Тарантул - Сергей Валяев

В конце недели мне удалось познакомиться с филером. Кружа на «Ниве» по городку, как на карусели, заехал в гости. К Антонио. Был встречен с искренней радостью, чаем, абрикосовым опять же вареньем, котом и оптимистическим гиканье Ваньки.

— А это герою на манную кашу, — тиснул под сахарницу сотенки защитного камуфляжного цвета. — И на свет, газ, воду и телефон.

— Это что? — удивилась. — Ой, Алешка, доллары? Ты что, с ума сошел?

— Ивану на Новый год! Мой подарок.

Антонио пришла в ужасное смятение чувств; дуреха, не понимала, что деньги имеют лишь прикладное значение. С ними удобно. А разве можно купить дружбу или любовь, веру или надежду? Вернуть прошлое и ушедших навсегда друзей? Увы-увы…

— А ты, Алешенька, приходи на Новый год, — предложила, прекратив наконец причитать. — К нам. Наш папа-дальнобойщик может будет, а? Попрыгаете под елочкой зайчиками…

— Агы, — согласился Иван.

— Зайчиком? — переспросил. — Не обещаю, Антонио. Как получится.

— А ты постарайся, мой хороший.

— Тогда помоги мне.

— Помочь?

От моей просьбы Антонио сползла на табуретку, решив, что я совсем спятил. Просьба же была простодушна — мне надо выйти через окошко, которое на кухне. Вошел в дверь — вышел в окно, что тут такого, дело житейское.

— И доллары за это, что ли?

— Агы, — протискивался в оконную щель. — Так нужно родине.

— Ой, мамочки, — всплеснула руками. — Ну, дурновые вы, ребята, что ты, что Сашка…

— Это точно, — сладился. — Если не сломаю шею, буду к елочке, — и прыгнул в сугроб. Как зайчик.

Любовь к таким прыжкам у меня с детства. Нравилось нырять с дачных сосенок в снежные барханы, словно знал, что буду десантником.

… Ищейку приглядел быстро — тот сидел в грязной малолитражке и жевал калорийную булочку с изюмом. Ему было тепло, уютно и, как выяснилось, слух свой наслаждал модным мотивчиком: труляля-труляля-труляля.

Мое вторжение в этот спокойный мир было грубым. Я вырвал филера из авто и принялся топить в сугробе. И топил долго, до полного его изнеможения. Был вечер, и редкие прохожие делали вид, что это так весело резвятся недоросли.

Юный соглядатай оказался бойким на язык, дуло пистолета — самый решительный довод при разговорах о вечности и прекрасных мгновениях нашей жизни.

— Я свой! Свой! — кричала ищейка. — Меня Соловей прислал?

— Кто?

— Соловьев, клянусь!..

Признаюсь, такого поворота событий не ожидал. Все оказалось достаточно просто: в целях личной моей безопасности был дан приказ отлеживать каждый мой шаг и лично докладывать ему, господину Соловьеву.

Ай да, Соловушка, птаха певчая, взъярился и хотел бежать к нему. Да вовремя осадил себя. Зачем эти лишние хлопоты? Будем продолжать играть роли, нам предписанные свыше. Точнее, делать вид.

— Хочешь жить? — задал лишний вопрос.

— Хочу, — признался следопыт по прозвищу Сурок.

— Уверен?

— Да… да…

Странно, я поверил юному другу. Порой у меня пробуждается человеколюбие. И мы договорились: он, Сурков в гражданском миру, работает только на меня. В противном случае, самые радужные перспективы выйти вон из этой жизни. Даже господин Соловьев не сумеет задержать уход в неизвестное.

Недоросль был согласен — ему не нужны неприятности со своим здоровьем. И поэтому признался во всем, что знал. Помимо него, ещё двое гвардии рядовых контролируют Чеченца. Это — Конопля и Попик, в миру — Коноплянник и Попов, бойцы невидимого фронта. Их я знал, оба были ретивыми исполнителями чужой воли, и только смерть могла поменять их убеждения. Черт с ними, махнул рукой, что взять с тех, кто не поступается своими бессмысленными и никому ненужными принципами. Кроме трупа, ничего.

— Будешь умницей, будешь в шоколаде, — прощаясь, предупредил своего нового друга. — Любишь шоколад?

— Люблю, — шмыгал расквасившимся носом.

Сама по себе ситуация бесхитростна — Соловьеву не нужны неприятности и он страхуется от меня, дурака. Вот таким странным образом.

Нет ли с его стороны двойной игры? И я уже сдан, как багаж в камеру хранения. Какой ему прок в этом? Давно мог отдать всем желающим. Думаю, не хочет, обострять противостояние со «слободскими»? А, может, что-то другое. Что? Раньше или позже ситуация, конечно, проясниться, да деньки летят только успевай чиркать календарь.

