Ньютон и фальшивомонетчик - Томас Левенсон

Он не стал этого делать, по крайней мере поначалу. Но тут Ньютону снова повезло. Чалонер устал ждать, пока эгамский план принесет плоды, поэтому он и человек по имени Обри Прайс придумали новую схему. Тридцать первого августа эти двое добровольно предстали перед лордами-судьями, чтобы представить доказательства того, что, по их утверждениям, было якобитским заговором с целью напасть на Дуврский замок. Они предложили внедриться в круг заговорщиков в качестве курьеров и перехватывать все, что они будут передавать и получать.

Это был во всех отношениях легкомысленный замысел — ни фантасмагорический характер воображаемого заговора, ни способности Чалонера и Прайса как ловцов якобитов не внушали ни малейшего доверия. Чалонер то ли действительно отчаянно нуждался в деньгах, то ли был безмерно самонадеян. Возможно, он просто думал, будто худшее, что может случиться, — это что судьи ему откажут.

Так, вероятно, и произошло бы, но события сложились для Чалонера на редкость неудачно. В тот самый день, когда он пытался продать свою историю, Ньютон давал рекомендации относительно того, казнить ли фальшивомонетчика, признанного виновным по другому делу. Эти двое, по-видимому, едва не столкнулись друг с другом в коридорах. Ньютон узнал Чалонера и официально опознал его перед лордами-судьями. Приказ был получен немедленно: арестовать Уильяма Чалонера[335] и подготовить дело, которое поставит финальную точку в его карьере. И 4 сентября 1697 года агенты смотрителя Королевского монетного двора препроводили Чалонера и Прайса в тюрьму Ньюгейт.

Ньютон действовал в соответствии с указаниями, но радоваться было рано. Он понимал, что собранные им доказательства вины Чалонера пока не выдерживают критики. Ему пришлось сказать лордам-судьям, что у него недостаточно достоверных показаний, чтобы задержать Чалонера за нечто большее, чем мелкий проступок. Ничего страшного, сказали ему, посвятите жюри присяжных в красочные детали мелких проступков Чалонера, как бы мало они ни были связаны с настоящим обвинением. Если подготовить их таким образом, уверили его судьи, лондонские присяжные могут вынести вердикт об уголовном преступлении и при более чем спорных доказательствах. Ньютон сделал так, как ему советовали, и начал готовить дело к суду.

Тем временем Чалонер готовил контрнаступление.[336] Сначала он просто мутил воду — обвинял Прайса в том, что тот является тайным лидером различных заговоров, которые могли бы стать основанием для обвинения. Прайс ответил ему тем же, два незначительных участника банды также дали показания. Этого было достаточно, чтобы снова возникла угроза путаницы, которая так повредила расследованию кражи штампов с Монетного двора. Но неразберихи Чалонеру было мало — затем он перешел в прямое наступление на суть расследуемого дела.

Безусловно, самым опасным потенциальным свидетелем против него был самый близкий его сообщник — Томас Холлоуэй. Когда Чалонера арестовали, Холлоуэя выпустили — вероятно, в обмен на обещание дать свидетельские показания на предстоящем суде. Но Ньюгейт не был непроницаем — находясь внутри, умный человек мог при желании достать тех, кто снаружи. Чалонер обратился к Майклу Джиллинхэму, хозяину пивной около Чаринг-кросс, который ранее не раз выполнял его деликатные поручения.

Примерно седьмого октября Джиллинхэм встретился с Холлоуэем в своем заведении и сделал ему предложение. Он сообщил, что Чалонер готов прилично заплатить своему старому другу — двадцать фунтов, достаточно для того, чтобы покрыть его расходы в течение нескольких месяцев, — если у того хватит здравого смысла уехать в Шотландию, где он будет недосягаем для английского закона. Холлоуэй не стал сразу соглашаться. Джиллинхэм продолжал давить, чередуя пряник и кнут, вполне очевидный, хотя прямо о нем не говорилось: в прошлом Чалонер не раз предавал людей, которые представляли для него угрозу, и по крайней мере двоих отправил на виселицу. Чтобы помочь Холлоуэю оценить варианты, Джиллинхэм играл роль благотворителя: снимал жилье для его семьи и обещал заботиться о его детях в течение пяти или шести недель, до того как их можно будет послать к родителям в Шотландию. Когда Холлоуэй потребовал гарантий, Джиллинхэм привел в качестве поручителя Генри Сондерса, торговца маслом, которого они оба знали и которому, очевидно, доверяли.

