Ошибка Перикла - Иван Аврамов

Итак, сегодня Пникс станет свидетелем того, кто одержит верх — короткий дорический хитон, обычное, весьма непритязательное одеяние рядовых афинян, или короткий спартанский трибон вкупе с хламидой, отделанной золотом и пурпуром — облачаясь в эти наряды, высокородные афиняне как бы стремились подчеркнуть, что они бесстрашно симпатизируют Спарте.

Желающих высказаться обнаружилось много: как записные демагоги, так и не очень-то искушенные ораторы. Впрочем, охотники тут же пойти войной на лакедемонян заметно превосходили числом тех, кто ратовал за отмену санкций против Мегары, усматривая в них главную угрозу миру. Внимая ораторам, собравшиеся то и дело обращали свои взоры на Перикла, пытаясь разгадать, что сейчас делается в душе у первого стратега Афин, хотя, впрочем, и ведали, что сие бесполезно: Олимпиец никогда не выдавал своих чувств. Все знали, что последнее слово — за ним, как и то, что он блистательно воспользуется этим преимуществом. Последняя гирька, как правило, перетягивает чашу весов. И момент, которого ждал каждый пришедший на Пникс, наступил. Перикл величаво поднял руку, но в его призывном жесте не было никакой необходимости: и без того тотчас запала тишина.

— Я всегда держусь, афиняне, такого мнения, — совершенно спокойно начал говорить первый стратег, — что не следует уступать пелопоннесцам, хотя и знаю, что люди с большим воодушевлением принимают решение воевать, чем на деле ведут войну, и меняют свое настроение с переменой военного счастья.

Лакедемоняне уже давно открыто замышляют против нас недоброе, а теперь — особенно. Хотя они и согласились улаживать взаимные притязания третейским судом и признали, что обе стороны должны сохранять свои владения, но сами никогда не обращались к третейскому суду и не принимали наших предложений передать спор в суд. Они предпочитали решать споры силой оружия, нежели путем переговоров. И вот ныне они выступают уже не с жалобами, как прежде, а с повелениями. Действительно, они приказывают нам снять осаду Потидеи, признать независимость Эгины и отменить мегарское постановление. И, наконец, прибывшие и присутствующие здесь послы даже объявляют, что мы сверх того должны еще признать и независимость эллинов. Не думайте, что война начнется из-за мелочей, если мы не отменим мегарского постановления. Именно это они чаще всего и выставляют доводом и постоянно твердят: отмените мегарское постановление, и войны не будет. Пусть вас не тревожит мысль, что вы начали войну из-за пустяков. Ведь эти пустяки предоставляют вам удобный случай проявить и испытать свою силу и решимость. Если вы уступите лакедемонянам в этом пункте, то они тотчас же потребуют новых, еще больших уступок, полагая, что вы и на этот раз также уступите из страха. Если же вы решительно отвергнете их требования, то ясно докажете, что с вами следует обращаться как с равными.[160]

И сторонники Перикла, и его враги были само внимание. Ни несогласных криков, ни ядовитых реплик, ни гула возмущения или одобрения, каковые обычно сопровождали речи других ораторов, на сей раз не раздавалось. Лишь спартанский посол Агесандр что-то шепнул на ухо Рамфию.

Перикл не взывал к чувствам афинян. Он точными, логически безупречными мазками рисовал перед ними картину того, во что выльется открытое противостояние со Спартой. Да, у пелопоннесцев лучшее в Элладе сухопутное войско. Преимущество же Афин — в ее многочисленном флоте, в высочайшем искусстве мореходства, которым с наскоку овладеть нельзя. Если лакедемоняне вторгнутся в Аттику, взамен они получат морскую экспедицию вдоль берегов Пелопоннеса с опустошением прилегающих земель, что для такой бедной страны, как Спарта, у коей государственная казна пуста, обернется крахом. А Аттика не ограничивается собственно материковой Аттикой, к ней еще относятся и острова, куда врагу, не имеющему кораблей, ни за что не добраться. Война всегда требует немалых денег, а их у Афин более чем достаточно. Афиняне готовы допустить мегарян на свой рынок, предоставить им гавани лишь в том случае, если Спарта сделает такой же жест по отношению к афинянам и их союзникам, коих она сейчас нещадно изгоняет из своих пределов. Пусть с таким ответом, если собрание не возражает, послы и уезжают домой. А последняя возможность избежать войны — третейский суд. Но, к великому сожалению, лакедемоняне о нем и слышать не хотят.

— Войны мы не начнем, но в случае нападения будем защищаться, — заявил Перикл, слегка прищурив крупные голубые глаза. — Это — справедливый и достойный нашего города ответ. И чем охотнее мы примем вызов, тем менее яростным будет нападение врагов. Помните, что там, где величайшие опасности, там и величайшие почести для города и для каждого отдельного гражданина. Наши отцы выдержали натиск мидян (хотя и начали войну, не обладая столь великим средствами нашей державы, как мы, и им даже пришлось бросить свое имущество), и изгнанием Варвара, и тем, что возвысили нашу державу до ее теперешнего величия, они обязаны более своей мудрости, чем слепому счастью, и более своей моральной стойкости, чем материальной силе. Мы должны быть достойны наших предков и всеми силами противостоять врагам, с тем чтобы передать потомству нашу державу не менее великой и могущественной.[161]

Афиняне в который раз поразились мудрости своего вождя, которому чужды были азарт и горячность. Лучше, чем он, никто не смог бы ответить Спарте. А в соперники Периклу годится, пожалуй, лишь само время, о котором Фалес, говоря, что это самое мудрое на свете, выразился так: «Одно оно уже открыло, другое еще откроет». Наверняка осталось недолго ждать, пока время распорядится насчет «границ мисийцев и фригийцев».[162]С тем и разошлись с Пникса: афиняне по домам, спартанские послы — на ночлег в пританей, а утром уж и восвояси.

Перикл покидал Пникс в сопровождении стратегов Клеопомпа, сына Клиния, Протея, сына Эпикла, Каркина, сына Ксенотима и поэта Софокла, которому должность стратега тоже была знакома.

— Вряд ли спартанцам понравится наш ответ, — невесело произнес Софокл. — Стало быть, война близко-близко.

— Другого выхода, любезный Софокл, просто-напросто нет, — ответил Перикл. — Согласиться с претензиями лакедемонян — значит признать себя виновными, другими словами — вынужденно погрешить против истины. Пойти на уступки означает проиграть войну, еще даже не обнажив меча.

— Мы сильны как никогда, — заносчиво, будто рядом с ним находились не друзья, а враги, заметил Протей. — Вдумайтесь-ка: у нас триста боевых триер! Тринадцать тысяч гоплитов — я не принимаю в расчет тех, кто служит в крепостных гарнизонах! Лучников — около двух тысяч, конников — тысяча двести! Столь неприступных защитных сооружений, как наши «Длинные стены», Фалерская, да еще вокруг Пирея стена, Эллада еще не знала — сто семьдесят восемь стадиев, практически всюду охраняемых шестнадцатью тысячами воинов! А войско союзников, на которое мы вправе рассчитывать? Нет, друзья, лакедемонянам не поздоровится.