Птица малая - Мэри Расселл

Без матери, зажигающей субботние свечи, без отца, напевающего древние благословения над хлебом и вином, она потеряла контакт с религией ее короткого детства. Но после стольких лет скитаний София ощутила потребность хоть каким-то образом вернуться домой, хотела понять, способна ли она привязаться к какому-либо месту. В Стамбуле, теперь уже мирном, уставшем от самоуничтожения, для нее не осталось ничего. А нити, связывавшие ее с Испанией, были слишком тонкими, слишком слабыми и умозрительными. Итак, Израиль. Дом по умолчанию, решила София.

В первый свой день в Иерусалиме она застенчиво, ибо никогда не делала этого прежде, отыскала микве, место ритуального очищения. София выбрала его наугад, не зная, что тут обслуживают израильских невест, готовившихся к венчанию. Здешняя дама, занявшаяся ею, сперва решила, что она тоже собирается замуж, и очень огорчилась, узнав, что у Софии даже нет возлюбленного.

– Такая красивая девушка! Такое чудесное тело! Какое расточительство! – воскликнула женщина, рассмеявшись, когда София залилась румянцем. – Что ж, вы останетесь здесь! Сделаетесь алией, найдете славного еврейского парня и заведете кучу красивых деток, как и следует!

Возражать добродушному совету было бессмысленно, и София задумалась над тем, почему ей этого хотелось, – пока ее отмывали и вычищали: волосы, ногти, все прополоскали, разгладили, довели до блеска; ее тело освободили от косметики, от пыли, от прошлого. Почему бы не остаться? – спрашивала она себя.

Завернув в простыню, Софию проводили в собственно микве и предоставили одной спускаться по кафельным ступеням, покрытым замысловатым мозаичным узором, – в теплую чистую воду. Все та же дама, укрывшись за полузакрытой дверью, помогла ей вспомнить еврейские молитвы и настояла:

– Три раза. Погружаться целиком, чтобы окунулась каждая ваша частица. Спешить некуда, дорогая. Теперь я вас оставлю.

Разорвав поверхность воды в третий раз, откинув со лба волосы и отжав влагу из глаз, София почувствовала себя невесомой и затерявшейся во времени, пока через ее сознание плыли слова древних молитв. Есть блаженство во вкушении первого фрукта после зимней скудости, вспомнила она, когда наступает перелом. Благословен будь, о Господь, Властитель Вселенной, – за то, что одарил нас жизнью, что поддерживаешь нас, что помог пережить это время года…

Слова здешней дамы о замужестве и детях напомнили ей об Эмилио Сандосе. После той последней ночи, с Жобером, София Мендес держала мужчин на приличной дистанции – слишком их было много и слишком рано. Но, даже несмотря на это, идею священнического безбрачия она находила варварской. Все, что София знала о католицизме, вызывало отвращение: гонение чужаков, сосредоточенность на смерти, на мученичестве и главный их символ – орудие римского судопроизводства, страшное в своей жестокости. Поначалу работа с Сандосом была актом героического самоконтроля – облаченный в траур испанец, наследник традиций инквизиции, представитель пиратской религии, превратившей хлеб и вино еврейского шабата в каннибальский ритуал плоти и крови.

Как-то вечером в гостях у Энн и Джорджа, несколько расслабившись из-за выпитого рома, София потребовала у Сандоса:

– Объясните мне эту вашу мессу!

Некоторое время он сидел неподвижно, глядя вроде бы на тарелки и цыплячьи кости.

– Представьте Звезду Давида, – тихо сказал он затем. – Два треугольника, один острием вниз, другой – вверх. По-моему, это мощный образ: божество простирается вниз, человечество тянется кверху. А в центре – пересечение, где встречаются божество и человек. Месса происходит именно в этом пространстве. – Его взгляд поднялся и встретился с глазами Софии – взгляд прозрачной искренности. – Я понимаю это как место, где смыкаются божество и человек. И, возможно, как обещание. Что Господь придет к нам, если мы потянемся к Нему, что мы и наши самые простые человеческие действия – вроде поедания хлеба и пития вина – могут преобразиться и стать священными. – Затем засияла солнечная улыбка, преобразив его смуглое лицо. – И это, сеньора Мендес, лучшее объяснение, на которое я способен после трех бокалов рома и долгого дня.

Возможно, признала София мысленно, этот иезуит заблуждается. Из-за невежества. Или из предубеждения. Сандос не пытался обратить ее в христианство. Он был человеком впечатляющего ума и казался ей прямодушным и цельным. София понятия не имела, как относиться к его мнению, будто это Господь зовет их вступить в контакт с Певцами. Есть евреи, которые верят, что в мире существует Бог – деятельный, целеустремленный. После Холокоста такой точки зрения стало трудно придерживаться. Да и собственная жизнь научила Софию, что молитвы о спасении остаются неуслышанными, – если не считать Жан-Клода Жобера агентом Бога.

И все же из пепла шести миллионов поднялся Израиль. А Жобер вытащил ее из Стамбула. Она жива. А теперь еще и свободна.

В тот день София покинула микве с обостренным ощущением цели, а когда вернулась в свою комнату, сразу позвонила в Сан-Хуан, Сандосу, и высказалась прямо, без ложной скромности или бравады.

– Я хотела бы стать частью вашего проекта. Я готова не только заниматься подготовкой полета, но и быть членом команды, – сказала она ему. – Мой бывший брокер, которому есть с чем сравнивать, может дать рекомендации, которые подтвердят мою интеллектуальную пригодность к проекту. Я быстро реагирую на новые ситуации и имею исключительно широкий опыт – как технический, так и культурный. И я бы привнесла в команду несколько отличный взгляд на проблемы, с которыми, возможно, она столкнется, – что может оказаться полезным.

Похоже, Сандос совсем не удивился. Держась корректно и почтительно, он ответил, что ее предложение записаться добровольцем передаст своему начальству.

Затем произошла встреча с эксцентричным Ярбро. Он рассказывал всякие истории, задавал хитрые провокационные вопросы, дважды вызвал у нее смех, а в завершение изрек на своем непостижимом диалекте:

– Что ж, милая, фирма нанимала вас прежде, потому как вы умней черта и быстро кумекаете, и мы уже знаем, что пашете вы, как шесть мулов, и что отлично сошлись с прочими ребятами, которые летят, и я надеюсь, сможете просечь все, к чему приложите мозги, а это очень пригодится, если мы когда-нибудь встретим Певцов. Но что окончательно убедило меня, столь же уродливого, как две африканские свиньи в персональных лужах, – это уверенность, что ваше присутствие внутри скалы, где нам предстоит прожить шесть или восемь месяцев, возможно, удержит остальных от того, чтобы с корнем выдрать свои глаза. Нужно согласовать решение с боссом, но для меня вы уже член команды.