Рождение гигантов - Николай Басов

Касатка, которую он в последнее время все чаще стал называть Левиафаном, потому что звучание этого имени пришлось ей, в общем, по душе и улавливалось ее привычному к свистам слуху, немного воспротивилась. Но ее сознание настолько не совпадало с мышлением, что Росту приходилось меньше бороться за свои мысли, чем тогда, когда он пребывал в Гулливере. Там надо было напрягать волю, контролировать себя, тут же – ничего подобного… Хотя, что-то и было, недаром Лео, например, очень уж захотел полакомиться Фопом, что пришлось, разумеется, в самой категоричной форме запретить.

Должно быть, разогнавшись, Рост неожиданно оказался не у Храма, а у Одессы, и тут внимательно исследовал второй автоклав, который должен был выбросить, вероятно, такое же существо. Автоклав уже почти созрел, до родов очередной… касатки осталось не так много времени, это Ростик взял себе на заметку. И еще… Неожиданно он обнаружил, что из песка, прямо в воду выходит какое-то… какая-то насадка, мягкая, немного армированная металлом, но если ее подхватить зубами, если пожевать ее, тогда… прямо в горло выходил удивительно вкусный, хотя и жидковатый по консистенции молдвун с замечательным привкусом рыбы и почти сухопутных грибов. Это действительно было вкусно, хотя Ростик и не понимал, как они не заметили эту штуку при родах Лео. И как эта пища оставалась свежей в течение того месяца, пока они, по глупости, плавали так далеко от родного берега.

После этого он понесся через заливчик, отделяющий Храм от Одессы, но тут свои права предъявил Фоп, пришлось обходить его, и – странное дело – на этот раз он не показался таким уж большим, каким Рост воображал его с берега. Он был немалым, но совсем не необъятным. И все-таки Ростик, еще раз запретив Лео питаться Фопом, обошел его вдоль берега дваров, вынырнул у каменной лестницы, спускающейся в воду, положил Лео на мягкую и теплую песчаную отмель, и стал из него выбираться.

Выбрался он довольно удачно, хотя это и потребовало от него много времени, потому что касатка, кажется, отказывалась отпускать его, вообразив, что он должен пребывать в ней вечно.

Когда он немного пришел в себя и уже человеческими глазами осмотрелся, придерживаясь за огромное тело касатки, ставшее за прошедшие недели еще больше, то понял, что переоценил себя. До берега было не меньше полукилометра, проплыть такое расстояние он мог бы, но вода была уже холодной, и хотя после полога, или мантии, в которую он был завернут в теле касатки, приятно было ополоснуться, все равно… он мигом стал уязвимым, неловким и очень слабым, чтобы плавать в свое удовольствие, как раньше, когда он был един с Левиафаном.

Но тут его вперед, довольно решительно, стал подталкивать сам Лео, догадавшись, должно быть, что человек нуждается в его помощи. Так касатка и протащила Ростика до суши, тем более что глубина тут была немалой уже метрах в пятидесяти от лестницы. И десяти минут не прошло, как человек, голый, словно только что родившийся, покачиваясь от холода и внезапной слабости, поднимался по каменным ступеням, благославляя неизвестных строителей, которые эту лестницу выстроили в незапамятные времена.

В Храме все было хорошо, даже очень хорошо, потому что когда Роста обтерли, когда Винрадка принялась его кормить, выяснилось, что тут гостит не кто-нибудь, а мама, только она прибыла в Храм с табуном лошадок, командуя при этом и немалой командой бакумуров, которые помогали ей.

Рост, как ни был он еще неадаптирован к человеческому миру, немного забеспокоился, но Винрадка и дети, которых было, как всегда, больше, чем казалось возможным тут уместить, объяснили ему на разные голоса, что волосатики маму очень любят, уважают ее способность объясняться с конями и не сделают ей ничего плохого.

Но больше всего Ростику пришлось по душе, что, после того как он выбрался из касатки Лео, он был способен, как неявную тень, как слабую размытость в воздухе, словно пар раскаленного масла над сковородой, видеть аглоров… Или ощущал их непривычно обострившимся и на удивление позволяющим ориентироваться обонянием. Вот их присутствие, их несомненная забота об охране Храма и всех, кто в нем обитал или хотя бы гостил, внушали куда более верную надежду в маминой безопасности.

Глава 16

Дети не давали покоя довольно долго, и Ростик, слабо улыбаясь, рассматривал их, удивляясь про себя новизне существования этих человечков в мире. Все они, и Роса, чувствующая себя старшей и самой ответственной среди всего молодняка, покрикивающая даже на аглорышей, которые уже до двух третей были скрыты плащами невидимости, и Машка с Пашкой, от которых не отходил и Степан, румяный и очень солидный даже в свои семь лет, прогуливающийся как бы сам по себе, – дети мамы от ее второго брака, и Гаврила, Ростиков сын от Баяпошки, который тайно вздыхал о том, чтобы обратить на себя внимание отца в большей степени, чем прочие малявки, уже почти подросток, подумывающий, чтобы договориться с таким мощным авторитетом как Ромка, чтобы ему позволили убраться из Храма хотя бы на оставшиеся летние деньки и заняться достойным мужчины делом… Все они, вся эта новая человеческая поросль Полдневья кипела нерастраченной силой, энергией жизни и молодостью до такой степени, что Рост даже не понимал, как ему себя с ними и вести.

В этом ему изрядно помогла Ждо, которая, расправляясь с еще более многочисленной стаей бакумурчиков, которых она и Кирлан породили в браке с Винторуком, сумела обеспечить относительный порядок и среди людей, хотя даже на такой отстраненный взгляд, какой имелся у Ростика, обращалась с человеческими детенышами с большим вниманием, если не сказать, с уважением.

Немного подкормившись нормальной человеческой пищей и обнаружив, что в целом ему такое питание не слишком нравится, Ростик осовел и просидел за столом, время от времени возобновляя попытку съесть, например, жареной картошки, до момента, когда из степи послышались гиканья, гортанные выкрики бакумуров, и в зале, составляющем главное помещение Храма, появилась слегка распаренная мама.

Она была в странном одеянии, состоящем из гимнастерки, коротких штанов и высоких сапог на шнуровке. Но чтобы кожу под коленями не разъедал лошадиный пот, она еще, по примеру ковбоев, носила какой-то раздваивающийся, вытертый до блеска кожаный фартук, облегающий ноги и хлопающий на каждом шаге.

– Ростик, милый, – она обняла его, обдав запахами пота, лошадиного духа и горьковатого, но такого здорового аромата степных трав, пыли и солнца. – Я сейчас душ приму и поднимусь, – она засмеялась, – а ты никуда не уходи.

Он проводил ее взглядом, удивляясь, как в этой женщине, которой было уже под шестьдесят по меркам Земли, сохранилось столько здоровья и жизнерадостности. Она вернулась из подвала, где протекал ручей, образующий постоянный душ, еще до того, как Ждо с Кирлан закончили выставлять на стол новый обед с нарезанной ветчиной, лепешками, фасолью в остро пахнущем соусе, свежеподжаренной рыбой и массой зелени. Среди этого великолепия торжественно, словно принцесса на троне, находилась восхитительная дыня, истекающая прозрачным, сладчайшим соком.