Презумпция невиновности - Скотт Туроу

– А ты не боишься? – неожиданно спрашиваю я сегодня, когда мы проходим темное место.

– Чего? Что тебя не отпустят?

Я спросил о другом, но девятилетний мальчишка знает, что мне грозит.

– Ага.

– Не-а.

– Почему?

– Не боюсь, и все! Все это чепуха на постном масле. – Он смотрит на меня из-под козырька бейсболки.

– Можно сказать и так.

– Ну, тебя в тюрьму не посадят. Ты сам кого хочешь посадишь. Мама говорит, что на суде ты расскажешь, что по-правдашнему было, и все. Так мама сказала.

У меня сердце готово разорваться от нежности. Я обнимаю сына за плечи. Как же он верит в меня! Никакие нудные поучения не могут вселить такую веру. Только Барбара способна сотворить такое чудо. Семейные узы крепко связывают нас троих: я люблю Ната больше всего на свете, а он обожает Барбару. Даже в свои девять лет, когда ребенок полон неуемной, неуправляемой энергии, Нат слушается мать. Ей одной он позволяет быть строгой с ним. Их соединяет родство душ. Нат больше похож на Барбару, чем на меня, – нервный, принципиальный, склонный к меланхолии. Она отвечает на его любовь такой же любовью и заботой. Говорит, что, будь у нее еще один ребенок, она не смогла бы любить его так же сильно, и я верю ей.

Ни Барбара, ни Нат не переносят долгой разлуки. Прошлым летом она четыре дня пробыла в Детройте, гостила у подруги по колледжу, Йетты Грейвер, которая уже стала профессором математики. Нат без матери не находил себе места, а она звонила по два раза на дню. Он не хотел засыпать, пока я не расскажу про то, что в эту минуту делают мама и Йетта.

И я фантазировал, как они зашли в небольшой уютный ресторанчик, заказали вареную рыбу, выпили по бокалу вина, а под конец не выдержали и заказали десерт.

– Сладкий пирог? – спрашивает Нат.

– Угадал, – говорю я.

После этого мой сын, тот, о котором я мечтал всю предыдущую жизнь, быстро засыпает. Ему снится, как мама ест сладкий пирог.

Глава 24

– Добрый день, – здоровается Марти Полимус.

– День добрый, – говорю я.

Ступив на лестничную площадку, я увидел очертания мужской фигуры и длинные волосы. Подумал, что это Кемп, с которым я должен здесь встретиться. Вместо него – Марти. За несколько месяцев я ни разу не вспомнил о нем. Мы стоим перед дверью в квартиру Каролины. Марти протягивает руку и крепко пожимает мою. Мне даже кажется, что он рад меня видеть.

– Не ожидал вас здесь встретить, – говорю я, лихорадочно соображая, зачем он пришел.

Из кармана рубашки Марти достает копию постановления судьи Литла, разрешающего нам осмотреть квартиру.

– Я получил вот это, – поясняет он.

– Тогда понятно. Это простая формальность. – Судья распорядился, чтобы мы известили о предстоящем посещении душеприказчика Каролины, бывшего прокурора Джека Бакли. Тот, очевидно, в свою очередь известил Марти. – Вы можете опротестовать наш приход и присутствовать совсем не обязаны.

– С какой стати я буду протестовать? А пришел я сюда просто так, от нечего делать.

По всему видно, что парень не намерен уходить. Я спрашиваю о его планах.

– В последний раз, когда мы виделись, вы говорили, что собираетесь бросить университет и вернуться домой.

– Я и бросил. Вернее, меня временно исключили. Я завалил физику, а по английскому схватил тройку с минусом. Думал, тоже завалю. В июне укатил домой. А вчера вот приехал забрать кое-какие вещички.

– Я думал, у вас все в порядке, – говорю я.

– У меня и так все в порядке. Университетские дела меня не колышут.

– А как на это смотрит ваш отец?

Марти пожимает плечами:

– Он, конечно, не в восторге. Особенно разозлила его тройка по английскому. Это удар по его самолюбию. Правда, он все объясняет тем, что год был тяжелый… А в университет я вернусь. Посижу над физикой и английским и вернусь.

Стоять у квартиры, где убили его мать, и запросто болтать с человеком, который, по общему мнению, и совершил убийство, – по меньшей мере странно. На секунду даже мелькнула мысль: знает ли он, что произошло. Но на его уведомлении есть надпись: «Народ штата против Сабича». Нет, он не может не знать о предъявленном мне обвинении. Да и отсутствовал он совсем недолго.

Мои размышления прерывает приход Кемпа. Я слышу его шаги на лестнице. Он с кем-то горячо спорит. Оказывается, это верзила Том Гленденнинг, полицейский, которого я всегда недолюбливал. Расист из расистов. С черными, желтыми и прочими цветными он не церемонится. Вся его жизненная философия сводится к тому, что он родился белым и стал полицейским. Для него я тоже вроде как иностранец.

