Ресурс Антихриста - Сергей Белан

Мимо медленно проплыл Центральный рынок, остались позади строгие графические контуры Вантового моста, халупы Торнякалнса… Уже можно было вздохнуть спокойно — отъезд, внушавший частному детективу обоснованные опасения, будто бы прошел гладко и без осложнений. Ударная троица, возглавляемая владельцем агентства «ОЛВЕР», по всем признакам покинула Ригу, не засвеченная людьми Хирурга.

Народу в вагоне было мало. Гриф сидел в своем купе тихо, как мышка за печкой, на которой греется кот. Аркаша не спеша прогуливался по проходу вагона, хотел было сунуться в туалет, чтобы проверить работу сантехники, но тот оказался закрыт. От скуки он принялся изучать график движения поезда на юг и обратно — общаться с Грифом, который с первого взгляда ему почему-то не приглянулся, непризнанному герою Севастополя, пока не хотелось.

Через час с небольшим поезд подошел к некогда неприметной и зачуханной станции Мейтене, которая неожиданно для себя сделалась вдруг пограничной, и застрял тут почти на час. Внушительная толпа служивых в разнообразной форме, явно превышавшая численностью количество пассажиров в вагоне, приступила к выполнению свих обязанностей государственной важности. Один из таможенников, пожалуй, слишком уж деловито осведомился у Верховцева, не везет ли тот наркотики, оружие или другие, запрещенные к вывозу, предметы. Верховцев на корявом латышском ответил, что такового товарчику при нем не имеется. Таможенник, видимо, удовлетворенный тем, что закон о государственном языке на территории Латвии потомки оккупантов стараются все же соблюдать, поверил ему на слово и выворачивать карманы пассажира не заставил. Ни Аркаша, ни Гриф, к своему сожалению, тоже не могли порадовать чиновника наличием криминала в сумках или за пазухой, и потому процедура общения с теми, кто «дает добро», прошла весьма скучновато.

Потом поезд перекатил через границу и остановился на литовской стороне. Здесь про наркотики не спрашивали, зато в паспорта несуществующей страны шлепнули какую-то печать. Через некоторое время поезд снова продолжил свой путь к полуострову, и все бы ничего, но, как выяснил Верховцев, вожделенный кабинет с двумя нулями на двери по-прежнему оставался закрыт. Сплошные санитарные зоны от Риги до Елгавы и на обеих таможнях ставили под сомнение возможность остаться сухим до открытия туалета, и Верховцев обреченно побрел в переход между вагонами. Он особо не удивился, застав между двух дверей Грифа, вдохновенно поливающего стенку прохода.

— Вы что здесь делаете, молодой человек? — с напускной строгостью спросил детектив.

— Пусть лучше лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь, — ответил Гриф, застегивая брюки. — И ты, командир, созрел?

— Какой ты, однако, догадливый. С твоим обаянием и манерами я б уже давно охмурил проводницу и получил бы персональную отмычку для служебного туалета, — посоветовал Олег. — Или всю дорогу так и будем мучиться.

— А что, идея! — воскликнул тот. — Погоди, командир, оттяни удовольствие, я сейчас тебе «сим-сим, откройся» приволоку, а заодно и наведу контакт с администрацией объекта.

И действительно, через каких-то пару минут он положил в ладонь Верховцева блестящую трехгранную отмычку.

— В личное пользование до конечного пункта! Олег, не займешь пять баксов? Наша стюардесса, кажется, вмазать не промах — я хотел бы подкрепить наши возникшие симпатии вещественным доказательством. Я отдам!

— Что, разминка перед боями на курорте? — Верховцев протянул ему купюру. — Дерзай, коварный искуситель, но помни, что стюардесса, между прочим, при исполнении служебных обязанностей, и ты отвечаешь за ее будущую работоспособность.

— Я буду ее нежно беречь! — торжественно пообещал Гриф и скрылся с глаз, как оказалось потом, до самого утра.

Верховцев же заторопился в столь желанный для него отсек, с которого начинается и которым заканчивается каждый пассажирский вагон.

Следующий день пути прошел бестолково. Уже ехали по Белоруссии. Вагон был по-прежнему почти пустой, и Гриф, за отсутствием других искушений, продолжал увиваться около проводницы, хотя от былого энтузиазма уже не осталось и следа. Видимо, прелести хозяйки вагона его уже интересовали гораздо меньше, чем горячий чаек и скромная закуска, которые, впрочем, надо было отрабатывать показным вниманием и сальными заезженными анекдотами.

