Пески веков - Питер Миллер

Уэйд дополз до кустов, кое-как влез в машину времени, закрыл дверь и распростерся на полу, не в силах добраться до кресла.

Все вокруг закружилось быстрее и быстрее и наконец погрузилось в темноту.

Он чувствовал, как под ним растекается вязкая лужа крови, и словно в тумане пронеслась мысль, что он истекает кровью.

Затем и это исчезло, и он провалился в пустоту…

Уэйд долгое время пролежал в госпитале, все время глядя в потолок.

Однажды, когда май уже сменился теплым зеленым июнем, его навестил Шамиссо.

Уэйд пытался проявить интерес к тому, что говорил Шамиссо.

— Он достал этих лошадей в период гражданской войны в США. — Казалось, слова доносятся откуда-то издалека. — Конечно, ему пришлось подкупить местного агента Управления. Должно быть, он копил деньги всю жизнь.

Всю жизнь. Всю жизнь.

— Ты великолепно справился с заданием, Уэйд. Теперь ты можешь валяться на солнце сколько душе угодно. Почти все лошади были убиты, понимаешь, а те, которым удалось спастись, уже не будут использованы. Индейцы считают лошадей созданием дьявола — так они думали, когда увидели лошадей Кортеса в 1519 году. Странная штука — путешествия во времени, верно? Интересно…

Интересно, интересно…

— А что с Дэном? — медленно спросил Уэйд.

Тишина.

— Ты же знаешь, что с ним произошло.

Уэйд знал. Он знал, что бывает с преступником в ацтекском обществе. Он видел это четче, чем комнату, в которой находился…

Темный камень на самой вершине пирамиды, окутанной сумерками…

Жрецы в черном.

Острый, как бритва, нож из обсидиана.

Сердце, сочащееся кровью, поднятое навстречу встающему солнцу…

— Это было необходимо, Уэйд, — сказал Шамиссо. — Постарайся не думать об этом.

— Да. Я постараюсь, Хэнк.

Дни были очень, очень длинными.

Уэйд вышел из госпиталя только в августе.

В тот же день он прилетел в Канаду, где высокие сосны по-прежнему зеленели на фоне мягких пастельных красок осени. На этот раз он посадил вертолет на середине изумрудного озера и медленно подвел машину к дощатой пристани. Затем подошел к бревенчатой хижине и постучал в дверь.

Херб Карпентер растворил дверь, приветливо улыбаясь.

— Дэн мертв, Херб. Примешь ли ты меня теперь?

Карпентер не колебался.

— Конечно. Входи. Мы получили письмо от Шамиссо — да заходи же, Фэй приготовила кофе, если только ты не хочешь чего-нибудь более крепкого.

— Кофе — это отлично!

Уэйд ощущал дом как живое существо. В камине весело пылали дрова, и опрятная, полная книг гостиная была напоена сонной теплотой.

Теплота.

У Херба и Фэй были теплые сердца — теплые, потому что они обрели покой и умели петь.

Уэйд протянул к ним руки, благодарный за то, что они были готовы поделиться своим счастьем. Он никогда еще не был таким счастливым; большинству людей неведомо это чувство.

Дэн Хьюз узнал, что такое счастье, но это длилось недолго.

Ночью Уэйд вышел из дома и подошел к каменистому берегу озера. Волны тихо бились у его ног, и пар от его дыхания клубился в ледяном свете звезд. Он всматривался в ночь, и ему казалось, что она полна неясных очертаний.

Тени.

Миллионы культур, миллионы образов жизни. Ацтеки, банту, полинезийцы, австралийцы, апаши, тасманцы.

Все они затоптаны, стерты в пыль столетий, чтобы эта цивилизация могла существовать…

Тени. Только тени.

Его народ дотянулся до других миров солнечной системы, и эти тусклые планеты принадлежат людям. А теперь — Уэйд это знал — на чертежных столах рождались, подобно мечте, новые космические корабли — как в свое время были мечтами все великие приключения.

Как далеко, как далеко мы должны зайти, чтобы дать ответ на вопрос, какой ценой мы стали такими?

Над тишиной озера разнесся жуткий смех полярной гагары.

Херб вышел из дома и опустился на камень рядом с ним.

— Странно, — сказал он, попыхивая трубкой, — странно думать, что все это могло погибнуть из-за одного человека — одного человека, который искал чего-то, но так и не мог найти в нашем мире.

Уэйд швырнул плоский голыш, так что тот запрыгал по темной воде.

— Старине Дэну тоже нравилось у меня, — сказал Херб.

Уэйд кивнул.

Они молча сидели, погруженные в свои мысли.

Вспоминая, удивляясь.

И находя в себе силы надеяться.

Два человека сидели на камнях под сверкающими звездами…

Ж. КЛЕЙН

РАЗВИЛКА ВО ВРЕМЕНИ

Два телефона звонили одновременно. Жером Боск[1] колебался. Такие неприятные совпадения случались довольно часто. Но никогда еще так рано, в пять минут десятого утра, когда только-только пришел в контору и, еще ничего не делая, тупо глядишь на серую скучную стену напротив стола с абстрактными пятнами рисунка, настолько бледными и бесформенными, что они совершенно не дают пищи воображению.

Другое дело — в половине двенадцатого; в этот час работа уже кипит и все стараются поскорее закончить разные дела, чтобы выкроить лишнюю минуту для полуденного завтрака; в этот час линии перегружены, телефоны трезвонят повсюду и телефонные автоматические станции даже в глубине своих прохладных подземелий, должно быть, вибрируют, дымятся и плавятся от напряжения. Но не в такую рань!

Из этого положения было несколько выходов. Он мог ответить одному, и пусть другой ждет, пока не надоест, или перезвонит через пять минут. Он мог снять одну трубку, спросить, кто говорит, извиниться, снять вторую трубку, спросить, попросить подождать, выбрать того, кто важнее, или того, у кого имя длиннее, во всяком случае, выслушать первой женщину, если одна из них будет женщиной, а уж потом мужчину. Женщины в делах менее многословны. Наконец, можно снять две трубки одновременно.

Жером Боск выбрал последнее. Трезвон сразу прекратился. Он взглянул на свою правую руку с зажатой в ней почти невесомой маленькой трубкой, черной и холодной. Затем на левую руку с точно такой же маленькой трубкой. И ему захотелось треснуть их друг о друга или, еще лучше, положить их рядышком на стол валетом — чтобы наушники были напротив микрофонов. И пусть оба абонента побеседуют, авось что-нибудь из этого и выйдет.

«Но для меня-то в любом случае ничего не выйдет. Я только посредник. Для этого я и сижу здесь. Чтобы слушать и говорить. Я только фильтр между наушником и микрофоном, записная книжка между двумя письмами».

Он поднес обе трубки к ушам.

Два голоса:

— Жером, тебе уже звонили? Отвечайте!.. Скажите!

— Я первый, не правда ли?

Голос отчетливый, уверенный. Голос взволнованный, на грани отчаяния. Оба удивительно похожие, они перекликались, как эхо.