Доктор Данилов в дурдоме, или Страшная история со счастливым концом - Андрей Шляхов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Трудотерапия пока подождет, – сказал заведующий отделением. – А не хотелось ли вам когда-нибудь стать очень известным человеком? Так, чтобы о вас говорили, чтобы вас узнавали?
– Это уже пройденный этап, – улыбнулся Данилов. – Когда я работал на «скорой», то меня узнавали в троллейбусе или на улице и без синей формы. Известность, она, знаете ли, утомляет…
Спустя час психиатры шепотом посовещались между собой, не спуская при этом с Данилова настороженных взглядов. Вердикт объявил Лычкин:
– Что ж, можно сказать, что кризис миновал и это не может не радовать. Вы, Владимир Александрович, наконец-то пошли на поправку… Несколько дней наблюдения, и мы будем решать вопрос о дате вашей выписки. Только пару дней пока проведете без прогулок и свиданий, договорились? Нам надо окончательно убедиться в стабилизации вашего состояния.
– Ладно, – легко согласился Данилов. – Стану отсыпаться дальше. Укольчик на ночь будет?
– Конечно, будет, – пообещал Лычкин.
Он был уверен, что благоразумие Данилова показное. Профессор пришел к обратным выводам, а Безменцевой было все равно. Ее больше занимал другой вопрос – как выжать из своего скуповатого любовника очередную «побрякушечку» – колечко или сережки, а то и все вместе. Последний подарок был так давно – почти полгода прошло.
«Мы с тобой играем сейчас в одну игру, – думал Лычкин. – Я хочу побыстрее от тебя избавиться, а ты хочешь побыстрее уйти. Пожалуйста, я не против. Мне совсем не улыбается ежедневно беседовать с твоей истеричкой женой и слышать ее угрозы. Вали на все четыре стороны и жалуйся на меня кому хочешь. Ты теперь псих – законченный, диагностированный, подлежащий учету. Грош цена твоим жалобам».
Так всегда поступают умные заведующие отделениями – избавляются от чрезмерно проблемных больных всеми законными путями. Суть в том, что выписанный жалобщик доставляет куда меньше проблем, чем лежащий в отделении. В первом случае все действия вышестоящих органов будут сводиться к изучению истории болезни, затребованной из архива. Изучайте на здоровье, все равно не найдете к чему прицепиться. А жалобщик, продолжающий стационарное лечение, это неплохой повод для комиссии или просто для неожиданного визита ответственного лица, которому поручено «разобраться и доложить». Опять же – родственники перестают таскаться к заведующему отделением и лечащему врачу и сверлить им мозги своими заумными требованиями. Жизнь сразу становится спокойнее… Конечно, не навсегда, а лишь до тех пор, пока очередной придурок в отделение не ляжет, но порой перерыв между придурками растягивается больше чем на полгода. Красота!
Он бы выписал Данилова и сегодня, но чего нельзя, того нельзя. Был случай обострения с буйством? Был. Значит, надо стабилизировать состояние и только тогда выписывать. Иначе – дефект лечения. И страховая компания откажется оплачивать такую историю болезни, и все проверяющие будут цепляться к поспешной выписке. Опять же – подозрительно. С чего бы это вы, уважаемые доктора, так поспешили от своего пациента избавиться? Нет, все должно быть как положено.
По окончании «допроса» Безменцева «отконвоировала» Данилова до его койки. Когда она вернулась в ординаторскую, профессора там уже не было.
– Значит так, Тамара Александровна, – расхаживая по ординаторской, Лычкин начал подводить итоги, – диагноз тот же, окончательно. Валентин Савельевич полностью поддерживает. Сегодня отмечай значительное улучшение состояния и каждый день добавляй плюсов. Не забудь отметить, что сам попросился на трудотерапию.
– Готовим к выписке? – улыбнулась Безменцева, пиная ногой воображаемый мяч.
– Планируй на следующий четверг, но пока ему ничего не говори.
– А если он или жена начнут возбухать по поводу диагноза?
– Твой вопрос, Тамара, содержит в себе и ответ. Прямо как в даосской притче. – Лычкин остановился посреди ординаторской. – Они будут возбухать, они уже возбухали, и вообще они скандалисты. Поэтому диагноз должен работать на нас. Он должен быть таким, какой нужен нам. И он должен быть, что называется, железным! Именно для этого я сегодня попросил профессора уделить часок твоему Данилову.
– Нашему Данилову, – улыбнулась Безменцева.
