Сагайдачный. Крымская неволя - Даниил Мордовцев

Ничего этого не знали и ни о чем подобном не вспоминали казаки, подъезжая к этому поэтическому острову; они вспоминали только о своей поэтической Украине, о ее рощах — «гаях зелененьких».

Но что это темнеется около острова Тендра? Не то гуси плавают стадами, не то лебеди. Нет, не гуси то и не лебеди.

Недалеко от рощи Гекаты, вдоль всего берега, словно заснувшие на воде утки, чернеются казацкие чайки, а среди них, подобно огромным птицам-бабам, или бакланам, вы­сятся галеры, отнятые казаками у турок как около Кафы, так и в Синопе, и среди открытого моря. Это — флотилия Сагайдачного, возвращающаяся из своего далекого и слав­ного подвигами похода — в землю христианскую, на тихие воды, на ясные зори.

По берегу бегает курчавенькая черноглазенькая татароч­ка и с веселым лепетом собирает красивенькие камушки и раковинки. Тут же сидят казаки, курят люльки и любуются своею дивчинкою. Олексий Попович не спускал с нее глаз, боясь, чтобы она не упала в воду. Хома, смастерив из ка­мыша нечто вроде ветряной мельницы, дул на нее в отвер­стие пустой камышинки, необыкновенно раздувая свои крас­ные и без того раздутые щеки, и мельничка вертелась.

Несколько в стороне, на том самом месте, где находилось когда-то знаменитое «дромос Ахиллеос», три острожские товарища — веселый сероглазый Грицко и черномазый Юхим, некогда возившие на себе в чертопхайке патера Загайлу, и острожский друкарь Федор Безридный — пробо­вали добытые в походе самопалы и стреляли в цель. Ми­шенью служила старая шапка, вздетая на воткнутое в землю копье. Все они одеты были в дорогое турецкое платье и увешаны оружием. Федор Безридный уже не смотрел роб­ким друкарем: он пополнел, загорел, превратившись в бое­вого казака, в «лицаря», что и доказал своею беззаветною храбростью в походе, так что сам Сагайдачный обратил на него внимание и отличал перед прочими казаками. У бывше­го друкаря был теперь свой собственный джура — оруже­носец, в которые охотно пошел один из молодых невольни­ков, родом москаль, спасенный друкарем в Синопе от ту­рецкой сабли.

Джура стоял недалеко от мишени и наблюдал за выстре­лами. Первым выстрелил Грицко.

— Попал? — спросил он, когда рассеялся дымок.

— Нету, мимо, — отвечал джура.

Выстрелил Юхим и схватился за щеку: ружье, заряжен­ное не в меру, отдало.  

— Ой, аспидное!.. Попал?

— Попал, да не туда — пальцем в небо.

— Попал себе в лоб, — усмехнулся Грицко.

Прицелился и Федор Безридный. Последовал глухой удар. Шапка повалилась вместе с копьем.

— А что, джуро?

— Попал, как пить дал, — радостно отозвался джура, — в саму точку угодил.

Между тем у самого мыса острова Тендра, в хвосте казац­кой флотилии, стояла большая, отнятая казаками на море турецкая галера, которая на этот раз исполняла вартовую, или сторожевую, службу. На верхнем ее чердаке стоял по­жилой казак, с загорелым открытым лицом, и, оттенив ладонью глаза, смотрел пристально вдаль. Это был один из куренных атаманов, веселый казак Семен, по прозвищу Ска­лозуб, названный так потому, что на его добродушном лице при малейшей улыбке, словно перламутры, сверкали из-под густых усов белые зубы. Семен Скалозуб почесал у себя за ухом, оглядел кругом море, снова оттенил глаза ладонью и тихонько свистнул.

На свист его оглянулись другие казаки, которые, сидя в «холодку», под пологом, развлекались невинною игрою — плевали в море: тот, кто дальше всех плевал, драл за чуб того, кто плевал всех ближе.

— Эй, панове молодцы! — окликнул их Семен Скало­зуб.

— Агов! — отозвались казаки.

— А поглядите, панове, не галера то?

Казаки повскакивали с мест и бросились на чердак.

— Да, галера, пане отамане, — отозвался вскоре тот из них, который недавно передрал за чуб почти всех своих товарищей.

— Да галера ж, да еще и разрисованная, — подтвердили другие.

— Я и сам вижу, что галера, — согласился Скалозуб, — а что она такое есть галера, не то она блудит, не то светом нудит?

— А бог его знает, — отвечали казаки.

— Так вы, хлопцы, — продолжал Скалозуб, — заряжайте пушки, да галеру грозною речью встречайте, гостинца ей дайте.

— Вот те на! — махнул рукою тот, который всех драл за чуб.

— А что? — удивился Скалозуб.

