Чужаки - Андрей Евпланов

Это случилось в первый же день после каникул, на уроке пения, когда мы со своей учительницей, у которой были такие пышные волосы, что то и дело выбивались из-под заколок, разучивали песню про березки и рябины, а сами думали о том, надо ли брать с собой в Грецию электрические фонарики, и если надо, то сколько.

Как раз в это время дверь распахнулась настежь, и в класс вошел сам директор школы, сопровождаемый нашей классной руководительницей. Ни дать ни взять громовержец Зевс со своей мудрой дочерью Афиной пожаловали к нам.

Учительница пения как раскрыла рот, чтобы спеть про куст ракиты над рекой, так и осталась сидеть за пианино с открытым ртом, пока Зевс не сказал:

- Прошу прощения, Клара... Семеновна.

Каждое слово он произносил отдельно и так широко расставлял их во времени, что даже простое "Здравствуйте, садитесь!" в его устах звучало, как левитановское "Говорит Москва!".

- Мы пришли,- пояснила Афина, после того как шумок, вызванный неожиданным появлением людей, которые в нашем представлении были вершителями судеб, утих.- Мы пришли сюда, чтобы выяснить обстоятельства одного неприятного дела...

Мы еще не знали, зачем они пришли, но сразу поняли, что их приход ничего доброго не предвещает. Не такой человек был наш директор, чтобы попусту ходить по классам, да еще во время уроков. Мы его вообще редко видели. Появлялся он главным образом тогда, когда в школе случалось какое-нибудь ЧП, и нужно было принять строгие меры, чтобы навести порядок, а потому каждое его появление вызывало тревогу или даже трепет, в зависимости от того, насколько ученик чувствовал себя причастным к этому ЧП. Впрочем, не одних учеников это касалось. Клара Семеновна, например, так растерялась, что никак не могла пришпилить так некстати выбившуюся прядь волос.

- Дело в том,- сказал Зевс, предварительно взглянув на Афину и удостоверившись в ее полной солидарности,- что один из наших учеников обвиняется в краже.

Тут он сделал паузу такую глубокую, что в нее мог провалиться весь его престиж, если бы Афина не сочла нужным заговорить собственным голосом.

- Дело в том,- сказала она, соблюдая все интонации своего начальника,-что в нашу школу поступило заявление от гражданки Копненковой Т.А., в котором она утверждает, что один из учеников нашего класса украл у нее пододеяльник, две наволочки и простыню, которые она повесила во дворе сушиться.

Сначала в классе установилась полная тишина. Потом послышалось какое-то движение, как будто ветер вспугнул листья дерева. Это самые слабонервные заерзали на своих местах. В нашей школе, которая находилась в самом сердце Марьиной Рощи, района, за которым с давних времен закрепилась репутация чуть ли не воровской малины, чего греха таить, мелкие кражи случались не так редко. Однако и не настолько часто, чтобы не быть происшествием чрезвычайным. К тому же в последнее время директор, благодаря решительным действиям и жестким мерам, очистил нашу школу от всякого жулья. С воришками разговор у него был короткий, то есть он их исключал почти без разговора. Как правило, явного протеста со стороны родителей не было, потому что жертвами директорской принципиальности обычно становились "бумажные", которые и без того куда-то исчезали еще в младших классах, и лишь немногие из них по инерции продолжали учиться дальше. Но и тут они не были в безопасности. Беда чаще других навещала их. Это как простуда, которая чаще одолевает тех, кто хуже защищен от холода.

На этот раз беда говорила голосом громовержца с молчаливого одобрения принципиальной Афины:

- Мы сами можем назвать имя того, кто опозорил наш класс и всю школу, но хотели бы, чтобы он сам встал и рассказал нам и вам, как он докатился до такой жизни.

И снова шорох листьев на ветру, а затем эта противная тишина, от которой виски начинает ломить.

- Хорошо,- сказала Афина, то есть наша классная руководительница, тоном, не предвещающим ничего хорошего.- Значит, украсть белье не побоялся, а ответить за свой поступок перед товарищами духу не хватает. Тогда поговорим отдельно о простыне.

До сих пор беда витала над всем классом, а стало быть, ни над кем в отдельности, но теперь стало ясно, кого она выбрала. Эта противная птица норовила вскочить на плечи моего друга Митяя, того самого Патрокла, который был лучшим из нас.

И самое ужасное, что отогнать ее было не в наших силах. Все зависело от каких-то зевсов, афин или даже афродит, а мы герои, перед которыми не могли устоять ни троянцы, ни греческие тюремщики, превратились вдруг в детей, которых можно таскать за уши, ставить в угол, лишать мороженого, пользуясь тем, что они не в силах постоять за себя.

