С НАМЕРЕНИЕМ ОСКОРБИТЬ (1998—2001) - Артуро Перес-Реверте

ВОПРОСЫ ОКТАВИО

Это случилось в марте, в Галисии. Вы должно быть, уже не помните, что там было. Политики-то забыли наверняка. Конечно, они заявились на похороны с приличествующей случаю печальной миной, чтобы убедить журналистов, будто лечение было правильным. Постарайтесь припомнить. Сын был шизофреником, отец — таксистом, а мать совсем выбилась из сил. Они перевернули всю Испанию, добиваясь помощи. Эта семья просто хотела жить более-менее достойно. Хотя бы не умереть с голоду. Из года в год они слушали одни и те же пустые слова. Им улыбались, хлопали их по плечу, но помогать не спешили. Парню был все хуже, он становился опасен. Ему казалось, что вокруг одни враги. Что же предложили несчастной семье дерьмовые чиновники дерьмовой страны? Думаете, санаторий в Майами? Как бы не так. Снотворное, добрые слова и понимающие лица с девяти до четырех. А в остальное время выкручивайся, как хочешь, благо ночи становятся ужасно длинными, когда в доме псих.

Однажды утром мать встала с постели после бессонной ночи, полной горьких раздумий, перерезала своему сыну горло и, оставив мужу записку, отправилась той же дорогой, по которой каждый день водила сына в терапевтический кабинет. Пришла на пляж, ступила в воду и поплыла, не заботясь о том, чтобы вернуться назад. На похоронах жены и сына таксисту пришлось наблюдать, как не то советница, не то секретарша святой Бернарды, или кто она там была, эта девица, которая заявилась на кладбище, врет журналистам и умывает руки в тазу размером с арену для боя быков. Мол, в семье была плохая атмосфера (еще бы!), лечение было вполне адекватным (если это можно назвать лечением), и так далее. По всем каналам показывали репортажи, где говорилось, что ситуация сложилась непростая, но ведь мальчик действительно не получал должного ухода. Врач намекнул, что его мать, похоже, сама нуждалась в лечении. Они договорились до того, что обвинили во всем таксиста.

В довершение этой истории мой друг, непреклонный кельт Октавио, задал мне пару наивных вопросов после третьей рюмки в Сантьяго-де-Компостела. Это законно, когда господа депутаты каждые две недели повышают себе зарплату, чтобы расплачиваться карточкой «Виза Голд» с дорогими шлюхами? Это законно, продолжал мой проницательный друг, — оплачивать путешествия министров на Кубу, когда нет денег, чтобы помощь семье таксиста или построить реабилитационный центр? Конечно, Октавио еще молод. Как все мыслящие люди, он часто повторяет слово «отчаяние», но пока не вполне понимает его смысл. Мы могли бы прибавить к его вопросам еще несколько. Было бы законно, если бы таксист, вернувшись с похорон, взял топор или охотничье ружье и отправился по разным кабинетам благодарить чиновников за трогательную заботу?..

У меня почти не осталось места, так что ответить каждый может по своему усмотрению. Стоит мне наугад достать одно из сотен писем, которые приходят ко мне каждый день, — и у советницы-референта появится новый повод для выступления по телевидению. Женщина пятидесяти лет, болезнь Альцгеймера в тяжелой форме, прикована к постели, из родственников — только муж. Он еще ничего для своего возраста, только не высыпается. Этому человеку давно не удается поспать больше пяти минут подряд. По ночам его жена кричит и стонет. Ей кажется, что вокруг чудовища. Частный дом престарелых семье не по карману, а для государственного больная слишком молода. Сколько ни обивает он пороги, везде его встречают одни сочувственные улыбки. Терпение, мой друг. Жизнь тяжела. Ничего не поделаешь, у нас такие правила. Если бы мы только могли вам помочь. И так далее, и тому подобное. Все это мы слышали миллион раз. Можно не сомневаться, что когда могилу зароют или когда полицейский фургон с трупами отъедет от дома, нас ждет новая порция ужасающих репортажей между финалом чемпионата и реалити-шоу «Большой Брат».

ЧЕЛОВЕК НА УГЛУ

На самом деле я не знаю, как его зовут. Это маленький человечек, похожий на мышонка, с жидкими усиками и ясными глазами. Он сильно хромает из-за родовой травмы. Двадцать лет подряд мы здоровались, встречаясь в кафе «Фуйма» на мадридской площади Кальяо. Он продавал лотерейные билеты, мыл полы, ходил за сигаретами, таскал ящики, посыпал пол опилками в дождливые дни. Однажды он подменял уехавших в отпуск официантов. Мне нравилось, что он всегда любезен с увядшими проститутками, что коротали время за столиками в бесплодном ожидании клиентов. Совсем мальчишкой я заходил в кафе поздно вечером, возвращаясь из редакции «Пуэбло» или из кино на Гран-Виа, чтобы выпить последнюю за день чашку кофе, и непременно встречал этого человека. Он двигал стулья или опускал металлические жалюзи. В этом подлом мире ничего нельзя знать наверняка, но мне казалось, что он хороший человек.