Во второй половине дня, когда состав в очередной раз надолго застопорился на какой-то периферийной станции, Верховцев уже не сомневался, что это очередная граница. Так оно и оказалось. Несколько мужиков в форме, с трезубцами на фуражках и громкоговорителями в руках ввалились в вагон и, балаболя как на ярмарке, принялись его прочесывать. Один повертел советский паспорт Верховцева, сверил фотографию с физиономией и для чего-то посмотрел прописку. Другой, словно грудастую бабу на завалинке, полапал его сумку, однако молнию расстегивать не стал. Еще один, высунув голову в окно, что есть мочи заорал в матюгальник: «Сьомый, сьомый, я — пэршый… Ты мэнэ чуеш?..» и продолжал горланить на всю округу что-то уж чересчур важное. Проверяющие без видимой причины почему-то задерживались в его купе, и Верховцев стал уже не без иронии подумывать, может быть, им надо отдать честь, либо исполнить национальный гимн Украины, зная по Прибалтике, как тщеславны молодые демократии бывших республик Союза, и какую дуристику они успели наплодить в первые годы суверенитета.

После Киева обстановка в вагоне заметно оживилась. Проводница, уставшая от водки или от ухаживаний Грифа, почему-то больше не показывалась. Ее функции выполняли Гриф с Аркашей. Они впускали и выпускали пассажиров, причем, при посадке предпочтение отдавалось гражданам без билетов.

— Усе, бабы, коммунизма кончилась, — деловито вещал Юрий Юрьевич с легким малоросским акцентом в голосе, — готовьте зеленые да побыстрей. Туточки стоим две хвылыны. — После слезных просьб он все-таки соглашался впустить народ за российские и даже за «зайчики», но когда ему попытались всучить украинские купоны, возмущению временно исполняющего обязанности не было предела: — Вы шо, совсем оборзели?! Пользуйтесь моей добротой, но не до такой же степени…

Верховцев, со стороны наблюдавший эту сцену, с трудом подавил желание безудержно расхохотаться. Его не переставало удивлять умение Грифа перевоплощаться, зато безбилетники, запущенные в вагон, были удивлены другому, — за заплаченную мзду они, в лучшем случае, рассчитывали на плацкарту, но это была уже головная боль отсыпающейся проводницы.

На следующие сутки Верховцев проснулся где-то к полудню. Чувствовался юг; солнце пялилось прямо в окно, от жары и духоты, как после жестокой пьянки, болела голова. Едва Олег вышел из туалета, где умылся перегретой и странно пахнущей водицей, как к нему подскочил Аркаша и без предисловий сообщил:

— Шеф, к нам в купе подсели две корейки, страшненькие правда, но харчей и самогону полные баулы. Мне нужен компаньон.

— Компаньоном не буду, а посидеть зайду, — ответил детектив, прекрасно понимая, что имеет в виду Аркаша.

— Жаль, придется подключать Грифа, но он такая сволочь, может все запороть. А тут, восток — дело тонкое, надо осторожно…

Через четверть часа, заглянув в купе к своим землякам, Верховцев убедился, что те даром времени не теряли. На столике уже стояла бутылка с мутненькой жидкостью (по всем признакам классический самогон), а вокруг нее была разложена обстоятельная закусь в виде сытной домашней снеди. К пиршеству пока не приступали; натюрморт, вызывавший обильное слюноотделение, словно магнитом притягивал голодные взоры Аркаши и Грифа и те, с огромным трудом скрывая желание немедленно приступить к его поглощению, выслушивали замечание попутчиц, что они не корейки, корейки в магазине, а они — кореянки. И что они серьезные женщины, музыканты, преподают в детской музшколе и возвращаются домой в родной и незабвенный Джанкой, на что Аркаша имел неосторожность ввернуть, что это самый пыльный город в мире, который ему доводилось видеть, и пыли там столько же, сколько на Луне. Эта реплика дамочкам явно не понравилась, но Гриф тут же поспешил исправить положение, скромно заявив, что они тоже очень серьезные мужчины, положительно относящиеся к классической музыке, и им всем очень льстит близкое знакомство с профессионалами в этой области, которые к тому же еще оказались очаровательными женщинами. Последний аргумент оказался решающим, после чего Аркаша, сбегав за стаканами, незамедлительно приступил и процедуре их наполнения. Верховцев поежился от неприятного предчувствия; его команда вырвалась на стратегический простор, и этот прорыв не сулил, кроме безобразий, ничего хорошего.

А разгул, тем временем, набирал обороты, правда, о том, что это будет разгул, знали еще не все его участники. Первую пол-литру скушали поразительно быстро. Мужики сделали вид, что, за второй бутылкой они сойдут на следующей станции, а так как поезд стоит только пару минут, то вовсе немудрено и отстать. Аркаша чуть не прослезился от столь ужасной перспективы, заметив, что эдак можно нечаянно потерять любимую женщину. При этом одарил таким многообещающим жалостным взглядом каждую из подружек, что те невольно призадумались, — кого же из них он имел в виду. Безадресное завуалированное признание, впрочем, сработало — красавицы (а музыкантш к этому моменту уже сумели в этом убедить), не желая рисковать такими ухажерами, достали еще бутылек с аналогичной жидкостью, а заодно, с мудрой подсказки Грифа, и еще один, чтоб потом не лазить еще раз.