Олег Борисов. Отзвучья земного - Алла Борисова

Станиславский поставил из Достоевского только «Село Степанчиково». Это не вершинный, не трагический Ф.М. За «Бесов» примутся Немирович и Добужинский в то время, как К.С. и Бенуа будут работать над Гольдони. Для меня очень показательно – я бы не смог репетировать Гольдони, если бы рядом кто-нибудь ставил Достоевского.

Ставрогина играл Качалов. «Лучшего Ставрогина… нельзя было представить. Его красивая, благородная осанка и нечто „леденящее“… – все подходило для внешности „великого князя“, – вспоминает Добужинский. В то же время существует письмо Немировича, которое посылается Качалову в самый разгар репетиций: „Если Вы до сих пор, несмотря на кровоточивую настойчивость мою и Конст. Серп, не можете убедиться, что те конфеты, в которые Вы постоянно стремитесь обратить Ваши роли… – художественная безвкусица и ничтожество, то неужели Вы не можете найти в себе самого простого уважения – я уже не говорю к нам, но к Достоевскому, – того уважения, которое не позволяет Вам сводить трагическое до Мюра и Мерилиза, Трамбле и Кузнецкого моста?“ (По-видимому, московские магазинчики.) Очевидно, „кровоточивая настойчивость“ Немировича все-таки возымела действие, однако не забудем, что Добужинский описывает только внешность и осанку князя, но не его „лучеиспускание“, „лучевосприятие“. Я спрашивал о качаловском Ставрогине Константина Павловича Хохлова, репетировавшего в том спектакле Маврикия: «Качалов был романтическим, даже чересчур. В какой-то момент Немирович просил его стать некрасивым, неброским, но этого добиться не мог. Качалов не верил в призрака в «Гамлете», а уж в Черта – подавно. Когда играл Ивана, всерьез бунтовал против Бога. Говорил, что его «навязали нам как камень на шею». Сцена кошмара превращалась в длиннющий монолог минут на 35. Качалов разговаривал сам с собой, с тенью от кресла, самовара, свечи. В те минуты, когда в нем просыпались героика, жизнеутверждающее начало, это было менее интересно, напряжение падало. А вот когда разговаривал с ним просто, словно он в кресле – появлялось ощущение… (Хохлов долго не мог подобрать сравнение.) Помните, Олег, то место, когда Черт описывает топор, что бы с нами было, если бы топор поднялся в воздушное пространство? Топор в виде спутника Земли?.. Именно такое ощущение, что над нашим человеком топор завис, Качалов выражал замечательно. Ощущение придавленности, пригвожденности, обреченности. Но это только тогда, когда свеча не трещала! Немирович так и говорил ему: если затрещит, значит, где-то фальшь, вранье. Свеча нет-нет, да потрескивала. Качалов злился…»

«Из чего же складывается трагический образ?» – думаю я, когда дохожу до финала «Кроткой». Уже год я играю спектакль и, кажется, знаю, как это сыграть: «Есть ли в поле жив человек?» – кричит русский богатырь. Кричу и я, не богатырь, и никто не откликается». Помогает «система». Она в основе всего. Даже если согласиться, что «система» – плохое для искусства слово, все равно – прежде чем выплеснуть эмоции, должен быть анализ. Сам К.С. утверждал, что одному «система» помогает, другому она не нужна, потому что органически заложена в нем. Но и тем, в ком она заложена, надо знать, как «разъять» роль. Как «поверить ее алгеброй». К этому добавляются составляющие, которые я для себя вывел:

1. Уметь излагать факты просто. Информативно. Особенно важно для завязки, чтобы «зацепить» внимание.

2. Куски, поступки не связывать в одну нить. Разрывы в «сквозном действии» во имя «сквозной идеи». Против логики.

3. Шизофрения в микроскопических дозах – если не наигранная, «не специальная».

4. Без героизма и романтики «в духе Трамбле и Кузнецкого моста». Умение быть некрасивым (Юдина! Я, конечно, не о внешней стороне, а о сути).

5. Реалистическая гипербола.

6. Диапазон. Добиваться непохожести.

7. Превращение роли в монолог, вне зависимости от реплик партнеров. Как будто на исповеди.

8. Твое Я и твой опыт.

9. Ощущение себя в пространстве. Умение перерабатывать энергию и информацию оттуда. Вслушиваться в подсказки. Ведь если горит свеча и начинает потрескивать – это что-то должно значить.

Март, 24–30

«Серое по серому»

В сценарии А. Миндадзе замечательный портрет народа[54]. Мне долго не попадался материал, в котором можно было бы выразить к нему отношение. Точнее, к его физиогномии.

Что такое физиогномия вообще? Наверное, отражение процессов, происходящих внутри. Рано или поздно они выходят на поверхность лица. Как угри, родимые пятна.

Еще в Школе-Студии предлагалось такое упражнение на воображение: по лицам прохожих, пассажиров прочтите биографию или представьте будущее некоего заинтересовавшего вас человека. Сколько пробегало лиц – на улицах, в поездах открытых, осмысленных, демонических, любопытствующих! Еще не было того, что Гегель называл «серое по серому». (Я это выражение впервые услышал от Лобановского.) Некоторые лица ускользали от твоего взгляда, некоторые улыбались в ответ. Я возвращался с лекций, на которых нас просвещали, как великие греки понимали красоту. «Благостная тирания!» – говорил кто-то из мыслителей.

Прочитав роман «Идиот», я хотел увидеть лицо Настасьи Филипповны. Увидеть глазами автора. Вчитывался в ее письма к Аглае: «Я слышала, что ваша сестра… сказала тогда про мой портрет, что с такою красотой можно мир перевернуть. Но я отказалась от мира». Она отказалась, а мир ее уничтожил. Всадил нож. На два вершка прошел под самую грудь. У Кроткой крови с горстку было, а у Н.Ф. – эдак с пол-ложки столовой. Помню, это открытие, что мир – убийца, завладело мною. Поделился со Смоктуновским во время репетиций «Идиота». «Удивительно, что и ты об этом подумал, – ответил Кеша. – Как же тогда красота спасет мир? Противоречие тут…»

Сегодня ехал от дачи до театра в электричке. На станции Комарово, да на любой станции – свалки мусора: обертки, бутылки. Расписание поездов в свастике. Удивительная нация – гадящая себе же под ноги. Если б разрешили открыть свое дело, сделал бы заводик по переработке мусора. Был бы процветающим человеком – даже если б отчислял государству 99,9 % прибыли.

В электричке не хотелось вглядываться в лица, тем более угадывать будущее: лица стертые.

Подумал, маленький островок есть в Филармонии. (Когда-то было и в БДТ.) Там эти лица преображаются. Там я сам начинаю стыдиться своего лица – оно ведь впитывает окружающую безликость. Как Ф.М. выразился: «Время сухощавых духом». Вот, значит, когда началось. А когда кончится?..

«В каком фильме ты снимаешься?» – поинтересовался как-то Лобановский. Я ответил: «Остановился поезд». Василич немного подумал: «Название хорошее. А о чем?» Когда я пересказал, он предложил изменить название: «Остановили поезд» – было бы правильней!»