«Фуйму» закрыли лет шесть или семь назад. Как-то вечером я зашел туда выпить чего-нибудь перед кино. А назавтра на стене появилось объявление, что здесь теперь будет филиал одного крутого банка. Вечная история. Самое смешное, что неподалеку от этого банка, на месте, где много лет не было ни одного кафе или бара, теперь открылись сразу три роскошные кофейни. Они симпатичные и пользуются популярностью, и все же им далеко до старой доброй «Фуймы», освещенной солнцем, с проверенными временем клиентами и серьезными, ловкими официантами, обладавшими изысканными манерами и умевшими выполнять свою работу с достоинствами. А между ними всегда сновал похожий на мышонка человечек с тонкими усиками.

Я встретил его несколько месяцев назад на улице Алькала. Он просил милостыню. Сидел на скамейке, а у ног его стояла картонная коробка с парой монет на дне. Я от волнения смог лишь выговорить: «Что вы здесь делаете?» Должно быть, мой вопрос прозвучал слишком резко: он залился краской и поднял руки, будто извиняясь за то, что я застал его за таким делом.

— Вы знаете, — проговорил он, — так всегда бывает. — И, запинаясь, поведал мне свою горькую историю, типичную для нашей несчастной страны. — Банк вытеснил кафе, и я оказался на улице. Сначала платили пособие, потом перестали, а ведь у меня жена и дети. Кто, интересно, захочет взять на работу шестидесятилетнего инвалида? Потому я здесь, зарабатываю на жизнь в том же квартале. Думаю о старых временах. Говорят, теперь в Испании все благополучно.

Тут он зло усмехнулся и стал похож на мышь в мышеловке.

Я дал ему денег, сколько мог. Мне самому было очень стыдно. С тех пор я постоянно встречаю его на том же месте. Он встает и приветствует меня. Я останавливаюсь переброситься с ним парой слов и положить в его протянутую руку несколько монет. Правда, в последнее время я ловлю себя на том, что обхожу улицу Кальяо стороной, чтобы не встречаться с ним. Мне очень неловко. Видит бог, это не потому, что мне жалко денег. Все гораздо сложнее. Не знаю, как объяснить. Правда иногда мне кажется, что не бывать на углу еще хуже. Тогда я возвращаюсь и кладу в его руку монету. Потом мы немного болтаем о старых временах. Все это получается само собой: он берет у меня деньги, как раньше я брал у него сдачу за пачку сигарет. Я не могу заставить себя класть деньги в коробку у его ног в нелепых потрескавшихся ботинках. Тогда получится, что я даю ему милостыню. А я никогда не посмел бы дать милостыню этому человеку.

ТО ЛИ ЕЩЕ БУДЕТ

Не знаю, что хуже: сама болезнь или ее лечение. Дебаты о культуре и образовании приводит меня в ужас, особенно когда спор приобретает политический оттенок. В таких случаях невозможно определить, кто прав. В школе уже давно морочат детям головы, но ни правительство, ни оппозиция не обращали на это никакого внимания, пока не пришло время оправдываться и обвинять друг друга. Сейчас министры убеждают нас в своей невиновности. Откуда им было знать, что последние пятнадцать лет на школьникам на уроках истории рассказывают о реке Эбро, берущей начало в другой стране, и о Филиппе II, который устроил геноцид. Они ни о чем не догадывались. Так я и поверил.

И все же после выхода в свет бюллетеня Исторической академии в обществе разгорелся далеко не безопасный конфликт. В этой стране культура всегда была инструментом политических манипуляций, а такие споры и вовсе способны разбудить дремлющий в каждом из нас дух гражданской войны. Уже сейчас газеты и радио стали ареной для маневров, разоблачений и предъявления счетов. Те, кто за прошлые пятнадцать лет окончательно придушил нашу культуру, теперь спешат записаться в клуб фанатов Сида Кампеадора. А представители оппозиции, все эти годы молча наблюдавшие за тем, как Солана и Мараваль разрушают Испанию, придя к власти, продолжают хранить молчание. Не дай бог вступиться за Альмансора или Бласа де Лесо! Прослывешь фашистом. И только теперь, обретя большинство в парламенте, они стали робко говорить о целесообразности (какая, к чертям, целесообразность, когда речь об элементарном здравом смысле!) замены учебников, изданных нечистоплотными политиками под воздействием комплекса правизны. Выходит, лучше управлять страной, лежащей в руинах, чем вообще ничем не управлять.