Наконец Холлоуэй согласился совершить побег. Джиллинхэм не дал ему времени на раздумья. Он вручил Холлоуэю девять фунтов на месте. Еще три фунта он заплатил шкиперу Лоусу, владельцу судна, которое должно было отвезти детей Холлоуэя в Шотландию. Несколько дней спустя Сондерс снова сопровождал Джиллинхэма как агента Чалонера. Холлоуэй вручил Джиллинхэму документ, уполномочивающий его собрать деньги с его должников, после чего они с женой оседлали лошадей, нанятых для поездки на север.

Оставалось уладить последнюю деталь: Холлоуэй сказал владельцу конюшни, что намерен возвратить лошадей тем же вечером, но Джиллинхэм знал, что это был очередной обман. Он пошел в конюшню на Коулман-стрит и "сказал хозяину, что лошади вернутся назад не ранее чем через два или три дня" — должно быть, это стоило ему дополнительных денег. К чему было беспокоиться об этом? Чтобы "этот человек не преследовал Холлоуэя из-за своих лошадей".

Затем, аккуратно спрятав все следы, Джиллинхэм, все еще в компании услужливого Гарри Сондерса, посетил Ньюгейт, чтобы сообщить обо всем своему клиенту. Чалонер "спросил его, уехал ли Холлоуэй".[337] Джиллинхэм ответил, что да, и это возымело желаемый эффект, поскольку Сондерс сообщил, что "Чалонер, казалось, был весьма тому рад и сказал, что ему наплевать на весь мир".

Предчувствие фиаско не обмануло Ньютона. После того как Холлоуэй исчез, два других свидетеля отреклись от своих показаний, хотя что именно сделал ответчик, чтобы породить такую внезапную амнезию, неизвестно. Дело так и не было выслушано судом присяжных; председатель суда отклонил обвинения. К концу октября или началу ноября, после семи недель в тюрьме — в оковах, по его собственному утверждению, — Чалонер вышел из Ньюгейта, вновь став свободным человеком.

Часть шестая. Ньютон и фальшивомонетчик

Глава 19. Стремился обвинить и очернить Монетный двор

Как ни прекрасна была свобода, Чалонер был не на шутку встревожен. К декабрю 1697 года он стал фактически нищим. На то, чтобы достойно выглядеть в Парламенте, ушла почти вся наличность. Семь недель в Ньюгейте окончательно лишили его сбережений.

Пытаясь жить на то, что ему оставили тюремщики, с приближением зимы Чалонер оказался на грани безрассудства. Разве английский судья не отказался даже представить сфабрикованное против него дело суду присяжных? Разве Чалонер не перенес кандалы, нищету, неприкрытую коррупцию Ньюгейта? Разве этому невинному человеку не должны предоставить компенсацию за все причиненное ему зло?

Девятнадцатого февраля 1698 года Чалонер обрисовал картину своей поруганной невинности перед Парламентом в документе, который он также напечатал для общественного распространения. "Ваш проситель, — писал он, — раскрыл на последних сессиях Парламента ряд злоупотреблений, существующих на Монетном дворе". И какова была награда за такую услугу короне? "Некоторые люди с Монетного двора пытались всякими способами предать его суду и лишить жизни до следующей сессии Парламента". Его обвинители зашли так далеко, что вступили в сговор с людьми самого низкого сорта, чтобы склонить его к преступлению, которое привело бы его к смерти: "Эти люди с Монетного двора наняли несколько человек и дали им разрешение на изготовление фальшивых денег … и все это было сделано с намерением вовлечь его [Чалонера] в фальшивомонетничество, чтобы лишить его жизни".

Эта попытка узаконенного убийства провалилась, побежденная добродетелью Чалонера: он был заинтересован только в том, "чтобы выведать измены и заговоры против короля и королевства" и затем "в этом году сочинить книгу о текущем состоянии и пороках Монетного двора … которая, как он надеется, будет полезна обществу". Этого Монетный двор, конечно, не стерпел, и поэтому, жаловался Чалонер, "они отправили его в тюрьму и таким образом препятствовали тому, чтобы он сделал это".

Тюремные тяготы принесли ему "великие страдания и разрушили его здоровье", сделав его "неспособным обеспечивать себя и семью". Кто-то должен вернуть утраченное, или, как кротко выразился Чалонер, дать ему "такое возмещение, какое мудрость и справедливость Вашей чести сочтет наилучшим".[338]