— Что! Верно, ты, батьку отамане, сам боишься и нас, козаков, срамишь: сия галера ни блудит, ни светом нудит.

Скалозуб посмотрел на него еще с большим удивлением.

— Так какая же галера?

— Да это, может, давний бедный невольник из неволи убегает.

— Невольник? На такой галере?

— Да невольник же.

— Ты почем знаешь?

— Коли б не знал, не говорил.

— Овва!

— Турки б не полезли прямо вам в глаза.

Но осторожный Скалозуб не согласился с этим доказа­тельством и велел зарядить пушки.

Казаки должны были повиноваться, тем более, что неиз­вестная галера быстро приближалась к сторожевому посту. Грянуло разом несколько пушечных выстрелов. Быстро при­ближавшаяся галера дрогнула всем корпусом и останови­лась: выстрелы с сторожевой галеры пробили три доски у самой воды. Послышались крики с пробитой галеры. Ка­кой-то старик, с седою по пояс бородою, в турецком одея­нии, показался на чердаке. В руках его трепалось красное «хрещате», истрепанное казацкое знамя. Старик махал им в воздухе и кланялся. До сторожевой галеры отчетливо до­неслись слова, сказанные чистою казацкою речью.

— Ой козаки, панове молодцы! — звучал старческий сильный голос.

— Се есть не турецкая галера, а се есть дав­ний бедный невольник, Кишка Самойло, из неволи убегает.

— Кишка Самойло! — воскликнул Семен Скалозуб.

— Господи!

— Он, панове, с казаками, — отвечал старик, махая ка­зацкою хоруговью, — был пятьдесят четыре года в неволе, а теперь не даст ли бог хоть час погулять на воле!

— Тонем! Тонем! — раздавались отчаянные голоса, по­крывавшие слова Кишки.

— Спускай лодки! Рятуйте бедных невольников, дет­ки! — крикнул Скалозуб.

Казаки, скидая торопливо шапки и крестясь, стремглав бросились в лодки и в несколько ударов весел успели подле­теть к медленно потопавшей галере. Слышно было, как вода, клокочущая фонтанами, врывалась в ее пробоины, и галера, скрипя и покачиваясь, осаживалась все глубже и глубже.

Казаки зацепили ее баграми, бросили на борт канаты, которые были схвачены потопавшими невольниками, и общими усилиями потащили галеру к берегу.

Между тем к этому месту берега, привлеченное выстре­лами и суматохою около сторожевой галеры, высыпало все казачество. Узнав, в чем дело, увидав, что это убегают из турецкой неволи бедные невольники и что с ними находит­ся давно пропавший без вести старый батько Кишка Самой­ло, казаки радостно бросали вверх шапки, а другие стре­ляли в воздух из мушкетов, салютуя спасшимся товарищам.

Пришел и Сагайдачный с старшиною. Увидав Кишку Самойла, они невольно остановились: седая голова старого гетмана припала к земле, которую он целовал, обливая сле­зами.

Когда он поднялся, Сагайдачный, приблизясь к нему, поклонился в ноги и с глубоким чувством проговорил:

— Здоров будь, здоров будь, Кишка Самойло, гетман запорожский! Не загинул еси в неволе, не загинешь с нами, козаками, на воле!

Один Иляш-потурнак стоял в стороне, как отверженный, боясь приблизиться к бывшим своим товарищам и землякам.

XXIV

Последняя стоянка казаков на острове Тендра вызыва­лась серьезными стратегическими соображениями. Казацкой флотилии, достаточно погулявшей по Черному морю и оста­вившей после себя кровавые следы как в Крыму, так и в Малой Азии, в Анатолии, предстояло теперь возвращаться восвояси, к Днепру-Славуте, на тихие воды, на ясные зори. А это нелегко было сделать: вход в Днепр сторожили такие грозные турецкие крепости, как Очаков и Кызы-кермен. Если казаки, выступая в поход, успели благополучно пробраться мимо этих твердынь, так это потому, что тогда их турки не ждали. Теперь же, после того как казаки «до фундаменту опровергли» Кафу и Синоп, взяли с бою в открытом море несколько галер и мушкетным дымом оку­рили самые предместья Стамбула, после того как они на­вели ужас на все побережье Черного моря и испуганный султан думал уже бежать из своей столицы на азиатский берег своих босфорских палестин, — после этого казаки должны были знать, что возвращения их в Днепр турки ждут, и ждут не с пустыми руками.

Теперь казакам предстояло пробиваться сквозь убийст­венный огонь турецких батарей Очакова и Кызы-кермена и, кроме того, выдержать, может быть, атаку целой турецкой флотилии в устьях Днепра.

Старая голова Сагайдачного все это сообразила, взвесила и пришла к решению: «У шори убрать проклятих яничар» — провести, обмануть, на сивой кобыле объехать.