- Гришенков,- Зевс назвал фамилию Митяя.- Ты сидишь так, как будто в первый раз услышал об этой простыне. А между прочим, все тебя видели на новогоднем утреннике именно в простыне. Что ты на это скажешь?

- Видели,- сказал мой Патрокл так тихо, что даже я, его сосед по парте, не понял, сказал ли он на самом деле, или мне это показалось.

- Что же ты молчишь, Гришенков? - вмешалась Афина.- Соседи видели, как твоя мать пыталась сбыть белье на рынке.

Я ждал, что сейчас-то Митяй встанет и найдет слова, чтобы защитить себя, но он по-прежнему сидел, уставившись в парту, и молчал. Мне на минуту даже показалось, будто Митяй и в самом деле провинился. Я больно пхнул его ногой и заглянул ему в лицо. В ответ он зашевелил скулами и едва покачал головой. "Нет, это не он",- понял я, и мне стало стыдно за то, что я позволил себе сомневаться в честности друга.

- Ну, что ж, Гришенков, продолжим наш разговор в другом месте,- сказал Зевс и строгим взглядом обвел класс.

Неожиданно взгляд его остановился на учительнице пения, которая все еще не могла укротить свои буйные волосы. В ответ она покраснела и отвернулась к стене. Эта Афродита, конечно, тоже зависела от воли громовержца, но конечно же не так, как Митяй. Она могла сделать вид, что не замечает недовольства громовержца, пожаловаться на него, в крайнем случае подать заявление "по собственному желанию" и перейти на другую работу.

Мы, "суконные", хоть и не были хозяевами самим себе, но все-таки имели там, на Олимпе, покровителей - отцов, матерей, бабушек и дедушек, которые могли заступиться за нас и выручить в трудную минуту. Митяй же и этого был лишен. В самом деле, трудно себе представить, чтобы его мать пришла в школу защищать сына. И потому он должен был идти туда, куда его вели.

Все во мне протестовало против этого. А Митяй... Еще минута, и он уйдет из класса и, может быть, больше никогда сюда не вернется. Впервые в жизни я увидел, как выглядит несправедливость. Митяй поднялся, даже не хлопнув крышкой парты, и, шаркая ногами совсем как маленький старичок, пошел между рядами.

И тут во мне как будто что лопнуло. Уходил не просто мой одноклассник, не просто, приятель, а лучший из нас, настоящий друг Манолиса Глезоса. Этого нельзя было допустить. Я сам сейчас не помню, как встал тогда и сказал, что Митяй не виноват, потому что это я стащил простыню и все остальное, как потом собирал портфель и уходил из класса, как стоял в кабинете директора. Помню только, что ни Зевс, ни Афина, как ни старались, не могли заставить меня отказаться от моего признания. Я больше не боялся их гнева. Пришло, наконец, и мое время почувствовать себя хоть самую малость героем.

БАЛАХОН И ОБЩЕСТВЕННОСТЬ

(Рассказ)

У нас в Марьиной Роще все друг друга знали, как в деревне. Люди, которые жили где-нибудь на Трубной или на Арбате, так и говорили; "У вас, как в деревне: собаки лают, петухи поют, сирень цветет в палисадниках..." И еще спрашивали: "А вам не страшно?", имея в виду, конечно, дурную репутацию нашего района.

Мы, мальчишки, очень любили распространяться на этот счет. Особенно среди чужаков. И такого страху, бывало, нагоняли разными историями, услышанными от взрослых, что и на нас поглядывали с опаской.

Хотя если честно, то в те, теперь уже не близкие пятидесятые годы, воров и грабителей у нас было не больше, чем в любом другом месте. Да и кто их видел? Во всяком случае, на лбу у них печати о судимости нет.

Впрочем, одного вора мы знали лично -- дядю Васю из Первого проезда. Он редко живал дома -- все больше где-то отбывал срок. Но зато когда его выпускали, он любил играть на гармони у себя во дворе. И неплохо играл.

С удивительным постоянством он грабил один и тот же промтоварный киоск, за что регулярно отсиживал свой год и -- снова играл на гармони.

Дядя Вася был вором-рецидивистом, или, как он сам про себя говорил, "в законе".

Но таких дядей у нас в Марьиной Роще можно было по пальцам сосчитать. Все, как говорится, пережитки прошлого. В основном же наши люди трудились в поте лица своего, кто на заводе, кто на фабрике и редко где-нибудь еще. Марьина Роща была рабочей окраиной.

Кажется, только старики и дети не шли по утрам к станку, да еще Балахон. Он вообще был не как все, этот Балахон.