Плачь, Маргарита - Елена Съянова

— Эй, ты что? — спросила она. — Болен, что ли? Болен или не болен, но, видимо, пить ему и впрямь не следовало. Вместо привычной бодрости и ясной головы он ошутил такое тяжелое ко всему отвращение, что несколько минут просто сидел, закрыв глаза, еще надеясь, что это пройдет. Но сделалось хуже. Он почувствовал, что ни на что сейчас не годен — вид женских лиц вызывал у него тошноту. То, что маячило перед ним сквозь сигаретный дым, едва ли можно было назвать женским лицом — то была скорей личина его совести, исковерканная страстями, больная и размалеванная, глядящая на него со страхом и недоверием. Но это была единственная компания, которая ему сейчас подходила. Роберт осторожно поднялся, постоял, сделал несколько глубоких вдохов.

— Пошли, — сказал он девице. — Но выйдем через черный ход.

На следующий день все газеты писали о покушении на руководителя отделения НСДАП Рейнской области, депутата прусского рейхстага Роберта Лея.

«…Погибли двое из троих находившихся в машине человек, лейтенант СА Гейнц Вебер и шофер, ветеран войны, отец пятерых детей Отто Диц. Сам депутат с множественными травмами и сотрясением мозга находится в тяжелом состоянии, однако он все же сумел опознать стрелявших, имена которых в интересах следствия пока не разглашаются…»

Появилась и первая версия. Геббельс, как всегда, сумел так быстро организовать нужную прессу, что оппоненты в Берлине только руками развели. Всюду, где в полный голос, где полушепотом, звучало одно и то же — месть кельнских евреев подпитана деньгами их французских соплеменников.

Днем во Франкфурт прилетел разъяренный Юлиус Штрайхер. Свирепый антисемит принялся подталкивать следствие такими энергичными пинками, что уже вечером того же дня во временной штаб-квартире фюрера вновь появились следователи с фотографиями для опознания задержанных: нападавших оказалось уже четверо. С Леем им встретиться не удалось, поскольку, как им сказали, он с ночи не приходил в сознание.

Утром около спальни фюрера почти час прохаживался сосредоточенный Борман, дожидавшийся пробуждения вождя. Мартин всю эту ночь провел в отеле «Олимпик», первоклассной гостинице, куда Лей явился с непотребной девкой, и оба до сих пор еще не выходили из номера. Люди Гиммлера были в шоке — они потеряли Лея после того, как он вошел в казино. Когда они доложили об этом своему шефу, уравновешенный Гиммлер вышел из себя — он ничего так не боялся, как неудовольствия Гитлера. Но Борман сделал ему подарок, назвав точное местоположение шутника Лея — отнюдь не из добрых побуждений, конечно. Требовалось срочно наладить охрану гостиницы.

Однако Борман тоже пребывал в некотором смятении духа и не знал, как доложить фюреру о своем подопечном. Все было не по правилам, начиная с того, что Лей, отправляющийся подышать воздухом, и не подумал его предупредить, хотя это было приказано лично фюрером, продолжая этим странным заходом в казино и заканчивая ночью с проституткой. Мартину поведение Лея не казалось странным и вызывало легкую зависть, но как посмотрит на все это фюрер? Гитлер не любил, когда ему сообщали что-либо нелицеприятное о его любимцах, и часто, подобно античным монархам, весь свой гнев обрушивал на информатора. Нельзя было нарываться и на гнев самого Роберта Лея, которому тот же Хайни непременно донесет, кто первым прибежал с докладом к Гитлеру. Лей, как и Гесс, находился в особом фаворе — Борману нужно было с ним ладить. Оставить же информацию лишь в распоряжении Гиммлера Мартин тоже не мог — знать все было его, Мартина, прерогативой.

Гитлер вышел из спальни в хорошем настроении, приветливо кивнул.

— Что у вас, Мартин? Все в порядке, я надеюсь?

— Да, мой фюрер.

— Никаких ЧП в эту ночь?

— Никаких, мой фюрер.

— Но вы хотите мне что-то сказать?

— Я хотел просить позволения вернуться в отель «Олимпик», где господин гауляйтер Кельна провел ночь.

— Отель? Почему отель? Что он там делал?

— Господин гауляйтер был там с дамой. Гитлер возвел глаза к потолку.

— Невероятно! Лей неисправим. Так он еще не вернулся?

— Еще нет.

— Ладно. Я обещал вчера оставить его в покое. Пусть делает что хочет. Проследите только, чтобы все было тихо. Он натура увлекающаяся. Не раздражайте его. Но если что, ссылайтесь на меня. Повторяю, главное, чтоб все было тихо. А… это та дама, француженка из модного салона, ведь так?

— Нет. — Борман опустил глаза. — Это совсем незнакомая женщина.

— Кому не знакомая? — не понял Гитлер.