– Ну, пусть будет – нашему. Так что не спорь с ним, будь поласковее, он тоже, как я понял, не хочет больше с нами ссориться. Дошло, наконец, что мы можем продержать его здесь очень долго…
Лычкин шагнул к двери, но остановился и обернулся к Безменцевой:
– А с женой его лучше не общайся. Отправляй ее ко мне. Свиданки и прогулки разрешишь с понедельника.
– А почему не с сегодняшнего дня?
– А не хрена меня пугать и на меня давить, вот почему! – оскалился Лычкин. – Ну а уж за три дня до выписки пациент должен пользоваться всем набором свобод, иначе несостыковочка выйдет. Да, девчонкам скажи – пусть продолжают разрешать ему звонить вечером с поста.
Лычкин помнил из физики, что если у кипящего котла совсем перекрыть выход пара, то будет взрыв. Пусть перекинутся словечком по телефону. Тем более что если Данилов не дурак, то время разговора он может (и должен!) посоветовать жене вести себя благоразумно. А то устроила тут показательное выступление в духе войны Алой и Белой роз. Напугала ежа голой задницей. Задница, кстати говоря, у нее аппетитнее Тамаркиной… И что только главный врач в ней нашел? Ох, скорей бы забрал он ее куда-нибудь на повышение, а то кому приятно в собственном отделении глаза и уши начальства постоянно иметь. Если бы он ее только трахал, так ведь они еще и общаются, обмениваются информацией…
Безменцева истолковала задержавшийся на ней взгляд заведующего отделением как проявление восхищения или интереса. Повела плечами, приосанилась и игриво склонила голову набок. Хотела еще языком по губам провести, но не успела – Лычкин молча вышел из ординаторской.
– Ох, дела наши грешные, – совсем по-старушечьи вздохнула Безменцева, усаживаясь за стол.
Ей не хотелось писать дневники и обходы в историях болезни, а потом идти на общебольничную конференцию. Здесь занудство и там занудство.
И дни какие-то пустые, день прожит, а вспомнить совершенно нечего.
И любовник – скучный старый брюзга. Папик в квадрате, неинтересный ничем, кроме своей должности.
Всплыло из памяти: «А жизнь тихонечко уходит, не то чтоб жизнь, а так…»[11]
– Говно! – громко окончила фразу Безменцева.
И вообще, наверное, это знак судьбы, что Светочка все тянет с приемным… Может, послать все к чертовой матери, и уйти в кадровую службу какой-нибудь компании – тестировать и собеседовать кандидатов в сотрудники и самих сотрудников? С таким опытом и знанием английского ее возьмут с удовольствием. Можно будет забыть и про психов, и про их истории болезни, и вообще про весь этот дурдом…
«И про доходы тоже, – подала голос жадность. – В кадровой службе тебе для начала больше полутора штук баксов платить не станут, если не меньше, а сегодня только сын Климашкина пятьсот баксов дал».
Пятьсот баксов были чем-то вроде «аванса за хорошее отношение». При выписке можно было ожидать еще столько же.
В настоящее время у Тамары Александровны было всего двое «совсем бесплатных» – Данилов и его бывший сосед по шестой палате Славик, которого никто не навещал. Со всех остальных лечащему врачу хоть что-то, да перепадало. «Хоть что-то» в понимании Безменцевой начиналось от пяти тысяч рублей. Меньшие суммы она считала «мусором», не заслуживающим того, чтобы об него «пачкать руки».
– Кадровая служба подождет, – вслух сказала Безменцева, раскрывая первую из историй.
Тем более что там тоже будут свои сложности. Здесь ты врач, почти небожитель, все перед тобой заискивают, а там будешь никем. Обычный сотрудник отдела персонала, не более того. И доброе отношение главного врача не стоит сбрасывать со счетов. Нет, уходить из больницы нецелесообразно…
«Да, а может, действительно вместо приемного пойти заведовать психодиагностикой? – мелькнула мысль. – Не такое уж и плохое отделение, если вдуматься. И больных самой вести не обязательно, разве что оставить за собой одну палату для самых любимых клиентов…»
И кто решил, что психиатрам надо ежедневно писать дневники? Вполне хватило бы одного раза в неделю. Только бумагу зря переводить и время попусту тратить. Это при лечении пневмонии каждый день динамика, а в психиатрии какая может быть динамика? Дурак, как его ни лечи, дураком и помрет, недаром ведь говорится, что горбатого только могила исправит!
Открылась дверь, пропуская в ординаторскую Галину Федоровну, другого врача второго отделения.
– Ну и зануду ко мне положили. – Галина Федоровна закатила глаза и в сердцах шмякнула тощенькой свежей историей о свой стол. – Вязкий как тесто, липкий как патока, тупой как пробка… Но у него такая милая жена…
«Милая» на языке Галины Федоровны означало «платежеспособная и нежадная».
