Ведьма и князь - Симона Вилар

Мокей только плечами чуть пожал.

– Добрая-то она добрая, но не про меня такая жена. Али не видишь?

И подбоченился, выставив вперед ногу в расшитом городском сапожке. Головой тряхнул, отбрасывая со лба длинную прядь.

Малфрида поглядела на него и неожиданно рассмеялась. С чего бы? Да только Мокею от ее смеха не обидно, а радостно сделалось, потому что была она такая веселая, игривая, улыбка ее так и лучилась светом. И Мокей сам засмеялся, веселясь, не ведая чему.

Они помолчали. Обычно бойкий при бабах Мокей не знал, как и разговор с ней начать. Невольно покосился на козьи черепа на шестах. И чего в прошлый раз так напугался? Он отогнал прочь поганые мысли, стал разглядывать знахарку. В понимании Мокея бабы-врачевательницы должны были выглядеть иначе – степенные и спокойные, полные достоинства, гордящиеся своим умением. Эта же смотрелась как девчонка-охотница. В мужских штанах из мягкой кожи, в рубахе из сермяги[82] с закатанными до локтей рукавами, в кожаном переднике, заляпанном сгустками крови. Но даже такая неприбранная она нравилась Мокею. Ее решительное лицо с резкими, но привлекательными чертами, ее слегка растрепанные волосы, легкими волнистыми прядями ниспадающие вдоль щек, коса, затянутая сзади петлей, чтоб не пачкалась.

– Смотрю, охота твоя была удачной, – кивнул Мокей на тушу, которую она разделывала. – Да только не для такой знахарки, как ты, подобным занятием себя утруждать. Хочешь помогу?

Она смолчала, не прекращая работы, а он так и смотрел, словно в жизни ничего краше не видел, как она умело сдирает шкуру с лани, делая надрезы у раздвоенных копыт, как потом соединяет разрез с уже распоротым на брюхе животного. Лицо ее было сосредоточено и необычно. А чем необычно? Ведь Мокей встречал и краше, а все равно глаз отвести не мог.

Кажется, вечность бы на нее смотрел, но Малфрида словно и не замечала восхищения в его взоре. Потом спросила:

– Хворь ли у тебя какая приключилась, молодец, раз пришел с подношением и ждешь, пока освобожусь?

И поглядела снизу вверх своими темными мерцающими глазами. Перед какой иной Мокей бы не растерялся, а тут даже покраснел.

– Неужто похож я на хворого? А подношение... Ты же тут пришлая, баба одинокая, вот и решил помочь, гостинец принес, а не подношение. Примешь?

Она улыбнулась.

– Ладно, раз пришел, то и впрямь начинай помогать, – и протянула окровавленный тесак.

Сама же отошла, стала переворачивать тушки птиц, коптившихся на решетке под навесом у разведенного чуть в стороне костра, подкладывала в огонь смоченные водой хвойные ветви и ароматные травы.

За работой они стали разговаривать. Мокей полюбопытствовал: когда это она успела с утра набить столько дичи? Не иначе как в потемках охотилась – попробовал он пошутить. Но Малфрида странно поглядела на него, сверкнув блеском темных очей. Мокей же ловко содрал шкуру с убитой лани, спросил, куда подвесить тушу, чтобы кровь стекла. Когда они стали подвешивать ее на перекладине, их лица оказались совсем близко, и Мокей не удержался, чтобы не коснуться лбом виска Малфриды. Провел, будто лаская. Она же и отстраняться не спешила, но увернулась, едва он попытался ее обнять.

– Измажешь еще меня.

Отошла, стала обмывать руки в корчаге с водой, вытирать холстиной. Мокею же вдруг вновь странное показалось. Будто рогатый череп козы опять пялится безглазо и строго. Словно гневаясь, что пришлый к хозяйке пристает. И Мокей невольно сделал жест, предохраняющий от темных сил, заметив при этом, что Малфрида глядит на него со странным выражением на лице. Будто и посмеивается, и предостерегает.

– Не боязно ли тебе, Малфрида, одной тут жить?

– Нет. Я лес люблю. После шумного града да воинских ватаг тут такое спокойствие!

Мокей тут же стал просить Малфриду рассказать о дальних краях да о других людях. Для жителя лесов узнать об ином мире было естественно, но Малфрида только отмахнулась. Взяла одну из подаренных им тушек глухарей, стала быстро и ловко ощипывать.

– Нарассказывалась уже. Всякий кто придет, о том же просит. Да и тебе что за нужда выпытывать? Слыхивала, ты и сам уходить из селища любитель. Отбываешь с товаром, возвращаешься, вновь уходишь.

Что-то не клеилась у них беседа, не завязывались те игривые, легкие отношения, что таят в себе нечто большее. И Мокей, чтобы не отправляться восвояси, просто взял другую тушку глухаря, тоже принялся ощипывать. Чтобы не тянулось это неловкое молчание, сам стал рассказывать новости с большака. И поведал он знахарке о том, что князь Игорь Киевский давно в походе, еще не вернулся, но уже идет молва о том, как дружина Игоря встретилась с могучим войском ромеев, и все думали, что не избежать великой сечи. Однако ромеи повели себя неожиданно. Их войско было сильным и могучим, но в бой они не рвались, наоборот, стали просить князя отказаться от битвы, а они-де ему за то предложат дань, какую даже при князе Олеге не платили, а также одарят богато Игоря и его людей. Отчего так поступили ромеи, было неясно, Игорь все равно боя хотел, однако его люди заупрямились. Молвили зачем кровь проливать, когда нам и так выгодное предлагают? И князь вынужден был согласиться. Хотя, как поговаривают, не радостен был, когда договор с ромеями укладывал. А еще сказывают, были в его войске степняки-печенеги без числа, которым тоже было не по нраву, что без сечи обошлось. И чтобы умилостивить их, дал им Игорь своих людей, и они вместе с ними пошли на царство, которое называют Болгарским. Печенеги ушли, а Игорь остался дань от ромеев принимать. Дань та столь великая, говорят, что до снегов Игорь не успеет с ней в Киев вернуться. И еще болтают, что жаден князь и придирчив, что каждый пункт в договоре оспаривает, блюдя свою выгоду, но ромеи вроде как не артачатся, все принимают, как он желает. Ну, о том, насколько Игорь требователен и жаден, древлянам хорошо ведомо – не первый ведь год дань ему платят. Говорят, и в это полюдье немало выдавать Киеву придется. А воевода Игоря, Свенельд, скоро прибудет в чащи древлянские, власть Киева тут вершить, на полюдье сидеть, кормиться за счет древлянского племени.

– Да ты хоть слушаешь меня, Малфрида? – заметил Мокей, увидев, что она сидит, замерев, и руки ее застыли среди глухариного пуха.

Малфрида повернула к Мокею лицо, но взгляд ее все еще был отсутствующим, словно ушедшим в себя.

– Так вот, значит, как с походом все обернулось, – молвила задумчиво. – И впрямь получил князь выгоду не меньшую, нежели Олег Вещий, но славы ему былинщики все равно петь не будут. Видать, не обмануло меня предчувствие, что не все ладно с этим походом. Затоскуют мечи в ножнах... правда, кровь не прольется. Может, и к добру то.