— Никому, как мне кажется.

— Где же он ее взял?

— В казино на набережной Майна.

— Что?!

— Похоже, она сама за ним увязалась. Так это выглядело со стороны.

— Ах вот как! Сама! И они до сих пор не выходили? — Он схватил телефонную трубку. — Немедленно Гиммлера ко мне!

— Вы что-нибудь соображаете оба?! — накинулся он на Генриха, стоявшего по струнке, а заодно и на Мартина. — Какая-то незнакомка привязывается на улице, идет с ним в отель… И вы не знаете, кто она такая! Но вы знаете, что у него сотрясение мозга! Вы знаете, что он может потерять сознание в любой момент! Вы знаете, наконец, что это покушение было уже третьим!

— Мой фюрер, в отеле наши посты, но дверь в номер заперта. Я не считал себя вправе…

— Я даю вам это право, Гиммлер! Слышите? Я! Немедленно отправляйтесь туда и убедитесь, что все в порядке! Немедленно!

Гиммлер, весь красный, вылетел из комнаты, как пробка из бутылки шампанского. Борман — за ним. Дальнейшее не составляло труда. Гиммлер и его люди научились проникать повсюду, точно бесплотные тени, без шума и следа. Заминка возникла лишь у двери номера, запертой изнутри. Заходить в номер вдвоем было не обязательно. Гиммлер, даже с некоторым облегчением, уступил Борману эту сомнительную честь.

В первой комнате, довольно обширной гостиной, никого не оказалось. Из нее вела дверь в маленькую гостиную, подобие дамского будуара, а оттуда — в спальню. В будуаре сидела курносая женщина лет двадцати пяти с мокрыми волосами, без косметики, в ярком дешевом платье с большим круглым вырезом, с полотенцем на плечах. Она с немым ужасом проводила глазами быстро прошедшего в спальню Бормана. Огромная кровать почти не смята — лишь с одного бока чуть приплюснутая подушка. Лей лежал ничком на диване у окна, одетый; рядом на ковре валялись ботинки, меховая куртка и галстук.

Мартин Борман не был достаточно тонким аналитиком, чтобы разгадывать подобные загадки; он, впрочем, никогда и не обольщался на свой счет. Поэтому, послушав пульс и дыхание, убедившись, что Лей только крепко спит, он попросил Гиммлера зайти, чтобы вместе принять решение.

Генрих Гиммлер аналитиком, безусловно, был, и притом блестящим. Он в считанные секунды восстановил картину минувшего вечера и в другое время посмеялся бы от души, представив недоумение опытной проститутки, которую привели в роскошный отель и швырнули пачку долларов только для того, чтоб она не мешала клиенту выспаться. Зачем ее вообще притащили сюда, Генрих тоже догадался. Лей сделал это для «обоснования ситуации». Отчасти — перед самим собой. Он, подобно Гессу, Рему, Штрассеру и Пуци, принадлежал к числу тех сильных эмоциональных натур, которые продолжают жить своею внутренней жизнью, несмотря на предписываемый им регламент. Страдая оттого, что вынужден подчиняться, Роберт пожелал уйти и хотя бы сутки провести вне игры, наедине с собою.

— Я полагаю, вы можете доложить фюреру, что все в порядке, — сказал Генрих Борману, который пожал плечами:

— Но я же не врач.

— Что вы предлагаете?

— Право действовать фюрер предоставил вам.

Гиммлер окинул Бормана непроницаемым взглядом.

— В таком случае я возвращаюсь.

Он вышел в гостиную. Борман последовал за ним.

Оба понимали, что оставить здесь Лея значило продлить собственную ответственность за последствия, что довольно рискованно при сложившихся обстоятельствах. Увезти же его отсюда значило вызвать бурю негодования, о которой предупредил фюрер, велевший не раздражать Роберта, поневоле остающегося главным действующим лицом разыгрываемого тактического представления.

Но Борман решил рискнуть и переиграть Гиммлера.

— Если вы возвращаетесь, то я остаюсь, — заявил он. — Я разбужу его и попрошу также возвратиться.

— Отлично, — кивнул Гиммлер. — А вы не опасаетесь, — «получить в ухо», едва не сказал он, — что такое вторжение в частную жизнь все-таки излишне?

— Я полагаю, наш товарищ по партии понимает, что частная жизнь каждого из нас подчинена воле фюрера, — отчеканил Борман. — Воле, которую он выразил достаточно ясно.

— Будем надеяться, кивнул Гиммлер и пошел прочь. «Борман так проникся волей фюрера, что явно недооценивает кое-чью еще», — усмехнулся он про себя и, возвратившись в «штаб-квартиру», устроил дела так, чтобы в ближайший час находиться в непосредственной близости к Гитлеру и не пропустить интересного зрелища в стиле «буря и натиск».