, он душевнобольной, его рассудок время от времени помутняется. У императора есть видения, мания, великая печаль, с которой он не способен справляться, — но глупость? Нет, он не глуп. Он жесток и эгоистичен. Этот человек одержим навязчивой идеей, которую он желает воплотить в реальность независимо от ее цены для всех остальных. А поскольку он император, эта цена может оказаться весьма существенной.

— Мне он представляется кем-то вроде шута, — продолжил настаивать Келли.

— Опасного шута, мастер Келли. Не стоит над ним смеяться или списывать его со счетов. Хотя император может ежедневно сходить с ума, не стоит недооценивать его возможностей для причинения вреда. Он не блаженный дурачок. Вовсе нет. Если вас убьет человек не в своем уме, вы, как ни прискорбно, все равно останетесь мертвым.

— А что же Киракос? — Ди хотелось как можно больше узнать о придворном лекаре.

— Ни матери, ни отца, доктор Ди. А турки, вне всякого сомнения, неплохо к нему относились. Вы знаете историю о Сулеймане Великолепном?

Ди покачал головой.

— Он взял к себе в гарем не то венгерскую, не то румынскую рабыню по имени Роксолана. Она стала любимой наложницей в серале, и султан был так ею покорен, что взял Роксолану в жены. Став султаншей, она убедила Сулеймана в том, что его первенец от турецкой жены готовит против него заговор. Сулейман немедленно приказал его задушить, хотя молодой человек кричал, призывая отца на помощь. Следующим по линии наследства был сын султана от Роксоланы. Думаю, эта история кое о чем говорит.

— О чем, например?

— О многом, доктор Ди, но главным образом о природе власти. Решения здесь — жизнь или смерть.

— И каковы, по вашему мнению, намерения Киракоса?

— Видите ли, доктор Ди и мастер Келли, оттоманские турки хотят разрушить империю Габсбургов.

— А почему вы не расскажете императору о том, что Киракос — турецкий шпион?

— Мне нравится моя голова. И она не единственная, которая мне нравится.

19

Тем утром моросило — шел безрадостный, непрестанный дождь. К девяти небо по-прежнему оставалось темным. Хотя их комнатка находилась на нижнем этаже трехэтажного здания, стены были исполосованы водой, просочившейся сквозь выступающие свесы крыши. На завтрак — пиво и хлебная корка. Все отдавало сырым запахом гнили.

— Итак, жена, нет у нас никакой работы, — сказал Зеев. — И ничего на обед, кроме горячего сидра.

Тут раздался стук в дверь.

— Кто бы это мог быть? — Зеев возвел глаза к потолку, подошел открыть дверь, затем низко поклонился: — А, входите, входите, пожалуйста.

Это была Перл, жена раввина, а над ней, словно выкорчеванное дерево, высился голем. К этому времени еврейская община уже привыкла, что среди них живет этот великан.

— Йоселю нужна одежда, — сказала Перл. — Майзель заплатит за одежду и обувь.

Йосель не отваживался сесть на стул из страха его сломать. Он стоял, стараясь сделаться как можно меньше, однако буквально заполнял собой комнату. Голем старался не смотреть на Рохель, и все же каждая частичка его тела чувствовала, что она рядом.

— Мы так рады видеть вас, Перл, — сказал Зеев. — Я как раз говорил жене, какой занятой будет у нас день, но для наших друзей у нас всегда время найдется, правда? Рохель, принеси ткани, чтобы гости смогли вытереться от дождя.

— Йоселю понадобятся полотняная нижняя рубашка, а брюки камзол и сапоги будут из оленьей шкуры. — Перл хотелось поскорее с этим закончить. — В отличие от всех нас, его нужно будет одеть в кожу. В одежду воина.

— Да, вижу, нашему великану срочно требуется новая одежда.

Йосель по-прежнему носил грубое облачение из покрывал.

Вместо брюк он носил что-то вроде юбки, вместо камзола — тунику. По ночам одежда голема служила ему одеялом. Первую ночь в доме рабби Ливо он бодрствовал на соломенной постели у очага, не желая потерять ни минуты жизни. С кухни слышалось, как кошки бросаются на крыс, голые ветки деревьев со свистом обдувал ветер, порой завывая подобно несчастным духам на кладбище, а из комнаты одной из дочерей раввина доносились иные звуки — они с мужем услаждают друг друга. Другой зять раввина громко храпел. Дети скулили во сне, точно щенки. Сам раввин метался и ворочался. Перл то и дело произносила слова вроде «осторожно» и «помогите». Йоселю хотелось иметь возможность поговорить со своей семьей, поприветствовать их утром словами: «Славная сегодня погодка, а вы как себя чувствуете? Пожалуйста, еще каши», или «Да, спасибо», или «Иди сюда, малышка Фейгеле, поцелуй своего дядюшку».

— Сапоги из оленьей кожи, Перл, — говорил тем временем Зеев, — рубашка, о которой вы думаете, да еще такого размера — это будет славно и очень дорого.

— Не сомневаюсь, — сухо отозвалась Перл и покосилась на Рохель. Та стыдливо смотрела в пол.

Йоселю хотелось, чтобы прелестная женщина хоть раз посмотрела на него.

У Зеева, понятное дело, сложилось свое мнение о Йоселе. Да, верно, Песах был излюбленным временем для нападений на евреев, — но разве в этом году им угрожало что-то особенное? Зеев ходил на собрание, но вместо того чтобы выражаться определенно, раввин напомнил им о том, что Испания и Португалия представляют собой настоящее гнездо судилищ Инквизиции. Давным-давно крестоносцы, направлявшиеся освобождать Святую Землю от неверных, по пути перебили всех немецких и итальянских евреев. Даже в Праге, в год одна тысяча триста восемьдесят девятом по христианскому летоисчислению, случился погром, и три тысячи евреев были повешены. А совсем недавно, в середине шестнадцатого столетия, городской совет попытались изгнать их из города. В году одна тысяча пятисотом все их книги были запрещены, собраны, а затем отвезены в Вену и сожжены. Раввин указал на то, что здесь, в Юденштадте, евреи так привыкли к преследованиям, что Прага кажется им мирной гавань, тихим пристанищем. Но стоит выйти за стены, которыми обнесен квартала, еврей подвергается большой опасности. Там его могут сбить с ног, затоптать, зарезать, не слушая просьб о милости. «Разве не старались мы жить в мире и гармонии с нашими соседями?» — спросил раввин. «Мы старались, старались», — дружно ответили все мужчины, присутствовавшие на собрании. «Сделали мы хоть что-нибудь, чтобы заслужить смерть от их рук?» — «Нет, не сделали», — ответили все. «Люди слышали о големе, сделанном в польском городе Позене, — сказал тогда раввин. — Если в Позене мог быть голем, почему бы ему не быть в Праге?»

Если не считать постоянной шаткости и ненадежности положения Юденштадта, Зеев не видел особой нужды в големе, не слышал ни о какой определенной угрозе, а живя всего лишь через кладбище от дома раввина, знал едва ли не обо всем, что там происходит. Так, Зеев мог точно сказать, что две дочери раввина вышли замуж за лентяев, которые слишком много едят и слишком мало учатся, что Перл каждую пятницу яростно моет и чистит дом сверху донизу, что раввин, когда ему не спится, проводит много времени с зажженной свечой у себя в кабинете.