Наши мистики-сектанты. Александр Федорович Лабзин и его журнал "Сионский Вестник" - Николай Дубровин

Выслушав эти слова A.Н.Оленин решил, что вечером 13 сентября собрание будет не публичное, а чрезвычайное, в которое будут приглашены только почетные любители и члены.

Целью собрания было избрание на открывшиеся вакансии новых почетных любителей и членов.

«Как и в самых клубах, — говорил Лабзин [353], — где собираются только есть, пить и в карты играть, при предложении новых членов встречаются иногда неудовольствия для тех, кои не бывают избраны, тем паче могло что-нибудь подобное случиться там, где самое ограничение числа заставляло некоторым отказать, то я сам предложил президенту, предварительно, прежде собрания собраться нам и устроить все, что в собрании происходить должно, дабы в оном не произошло никакой остановки. Согласились, и мы сошлись вечером накануне».

Заседание началось пересмотром списка почетных любителей, и оказалось только три вакансии. Кандидатов было человек до десяти, и некоторые из присутствовавших предлагали это звание самому президенту, от которого A.Н.Оленин однако же отказался. Тогда предложили: графа Аракчеева, Гурьева и Кочубея. При наименовании их президент выразил некоторое неудовольствие, «объявя, что все трое его неприятели и что одного из них он якобы вызывал даже однажды на дуэль за то, что он зачернил его y государя» [354].

— Вам, господа, — прибавил A.Н.Оленин, — вольно назначать кого хотите, а я сей свободы не имею, ибо меня может, например, князь П.В.Лопухин или граф M.А.Милорадович спросить, почему они обойдены?

— Если избирать по чинам, — заметил на это Лабзин, — в таком случае граф Н.П.Румянцев, князь П.В.Лопухин и митрополит могут иметь над другими преимущество.

Собравшиеся отвергли вопрос о старшинстве и говорили, что о чинах думать нечего.

— Так как все предлагаемые одинаких чипов, — говорил Лабзин, — то следует избирать из них тех, которые являют более любви и могут более оказать покровительства художествам. — A как при сем упомянуто было, что Д.П.Татищев, который подарил академии оригинальную картину испанской школы и за то включен в число почетных членов, по неимению тогда вакансии почетного любителя, и обижается этим, — то я предлагаю переменить его на открывшуюся ныне вакансию почетного любителя.

На другую вакансию Лабзин предлагал Д.А.Нарышкина, любовь которого к художествам свидетельствовалась заведением y себя картинной галлереи, а на третью, — графа A.А.Аракчеева, — оказавшего любовь к художествам сооружением в своем Грузинском имении памятника императору Павлу I и изваянием для тамошнего собора статуи апостола Андрея Первозванного. Мартос настаивал на избрании графа, Аракчеева, Гурьева и графа Кочубея. Лабзин спрашивал, почему он отдает им преимущество перед другими.

— Они близки к государю, — отвечал Мартос.

«Почитая, — писал Лабзин князю Голицыну, — что и все особы, которые были предлагаемы, и граф Милорадович, и князь П.В.Лопухин, особливо князь П.M.Волконский (который также был на листе) близки государю, и что не нам судить, который из них ближе, я не нашел ответа Мартоса удовлетворительным. И как притом случилось, что президент, перечитывая имена прежних почетных любителей, изъявил свое негодование, что прежде приняты были в почетные любители граф Кушелев, граф Растопчин и граф Кутайсов (к чему тотчас пристал и Мартос), которые также были приняты потому, что были близки к покойному государю, — тогда я, чтобы показать Мартосу несообразность его ответа, сказал ему, что, судя так, можно предложить в члены и Илью кучера, потому что и он близок к государю».

— A разве он вам знаком? — спросил шуткою Оленин.

— Хотя и не знаком, — отвечал Лабзин, — но в моем понятии всякий честный человек, верно служащий своему государю и хорошо исполняющий свою должность, во всяком сословии достоин уважения; а как кучер есть тот человек, y которого часто бывает в руках не только здоровье, но и жизнь наша, то для того, кому здоровье государя дорого, и кучер Илья человек почтенный. К тому же по табели о рангах императорский лейб-кучер положен в чине полковника.

— Но он мужик, — заметил Мартос.

— Кулибин был мужик, — отвечал Лабзин, — однако же член академии наук; Власов также из крестьян был членом медико-хирургической академии.

— Согласны ли вы, — спрашивал Оленин, — чтобы я довел до сведения тех особ, что вы равняете их с кучером Ильей?