А Новый год приближается со скоростью экспресса. Весь городок уже живет предпраздничными заботами. На санках тащат плененные веревками елочки, у «Авангарда» стучат топоры плотников — устанавливают подмостки для народных гуляний, над проспектом Ленина развешены гирлянды цветных фонариков, в ларьках искрятся безделушки и бутылки, на каждом углу продают колониальные мандарины, апельсины, бананы и авокадо; на изношенных лицах прохожих проявляются улыбки — сирое чаяние в который раз стоит у домашнего порога.

Я нервничал — неужели не сдержу слово и со старыми проблемами заползу в новое, светлое и чистое, чтобы загадить его слякотью прошлого? Снова обстоятельства диктуют свои условия? И господин Соловьев окажется прав, утверждая, что нет возможности скоро решить проблему со «слободскими» и теми, кто контролирует их?

Создавалось впечатление, что существует некая зона умолчания. Именно для меня. Зона, куда меня не подпускают, как и в спецзону на ковровой фабрике имени Розы Люксембург. Мне так и не удалось установить, кто, что и зачем там снимает уголок, названный так мило «А». Черт знает что, живешь, будто в дремучем лесу. Никто ничего не знает и не ведать не ведает.

Соловей-Разбойник был полностью занят предновогодней суматохой снимал сдобные сливки со всех слоев кредитоспособного общества.

Тем более, был твердо убежден, что застраховался от моих идиотских поступков. Бойцы невидимого фронта Конопля и Попик старались вовсю, мечась за моей тенью по всему городку. Я привык к их незначительному присутствию и не обращал никакого внимания. А с Сурком мы сдружились, если это можно так назвать. Юный следопыт был искренен в своем желании помочь мне. Однажды спросил, правда, что был на войне?

— Да, — ответил. — Был.

— А мне через год туда, — вздохнул. — А вдруг закончится?

— Будет другая, — сказал я. — Кровушка для этой еб… ной власти, что водица… Большие затейники чужую пускать.

— Почему?

— Не знаю, — подумал я. — Наверно, у них самих мертвая кровь.

— Мертвая кровь, — повторил Сурок.

Когда понял, что ему можно доверять, поинтересовался, нет ли у него хода к «вором в законе»? Нужен тот, кто владеет полезной информацией. Полезной для моего душевного здоровья. Оплата наличными.

— Какая информация?

— Кто держит «крышу» над слободкой? И вообще, кто у нас «наркобарон»?

— Надо подумать, — почесал затылок Сурок. — Есть дружочек, его дедок большой ходок в места известные… Такой смешной дедуля, на Ленина схожий, честное слово.

— Действуй! — благословил на подвиг.

Как утверждал папа Александра Македонского: «осел, нагруженный золотом, возьмет любой город». И был совершенно прав, папа полководца всех времен и народов.

Наконец за несколько дней до боя кремлевских курантов Сурок сообщил: имеется интерес к моему капиталу в пять тысяч.

— Рублей, — пошутил я. — Отлично! Где, с кем и когда? И зачем? — все шутил, как висельник, ныряющий в пеньковую петлю.

— Сегодня в десять вечера, на 117 километре трассы.

— «Ленин»?

— Не знаю, — признался. — Там такая цепочка…

— А как признают?

— Сказали, надо закатить под щит и ждать в машине.

— М-да, — задумался. — Подставляемся, братец.

— Подставляемся, — согласился.

— А что делать?

— Делать нечего, — развел руками. И растерянно улыбнулся, как преданный солдатик в руинах Города, когда появился выбор: или стреляться, или идти в плен к чечам.

Никогда не был фаталистом, хотя, конечно, верил в свою пленительную и счастливую звезду.

Чтобы моя звездочка досрочно не закатилась, провел некую подготовку к ночному моциону на 117 километре. Для этого как бы невзначай встретился с Натаном Соломко, справился о здоровье его родителей; спросил, не желает ли он сделать любимым старикам новогодний подарок? Натан желал. И мы скоренько смекнули секретную коммерцию: ему — баксы, мне — СВД с лазерным целеуказателем, несколько тротиловых шашек, окислительный детонатор, килограмм «лимонок» Ф-1 и обоймы к ТТ.

— Зачем это все, Чеченец? — спросил оружейный бизнесмен.

— Новый год на носу, Натанчик, — честно признался. — Хочу шумно и красиво проводить Старый…

— Значит, будут трупы?

— Не знаю.

— Ох, Алеха, не навоевался, что ли?

— Нет.

Не навоевался, и буду сражаться до последнего своего часа со всей мразью, которая терзает мою родину, калечит наши жизни, вламывается в судьбы и уничтожает надежду и веру…