По ту сторону кровати - Аликс де л’Эн

Лиз Онфлёр с удовольствием поглощала соевый бифштекс. Она чувствовала себя в ударе и решила поцапаться с Момо.

— Знаете, в чем ваша проблема, Мохаммед? Вы отрицаете свой магрибский идентитет.

— Называйте меня, пожалуйста, Морисом. Не понял, что я отрицаю?

— Свой магрибский идентитет! Свое происхождение из Северной Африки — теперь понятно? Тот факт, что вы родом из суровой страны, населенной суровыми, будто из камня вытесанными людьми, но ведь людьми, возвеличенными коснувшимся их поэтическим дуновением, которое и сравнить-то не с чем. Вот что вы отринули. Живя на Западе, вы потеряли свои корни.

— А вам хотелось бы, чтобы я выписывал счета должникам, нарядившись в галабию и абу[46], и выглядел бедуином? Между прочим, на исторической родине у меня и нет никого. Все — в Шату, в Нантерре. Даже самые дальние родственники живут в Манте. Да и сам я, кстати, побывал в Марокко всего дважды — по путевке Средиземноморского клуба и на семинаре нашего Союза в Марракеше.

— Мне грустно видеть, что у вас нет настоящих корней. Вот я из Нормандии. Тоже не самая удобная для жизни страна — ничего не поделаешь, ужасный климат, но страна гордых и достойных людей, впрочем, как и ваша.

— Лиз, все нормандцы, сколько я их знаю, в семь утра уже вовсю глушат кальвадос!

— Точно. Это люди, на протяжении веков сохранившие свои традиции.

Момо, задетый за живое, выпрямился на стуле яз искусственного бамбука.

— Я тоже храню в душе культуру своих предков. Конечно, я не ряжусь в нее, как некоторые, не выставляю напоказ, но она во мне живет, и еще как живет. Вот, скажем, моя любовь к зрелым и дородным женщинам — чисто восточная черта.

— А знаете, что они вам скажут, эти зрелые и дородные женщины?

— Ой, вы что, подумали, я про вас, что ли? Ах-ах! Вы знаете, кто вы, Лиз? Вы — как Лиз Тейлор, вы фурия, вы миф! А еще знаете, кто вы? Вы «джимини», они сейчас в Америке притча во языцех, этакое больное место общества, я читал в «Обсервер», правда-правда.

— Что еще за больное место?

— Ну, имя взято из «Пиноккио», детской сказки. Джимини — это маленький сверчок, символизирующий собой рассудительность, здравый смысл. Он везде таскается за деревянным человечком и учит того, что ему делать. Так вот «джимини» в Соединенных Штатах — это те самые добровольно вступившие в борьбу за «везде должен быть порядок» и чрезвычайно воинственные (сами, естественно, примерные и добропорядочные) граждане, которые въедаются другим в печенки и постоянно учат их, как поступать правильно!

Момо произнес все это с совершенно ангельским видом, смертельно оскорбленная Лиз ответила ему лучезарной улыбкой.

— Что ж, неплохое сравнение… Отлично понимаю, что речи отвергнутого воздыхателя не могут обойтись без горечи. Но, поскольку вы переключились на детские сказки, думаю, вам уже не терпится поговорить об Экторе?

Кантюи рассказал ей о сцене, которую наблюдал во время кастинга нянь. Бабушка покачала головой: ее таким не удивишь. Пусть даже Эктор ничем подобным с ней не делился, она и сама видит, что там дела не клеятся. Выудить хоть какую-нибудь информацию у Юго или Арианы невозможно. Дочь отделывается междометиями, а зять, у которого дел выше крыши, стоит ей начать разговор по телефону, сразу кричит, что у него выкипает или горит что-то на плите… Ладно, послезавтра она увезет детей на две недели в родную Нормандию, и малыши побудут с ней, пока родители не заберут их на время своего августовского отпуска. Вот там-то, на родине, поставив перед каждым по полной тарелке клубники со сливками, она внуков и разговорит. И Эктора, и Луизу. Какие могут быть сомнения?..