«На сей странный вопрос, — писал Лабзин, — не показывающий ничего иного, кроме одного недоброжелательства, трудно было отвечать, и он смутил меня, ибо, во-первых, я сравнивал Илью кучера с Кулибиным и Власовым, во-вторых — в самодержавном государстве разве человек низкого состояния не может быть возведен на высшие степени? Кто не знает истории князя Меншикова? Фр.Ник.Кличка, умерший курским генерал-губернатором, в начале служил скороходом y партикулярного человека — графа Фермора, и в наше время И.А.Алексеев, бывший сенатор и член Государственного Совета, вышел из солдатских детей. Сколько есть других тому примеров! В третьих, слова мои, как бы их ни взять, больше ли были оскорбительны для сих самых особ, нежели его (Оленина), когда он называл их своими врагами и одного из них своим оклеветателем перед государем, за что будто бы он вызывал его на дуэль».

— Я от вас этого не ожидаю, — говорил Лабзин, несколько оправившись, Оленину, — a впрочем, если вам угодно, то делайте свое дело, а я сих господ но боюсь. В самодержавном государстве нет причины кого-либо бояться кроме одного государя, и сами сии господа, если дойдет до них сей извет, будут столь великодушны, что либо презрят оный, либо, по крайней мере, не осудят меня, по одному пустому слуху и сплетням, которым кто не подпадал иногда?

Так происходило дело по словам Лабзина, но не так раcсказывали его по городу. Говорили, что когда предложили выбрать в почетные любители графа Аракчеева и графа Гурьева, то Лабзин отозвался, что этих людей он не знает и о достоинствах их не слыхал, а когда назвали графа Кочубея, то он выразился еще более резко.

— Кочубей и двух копеек не стоит, — сказал, будто бы, Лабзин. — Сей человек надутый и ничего не значащий.

Спустя несколько дней Лабзин узнал, что про него рассказывают небывалые вещи, и он решился разъяснить возникшее недоразумение.

— He слыхали ли вы того, что до моих ушей дошло, — спрашивал он A.Н.Оленина. — Выносить прежде времени то, что в каких-либо совещательных собраниях происходило — прибавлял Лабзин — самыми законами воспрещено, и рассеивающий слухи во вред другого, особливо с ложными прибавками, в самых законах называется клеветником и похитителем чести другого и признается за оскорбителя.

— Я не в первый уже раз замечаю, — отвечал Оленин, — что все происходящее y нас в академии разглашается по городу. He только я тоже слышал, но и граф Милорадович приезжал сам ко мне и спрашивал, как это было? Получа от его сиятельства вопрос письменный, я и сам отвечал ему письменно.

И так дело это приняло официальный характер. — 19 сентября 1822 года граф Милорадович просил Оленина уведомить его письменно о том, что происходило в академии художеств.

«Когда я объявил совету, — писал Оленин [355], — о надлежащем выборе трех почетных любителей, на каковые места в привилегии, сей академии данной, предписано помещать из знатнейших особ, и когда я выбор сей предоставил общему согласию гг. членов академического совета, отказавшись сам от сего выбора, то вице-президент Лабзин, не соглашаясь долго на утверждение предназначенных советом трех новых особ, а именно: графа Гурьева, графа Аракчеева и особенно упорствуя в выборе графа Кочубея, заключил свой спор тем, что если совет полагает выбрать сих трех новых членов по той причине, что они имеют доступ к высочайшей особе, то он, Лабзин, с своей стороны предлагает в почетные любители также близкую государю императору особу, а именно государева кучера Илью».

Так как все это происходило в присутствии более чем 20 художников и слова Лабзина произнесены были в присутственной комнате, то, прибавлял Оленин, желая дать оборот делу не столь серьезный, сказал Лабзину, «что я не премину известить новоизбранных членов в почетные любители о чести, которую им сделал Александр Федорович, предложением к совместному с ними выбору кучера Илью. — Сей неожиданный ответ мой произвел в собрании невольный общий смех, который привел Лабзина в некоторое негодование, ибо он с сердцем отвечал мне: «Извольте им это сказывать, я их не боюсь».

Препровождая письмо Оленина императору Александру, бывшему тогда в Вероне, граф Милорадович, не спросив Лабзина, приложил и свою записку, в которую внес и все городские сплетни [356]. Лабзин оспаривал справедливость сделанного на него доноса и просил суда.