Кемп доказывает, что Гленденнинг не имеет права входить в квартиру, пока мы ее осматриваем. Тот говорит, что понял приказ Мольто по-другому. Наконец достигается договоренность: Том спустится вниз и позвонит по телефону-автомату, чтобы это уточнить.

Тем временем я знакомлю Марти с Кемпом.

– Позвонил я, – говорит вернувшийся Гленденнинг. – Полиции не входить – этот судья так распорядился.

Слово «этот» он произносит таким образом, что становится понятно, что он думает о Ларрене Литле. Кемп закатывает глаза. Он неплохой юрист и причисляет себя к интеллектуальной элите. Когда считает человека бестолочью, не скрывает этого.

Дверь опечатана ярко-оранжевой лентой, на которой написано: «Место преступления. Посторонним вход воспрещен. Опечатано по решению Верховного суда округа Киндл». Замочные скважины забиты пластиковыми пробками. Гленденнинг ножом перерезает ленту, но над пробками приходится потрудиться. Потом достает из кармана связку Каролининых ключей с прикрепленной к ней красно-белой биркой, означающей, что это вещественное доказательство. В двери два замка: врезной и щеколда. Каролина любила чувствовать себя в безопасности.

Отперев замки, Гленденнинг, не говоря ни слова, начинает поочередно обыскивать нас. Это для того, чтобы мы ничего не подкинули. Я отдаю ему бумаги, которые держал в руках. Он велит достать наши бумажники. Кемп начинает было протестовать, но я жестом прошу его не делать этого.

– Вот это да! – восклицает Марти, первым входя в квартиру матери. – Сколько тут всякого барахла. Что мне с ним теперь делать?

– Эй, парень! – кричит ему вслед Гленденнинг. – Ничего трогать нельзя. Ничего, понял?

Марти кивает, входит в гостиную, подходит к окну. Воздух в квартире тяжелый, спертый, нагретый летней жарой. Чувствуется неприятный запашок, может быть, от гниющих остатков пищи. Всю прошлую неделю температура держалась на отметке до тридцати градусов.

Я не верю в привидения, но как-то тревожно снова находиться здесь, где бродят тени прошлого. По спине пробегает холодок. В комнатах ничего не тронуто. В гостиной – перевернутый стол и стул. На стеклянном столике у дивана лежит обтянутая бархатом шкатулка, которую я подарил Каролине. Однажды во время слушания дела Макгафена мы зашли с ней в магазин Мортона, и ей понравилась эта вещица. Красный дракон на китайской ширме в спальне смотрит на меня горящим взглядом. В коридоре на светлом паркетном полу – обведенные мелом очертания тела Каролины. «Господи! – думаю я. – Господи, угораздило же меня».

Кемп дает мне пару резиновых перчаток. Они, собственно говоря, не нужны, но Стерн настоял на том, чтобы мы их здесь надели. У нас и без того хватает разговоров с Мольто по поводу пальчиков.

Я останавливаюсь около домашнего бара. Он рядом с окошком в кухню. Я видел это место на фотографии, но хочу убедиться и пересчитываю стаканы, стоящие на полотенце. Двенадцать штук. На одном из них обнаружены отпечатки моих пальцев. Я пересчитываю еще раз. Двенадцать.

Подходит Джейми, шепчет:

– Где она их держала, черт побери? – Он имеет в виду противозачаточные средства.

– Посмотри в туалете. Там шкафчик для лекарств и коробка с косметикой, а я зайду в спальню.

Там первым делом заглядываю в шкаф, узнаю платья, которые видел на Каролине, ощущаю ее запах. Стараюсь сдержать волну накативших чувств.

На низеньком столике в стиле времен королевы Анны стоит телефон. В ящике ничего нет, кроме колготок. Отодвигаю их, вижу тоненькую записную книжечку в светло-коричневом переплете из телячьей кожи. Полиция всегда чего-нибудь не заметит. Не в силах побороть любопытство, раскрываю книжицу. Открываю страницу на букву «С». Ничего. Смотрю на «Р». Здесь записаны мои телефоны – служебный и домашний. Удостоился такой чести. Номера Реймонда нет, как нет и на странице на «X». Записан телефон с пометкой «Т.М.». Это, конечно, Томми Мольто. Мне приходит мысль посмотреть имена ее врачей. Открываю соответствующую страницу. Так и есть. Быстро записываю на клочке бумаги имена и прячу в карман. В коридоре слышатся шаги. Может быть, Гленденнинг, осмелившийся нарушить запрет чернокожего судьи? Я переворачиваю сразу несколько страниц, чтобы он не узнал, что именно я высмотрел. Но оказывается, это Марти идет по коридору.