Сказание об Иле - Альберт Иванович Калинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вон там живет вязальщик, а правильно сейчас не улова желать, а говорить: «Тоуркун един!» – С этими словами он ушел.
Дверь на ящике была там, где ей и положено, – сверху. Не успел Сенака взяться за нее, как та открылась первой и из проема выглянула лысая голова. Илее сразу бросились в глаза заплетенные в хилую косичку волосы. Они начинались от ровной линии, разделявшей гладкий череп человека на две половины, и по кругу обвивали тощую шею. Одна из таких косичек обвязывала выступающий вперед подбородок и словно поддерживала его.
– Кто здесь? – Из-под жестких, как прошлогодняя трава, бровей он уставился на путников.
– Тоуркун един! – холодно изрек рыбак.
Старый вязальщик, не проронив ни слова в ответ, стал спускаться вниз, закрывая дверь перед незнакомцами.
– Это я – Сенака!
Дверь открылась, и оттуда снова выглянула голова вязальщика.
– Се-на-ка? Да как же? Откуда ты?
– Так пустишь нас или здесь оставишь? – с иронией спросил рыбак.
Дверца, скрипнув, неожиданно захлопнулась перед самым его носом, но скоро отворилась вновь. Из глубины ящика раздался голос:
– Залезайте!
Вместились все. В углу в небольшой кадушке, до половины наполненной водой, лежало что-то живое, чего Илея никогда прежде не видела, а теперь рассматривала с интересом. Прилепившись к стенке, притаился там «мерцающий моллюск». Он, верно, выжидал до срока, чтобы покинуть место своего заточения. Теперь же по чуть-чуть продвигался вверх, сокращая и разжимая склизкое тельце, и снова замирал. И в момент, что был в движении, мерцал он по-особенному ярко и вроде даже фыркал, учуяв для себя опасность. В этом жилище не было окон, но благодаря светящемуся слизню было видно все.
– Объявился… Сколько ж лет прошло? – Старый вязальщик с недоверием посмотрел на Илею: – А это кто?
– Она сестра мне.
– Ну да… Ну да… – закивал старик. – Откуда ж у тебя сестра, коль отродясь как перст один ты был? Красивая, на тебя-то уж больно не похожа…
– Она мне стала названой сестрой, и на этом хватит, точка. Раз пришла со мною, то прими ее так же, как принимал меня.
Вязальщик засуетился, вроде что-то потерял, а потом в его руках появился кусок тряпки, он бесцеремонно накинул ее на палец и быстро принялся чесать себе ухо. Он потряс головой и, как старый пес, заворчал. Покончив с этим, вязальщик развернул тряпицу и, прикрыв один глаз, что было мочи чихнул, да так, что моллюск в своем корыте, напугавшись, замер, и на мгновение в жилище стало темно.
– Чужестранка она, как я погляжу? – складывая тряпку, уставился вязальщик на Илею.
– Она сестра мне, и за нее не пожалею жизни, понял?
– Понял, понял. Давай-ка лучше поедим. – И вязальщик снова засуетился.
– Пожалуй, мы пойдем дальше, – с обидой вымолвил Сенака и засобирался уходить.
– Прости ты, друг, меня! – поспешил остановить его хозяин жилища. – Стал бояться я… – быстро шептал он. – Ты не знаешь, что сейчас у нас творится… Тоуркуны год как подняли мятеж, всех других изгнали или убили вовсе. Волтнов нет, тумгеров нет, теперь везде тоуркуны.
– А чего ж тебе боятся? Ведь тоуркун ты… – заметил Сенака.
– А того, что я с ними не согласен.
– С чем, вязальщик, ты не согласен?
– С ними. – И хозяин ящика указал пальцем куда-то наверх. ― С этими, кто там… Знаешь ли ты, что нынче здесь в почете стало промышлять разбоем? Из-за этого опустела гавань, нет торговли, пропали корабли. На вылов рыбы ввели запрет, а те кораблики, что от берегов чужих к нам приплывали, стали топить. Скажи, зачем?
– Ну и зачем? – переспросил Сенака.
Здесь вязальщик обхватил голову, и его руки нащупали одну из пары косичек, тех, что имелись на его подбородке, и не то от ярости, не то от безысходности рванули ее, да так, что выдрали совсем. Сделав дело, рука старика беспомощно опустилась вниз, а затем обрушилась натруженной ладонью на дно бочки, служившей здесь столом.
– Все дело в зависти! Она, подлая, разрушила здесь мир. Поверили тоуркуны вдруг и поголовно все, что их предки – кхары. Те самые колдуны и разбойники, что жили прежде на островах озерных, а после сгинули бесследно. И в доказательство сего нашли они, что эти косы, что носим мы с рождения, – на этих словах, вязальщик схватил единственную оставшуюся на его подбородке косичку, – также носили и кхары. Любили, как и мы, украшать ими свои лица… – Старик недовольно покачал головой. – Нашлись вдруг колдуны среди тоуркунов, которые внушали всем, что они потомки великих кхаров. А дальше все закрутилось… Народ вдруг обезумил. Уверовали все тоуркуны, что не трудиться должно. Что все, что нужно, рядом, иди бери… Грабеж теперь стал первым и основным занятием.
– А было и второе? – вмешался в рассказ старого знакомого Сенака.
– Было… колдовство. Призрели ремесло любое. Решили, что их соседи, ненавистные волтны и тумгеры, жили за их счет. И вот все началось… кровь в озеро полилась рекой. Те, кто жив остался во время мятежа, бежали на суденышках своих, прихватив пожитки и детей. Оставшиеся в гавани их корабли сгорели. – Сказав это, вязальщик уставился куда-то взглядом, полным отчаяния. – Отец-то мой из тоуркунов был, а мать-то у меня – из волтнов… Одна тетка здесь уж намекала мне, что тоуркунской крови во мне мало, когда за те сети, что делал для нее, я заплатить просил.
– Заплатила?
– Нет! – отмахнулся старый мастер.
На какое-то время наступило молчание.
– Что молчишь, Сенака? Давай я угощу тебя хорошей брагой из желтых водорослей? Вкусная… Захмелеем, и пропади оно все… – махнул вязальщик рукой. – Вспомним что-нибудь хорошее, что было прежде.
Он на некоторое время исчез, оставив люк открытым. Илея подняла глаза и посмотрела на тучки, что неслись по темнеющему небу, подгоняемые ветром; ей на лицо упали несколько крохотных капель. Уже скоро наверху послышалась возня, и вязальщик объявился снова. Он принес кувшин с брагой, сушеную рыбу с просунутой через глазницы засмоленной веткой и лепешку из муки приозерной травы, что все еще делали в гавани. Налив брагу в деревянную чашу, края которой давно потеряли форму, мастер сопроводил ее жаждущим взглядом и все же сделал над собой усилие, придвинув ее к гостям.
– Зачем же ты вернулся, Сенака?
– Было дело у меня к тебе, за тем