Когда ужин подходил к концу, Лиз, крутя в руках коричневый фантик от биошоколадки, которая лежала на блюдечке от ее обескофеиненного колумбийского, и не поднимая глаз, быстро прошептала:

— Момо, хочу сказать вам спасибо. Сейчас вы, кажется, один из немногих людей, кто еще интересуется моими внуками. Меня это трогает… нет слов как трогает…

Судебный исполнитель поостерегся восстановить истину. На самом деле ребятишки Марсиаков интересовали его лишь в той степени, в какой их дурное расположение могло повлиять на исполнение его планов. Но он сразу понял, что выпал прекрасный случай добиться успеха. И ответил с доброй-предоброй улыбкой:

— Полно вам, я же человек, и ничто в мире не волнует меня так, как горе ребенка!

А Лиз Онфлёр вдруг заметила, какие глубокие, какие бархатные у него глаза.

Нa полу машины валялись вскрытые конверты. Красный свет заставил Юго остановиться, и, воспользовавшись паузой, он посмотрел, а что там за извещение из банка. Ничего себе! У него на кредитной карточке задолженность в семьсот евро! Каким же образом ему это удалось? Тысячи двухсот евро за глаза должно было хватить на месяц, особенно теперь, когда Ариана сама оплачивает все основные домашние нужды. И карманные деньги куда-то утекли, а он даже не может вспомнить, на что их тратил, кроме набора спортивных трусов, приобретенного на распродаже в прошлом месяце. Конечно, он тогда не посмотрел на цену, он давным-давно на ценники не смотрит, но не могли же трусы стоить тысячу девятьсот! Тем более — в евро! Может, при оплате у него каким-то таинственным способом украли банковский код? Но, чуть-чуть подумав, он припомнил еще кое-какие мелкие покупки, сделанные совсем недавно в магазине стандартных цен… Прогуливаясь тогда с полной тележкой по первому этажу, он добавил в эту самую тележку совершенные пустяки: маечки детям, одну-две безделицы из отдела для мужчин… Юго почувствовал себя опустошенным и жалким. Ведь сколько семей с четырьмя детьми обходятся, учитывая все платежи, такой же суммой в течение целого долгого месяца! Надо срочно что-то сделать для успокоения совести: чувство вины снова взяло его в тиски. Решение принято: он отправит сто евро на нужды благотворительной столовой! Но ведь пока надо каким-нибудь образом пополнить кредитку-то… Сначала он хотел попросить о перечислении туда тысячи евро с одного из его счетов в ЖЕЛУТУ… но нет, нет и нет: Ариана рано или поздно узнает об этом от бухгалтера, а он пообещал жене не мошенничать. До чего же унизительно! И все-таки минуту спустя он решил позвонить Ариане насчет дополнительной субсидии в связи с исключительными обстоятельствами.

«Вот это да! Он разглядывает мои ноги!» Ариана опешила. В течение четверти часа, докладывая хозяйке ЖЕЛУТУ о ходе операции с кодовым названием «Чип-энд-Дейл», ее подчиненный то и дело посматривал под стол. Всего полгода назад Ариана не могла вынести, когда мужья клиенток исподтишка пялили на нее глаза, это приводило ее в состояние той самой холодной и бессильной ярости, которая обеспечивает успех курсов по выработке «правильной воинственности» у женщин. Но сейчас совсем другое дело. Погода чудесная, настроение отличное, и нисколечко она не оскорбилась, более того — решила, что у подчиненного налицо все основания поступать именно так. Ноги — лучшее, что в ней есть. Когда она была подростком, один знакомый мальчик так и прозвал ее — Ах-Эти-Ножки. Он, бедняжка, сам-то был страшненький, но вкусом, судя по всему, отличался хорошим, этого у него не отнимешь. Хозяйка ЖЕЛУТУ мысленно поздравила себя с тем, что надела-таки из-за жары платье-рубашку вместо опостылевших брюк. Какой он милый, этот Фланвар! Сколько ему может быть лет? Тридцать два… тридцать четыре от силы, да, примерно так. И красивый он парень, тут не поспоришь. Внезапно она почувствовала себя лучше не бывает, такой радостной, такой легкой…