Всадники - Жозеф Кессель

— В переводе звучит, конечно, не так красиво, как на нашем языке.

— Ничего страшного, — ответил Урос. — Пусть даже так!

Почти не раскрывая губ, цыганка начала тихо, почти беззвучно напевать.

Но постепенно ее голос становился все сильней, все звонче, словно в нем появилась сила дикого горного потока и ветра.

Хей, хей! Горяча и смела моя кровьИ степь вокруг бесконечна.А если захочет мой верный конь, то помчится быстрее ветраЯ поводья сжимаю в руках.

Хей, хей! Скачи и лети, мой любимый друг,Мчись в галопе все дальше и дальше,Ночь в степи так темна,Но утренний свет уже ожидает нас.

Хей, хей! Мы утро разбудим вместе с тобой,Лети прямо в небо, мой добрый конь.Но будь осторожен ты и в полетеСвоей гривой принцессу луну не задень.

Старая джат все еще смотрела на игру пламени. Никто из мужчин не шевелился.

— Мать, о мать, откуда ты берешь свою силу? — внезапно воскликнул Мокки.

— Заткнись! — грубо оборвал его Урос.

Пытаясь вернуть волшебство этой песни, он повторил:

— Своей гривой, принцессу луну не задень… принцессу луну…

Но волшебство было разбито. Он повернулся к Радде и сказал:

— Если бы пророк был чавандозом, то это была бы его песня. Благодарю тебя, что ты спела ее мне.

— Я сделала это не для тебя, — возразила Радда, — а для твоего коня. Мой отец восхищался Джехолом.

При последних словах, ее голос зазвучал нежнее и мягче чем раньше. Еще ниже склонилась она над огнем.

— Знаешь ли ты другие песни? — спросил Урос.

Джат молчала. О да, сотни песен знала она. Все те, которые она выучила еще девочкой, сопровождая отца от ярмарки к ярмарке, от рынка к рынку, через Дон и Днепр, через Волгу и Урал. Все те, что пели на устраиваемых им праздниках, когда ему удавалось обхитрить другого торговца лошадьми. Все те, что пелись в дороге, и возле такого же костра, что и сейчас.

Позднее, ее муж, известный гитарист, исполнял вместе с ней старые баллады и древние песни… И никто не мог их петь так, как пела она. Девочки и женщины ее племени должны были лишь подпевать в хоре и хлопать в ладоши, а танцовщицы и танцоры двигались под мелодию ее голоса — так было раньше. Но что осталось от всего этого теперь?

Тени прошлого нельзя беспокоить, иначе они разрушат ту последнюю силу, что еще остается у человека — силу выжить.

Но как все это объяснить этим двум мужчинам? В огонь все воспоминания! Пусть они превратятся в пепел… Ее прошлое лежало теперь у нее под ногами, в этом небольшом дорожном мешке.

Старая джат подняла его и перекинула через плечо.

— Больше я ни одной не знаю, — сказала она.

Одним движением, без помощи рук, встала она с земли.

«Словно совсем юная девушка», — подумал Урос и понял, как же сильно устал он сам.

— Благодарю тебя за твое гостеприимство! — сказала ему Радда.

— И я тебя, за твой бесценный подарок! — ответил Урос.

Мокки смотрел на них, ничего не понимая. Его рука, лежащая на голове обезьянки, начала дрожать. Животное мягко сбросило ее и побежало к своей хозяйке.

— Мать, о мать! Почему ты хочешь уйти в темноту ночи, вместо того, чтобы остаться здесь, возле гостеприимного огня? — воскликнул Мокки.

Джат застегнула свой пуштин и сказала:

— Мне нравится идти навстречу рассвету… Как и всаднику в той песне.

Она взяла обезьянку за цепочку и добавила:

— Да пребудет с вами мир!

— Да пребудет мир с тобой! — ответили мужчины.

Они провожали ее взглядами, когда она, сопровождаемая своим получеловеческим спутником, твердым шагом удалялась за пределы освещенного круга. Когда она полностью вошла в ледяную тьму, Урос подумал: «Горда, смела и свободна, как редко какой человек… И все же лишь женщина… старая женщина».

И он прошептал:

— Иди, Радда, иди дальше… И мир пусть пребудет с тобой на любом пути, который ты для себя изберешь.

Темнота поглотила ее фигуру. Джехол тихо заржал.

— Мать! О, мать! — закричал Мокки.

Звук ее шагов затих, и мужчины поняли, что она на секунду остановилась.

— Мать, я прошу тебя, — выкрикнул Мокки, — скажи нам, что это неправда, будто люди вашего племени крадут лошадей!

И ясный голос ответил ему из темноты:

— Прекрасная лошадь, как и прекрасная женщина, принадлежит лишь тому, кто любит ее больше всего.

Урос оперся спиной о скалу, а потом соскользнул на землю. Его опять мучила боль. Тихим, дружелюбным тоном он спросил:

— Ты слышал, что она сказала Мокки?

Лежа плашмя на земле, в своем лихорадочном бреду, он услышал слова — а может быть, это доносился до него голос джат, что шептал из темноты?

«Но будь осторожен ты и в полетеСвоей гривой принцессу луну не задень.»

Возле костра, куда он подбросил еще веток, заснул Мокки, свернувшись клубком. Урос слушал его ровное дыхание. Когда он понял, что саис крепко и глубоко заснул, то тихо развязал узлы на веревке, которой был привязан Джехол за выступ скалы, и потянул ее на себя.

Когда конь подошел к нему близко, он ударил его плеткой по ноздрям и выпустил веревку из рук. Джехол в бешенстве встал на дыбы, сделал резкий скачок и умчался во тьму, в сторону реки.

— Что такое? — пробормотал Мокки, который проснулся сразу и Урос не успел его даже окликнуть.

— Лошадь убежала, — сказал Урос.

— Куда?

— Туда.

— Я приведу ее назад, не волнуйся, — сказал Мокки.

Он уже побежал, когда Урос окликнул его дрожащим голосом:

— Именем пророка, Мокки, вернись назад!

Саис повиновался и Урос сказал ему:

— Поклянись Кораном, что ты не ускачешь отсюда верхом на Джехоле, и не оставишь меня умирать здесь.

Ответом Мокки, был лишь жалобный стон.

— Поклянись мне! — приказал Урос. — Кораном!

— Да, да, клянусь Кораном! — выкрикнул Мокки, только чтобы не слышать больше этот голос…

Джехол не убежал далеко, по первому же зову, он вернулся назад.

— Он испугался обезьяны и верно, так сильно дергал веревку, что все узлы развязались, — говорил Урос пока Мокки привязывал коня вновь.

— Наверняка… точно… — бормотал Мокки.

Он почти не понимал, что он говорит. Он думал лишь о том, с какой нежностью прижался к нему Джехол, когда он позвал его из темноты. А еще, ему казалось, что голос джат шептал ему в ухо: «Прекрасная лошадь, как и прекрасная женщина, принадлежит лишь тому, кто любит ее больше всего…»

И Мокки лег в темноте, далеко от Уроса и от костра, на холодную землю, повторяя вновь и вновь с отчаяньем и страхом: