Обещай, что никому не скажешь - Дженнифер МакМахон

– Иди на кухню. Там есть мыло, вода и щетка в раковине. Я сейчас приду.

Зак отправился на кухню, а я постучалась и осторожно открыла дверь студии, где увидела свою мать, погруженную в работу за холстом.

– С тобой все в порядке, мама?

– Все замечательно, Кузнечик.

Я тихо прикрыла дверь и вышла на кухню, где Зак оттирал рукав своего пиджака.

– Мне очень жаль, – обратилась я к нему. – Она не в себе. Никогда нельзя предсказать, как она поведет себя.

Я подошла к запертому ящику с лекарствами и мысленно напомнила себе, что завтра утром надо позвонить доктору Кроуфорду. Похоже, ежедневное увеличение дозировок давало лишь незначительный эффект. У матери очень быстро развивалась устойчивость к лекарствам. Или ее здоровье резко начало ухудшаться?

Я положила в карман парочку таблеток, собираясь дать их ей сразу же после ухода Зака.

– Это не проблема, Кейт. Мне не следовало удивляться ее состоянию. – Он мимолетно улыбнулся. – В следующий раз я буду надевать халат. И, может быть, добрый старый фартук.

– Ладно. Лучше сними свой пиджак, я замочу его. Или можно отдать его в химчистку.

– Не стоит, все равно мне скоро нужно идти. – Он промокнул пятно бумажным полотенцем. – Кейт, я заехал в основном потому, что хотел поговорить с тобой про Опал.

– Что такое?

– Проклятье, это даже как-то неловко. Сегодня утром ко мне приехала Рейвен. Она была вне себя.

– Послушай, Зак, если это насчет кошки…

– Кошка? Нет. В последнее время поведение Опал сильно беспокоит ее. Она очень встревожена и считает, что твое общение с Опал, пожалуй, не очень хорошая идея.

Я нахмурилась.

– Рейвен попросила, чтобы ты приехал сюда и сказал мне об этом?

– Я сам предложил. Я опасался, что если она попытается поговорить с тобой в том состоянии, в котором она находилась…

– Понимаю, – перебила я.

– Послушай, Кейт. Я думаю, что Рейвен все равно приедет; сейчас она немного не в себе, но этого можно ожидать. Она – расстроенная мать, которая пытается делать то, что кажется ей правильным. Ее тревожит одержимость Опал историями о Картофельной Девочке и ее привязанность к тебе из-за твоей связи с Дел.

– Мы нормально общались с Опал до того, как у нее появился интерес к Картофельной Девочке, – возразила я. – Она привязалась ко мне во время моего последнего приезда, и это не имело никакого отношения к Дел.

– Я знаю, Кейт. – Зак вскинул руки в оправдательном жесте. – Не стреляй в гонца, приносящего дурные вести. Я понимаю, что твоя связь с Опал не сводится к истории Дел. В сущности, я думаю, что ты оказываешь на нее положительное влияние. Но сейчас Рейвен придерживается иного мнения.

– Опал нужно с кем-то разговаривать, – заметила я.

– Знаю. Я стараюсь как можно чаще приезжать к ней. А Рейвен на следующей неделе отведет ее к психиатру; школьный психотерапевт помог получить направление к нему. Он считается лучшим специалистом в нашем округе.

– Психиатр проведет с ней целый час, если у него, конечно, будет время, и познакомит ее с чудесным миром психотропных препаратов. Ей нужен человек, с которым она действительно может поговорить. Кто-то, кому не будут платить за то, чтобы он выслушал ее. Она говорила тебе, что она видела? Говорила о том, что Дел якобы хочет добраться до нее?

Он глубоко вздохнул.

– Да, я знаю. Она все рассказала. Я знаю, что ей больно, и она пытается найти какой-то смысл в том, что случилось с Тори. Я также думаю, что Рейвен ведет себя неразумно, когда говорит, что ты вообще не должна проводить время с Опал. Я буду стараться, чтобы она пришла в себя. Но сейчас, по крайней мере, лучше всего будет уважать ее желания. Мне действительно жаль.

– Хорошо. – Я драматически вздохнула, под стать ему. – Мне следует привыкнуть, что меня считают плохим парнем.

Зак улыбнулся и прикоснулся к своей подвеске с Колесом Жизни.

– Все мы по мере сил избавляемся от своей кармы.

– Сущая правда, – согласилась я и посмотрела на подвеску, где Бог Смерти, восседавший на вершине, ответил на мой взгляд злобной гримасой.

Глаза в левом верхнем углу картины моей матери начали обретать телесную форму – на самом деле всего лишь тень, призрак формы. Ничего определенного.

– Я почти чувствую, как эти глаза следят за мной, – сказала я ей.

– Она видит тебя, – подтвердила мать и ткнула кистью в холст.

– Кто?

Я начала уставать от этой игры.

– Она наблюдает. У тебя есть кое-что, что принадлежит ей. Она хочет, чтобы ты вернула это.

Новый, незнакомый страх проснулся внутри меня, провозглашая невероятные вещи.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, мама.

Мать продолжала стоять спиной ко мне, а лицом к картине. Она сгорбилась, но потом отвела плечи назад и выпрямилась как солдат по стойке смирно.

– Верни ее, заместитель шерифа! – выкрикнула она.

Этот голос, как и вчерашнее хихиканье, не принадлежал моей матери. Это был детский голос, жесткое требование двенадцатилетней девочки. Голос, исходивший из уст моей матери, принадлежал Дел.

Но ведь это было невозможно. Я что, схожу с ума? Неужели все, что мне пришлось пережить на прошлой неделе, так сильно повлияло на мой рассудок?

– Что? – Я отступила от нее, охваченная ужасом, несмотря на все попытки разумного объяснения ее странного поведения. Меня пугало, что сейчас она повернется, и я увижу светлые глаза Дел, смотрящие на меня с морщинистого лица моей матери.

– Я сказала, что тебе лучше бы вернуть ее, Кузнечик. – Теперь снова зазвучал голос матери. Она сгорбила плечи и заметно расслабилась.

– Только что ты назвала меня иначе. – Мой собственный голос дрожал.

Она продолжала рисовать. Ее туловище закрывало большую часть холста, так что я не видела, над чем она работает.

– Как ты только что назвала меня, мама?

– Не знаю. Мне отшибло память из-за инсульта. Это случилось после пожара.

– Что, если я верну ее? – Я изо всех сил старалась скрыть раздражение, охватившее меня после короткого приступа паники. Должно быть, я просто ослышалась.

Мать снова захихикала, положила кисть и отступила от полотна в сторону. Над мольбертом висела масляная лампа, а на столе рядом с деревянной палитрой для красок горела свеча. Мигающий огонек озарял картину, порхал над ней и делал ее более живой. Я заметила в левом углу что-то светлое и блестящее и подошла к мольберту, чтобы рассмотреть получше.

Я разинула рот и почувствовала, как к горлу подступил утробный крик. Быстро закрыв рот ладонью, я заморгала, уверенная в том, что мне привиделось. Этого не могло быть. Но это было.

Там, на туловище сотканной из теней фигуры с горящими блуждающими глазами, моя мать изобразила пятиконечную серебристую звезду со словом «ШЕРИФ», выведенным крошечными темными буквами.