Последняя звезда - Рик Янси
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она сказала это без тени эмоций. В ее голосе не было ненависти, не было удовлетворения, удовольствия или предвкушения. Вообще ничего. Да, она почти обо всем говорила без эмоций, но это был тот самый момент, когда рассчитываешь увидеть или услышать хоть какой-то намек на страсть.
«Ты, наверное, всерьез его ненавидишь».
«Ненависть – не ответ».
«Это был не вопрос».
«Это не ненависть и не ярость, Салливан».
«Ладно. И какой ответ?»
Мне показалось, что меня провоцируют спросить.
Рингер отвернулась.
Жду у двери с матовым стеклом. Минута ползет за минутой. Господи, сколько же требуется времени сверхчеловеку массового уничтожения, чтобы нейтрализовать несколько охранников и вывести из строя хайтековскую систему безопасности? После бешеной гонки от вертолета до КПП – ничего. Я тут с ума сойду от тоски, если только уже не спятила от страха.
«Черт, где же эта Рингер?»
Выключаю фонарик, чтобы сэкономить батарейки. Побочный продукт моей экономии – темнота. Включаю опять. Выключаю. Клик-клик-клик-клик.
Слышу шорох до того, как чувствую влагу.
Дождь.
83
Клик. Направляю луч в потолок. Форсунки включились на полную мощность. Холодные струи бьют в лицо.
«Отлично. Одна из бомб Рингер, наверно, включила противопожарную систему».
В считаные минуты промокаю до нитки. Понимаю, что это несправедливо, но я виню в этом Рингер. Я вымокла, мне холодно, у меня зашкаливает адреналин, и теперь мне уже всерьез хочется помочиться.
А Рингер все нет.
«Сколько мне тебя ждать?
«Я не знаю, сколько времени это займет».
«Да, но разве в какой-то момент не станет ясно, что ты уже не придешь?»
«Он наступит, когда ты перестанешь ждать, Салливан».
Ладно, хорошо. Жаль, что я не расквасила ей нос, когда была такая возможность. Стоп. У меня был шанс, и я-таки расквасила ей нос. Хорошо. Один пункт выполнен.
Не могу же я сидеть здесь, скрючившись, целую вечность и мокнуть. Если мне суждено вымокнуть, я сделаю это стоя. Проверяю дверь. Просто слегка толкаю, чтобы убедиться, что она заперта. Вряд ли там кто-то есть, иначе они бы заметили луч от фонарика или мою тень и вырубили меня в темноте.
Искусственный дождь капает на лоб, стекает по волосам, пробегает по щекам, как пальцы любовника. Вода хлюпает под ногами. Рана на руке горит огнем. Печет очень сильно, как будто в кожу впивается тысяча иголок. А потом я чувствую такое же жжение на затылке. Оно распространяется. Печет шею, спину, грудь, живот, лицо. Все тело пылает. Спотыкаясь, отхожу от двери к стене. Что-то не так. Древняя часть моего мозга истошно вопит: «Что-то не так!»
Включаю фонарик и освещаю руку. На коже выступили огромные волдыри. Из дырок от шрапнели сочится кровь. Она смешивается с водой и сразу приобретает темно-фиолетовый цвет.
«Что-то неладно с водой».
Печет невыносимо, как будто кипятком ошпарили, но жидкость, которой меня поливает, совсем не горячая. Освещаю вторую руку. Она вся покрылась красными пятнами размером с десятицентовик. Торопливо, но без паники, расстегиваю куртку, задираю рубашку и вижу россыпь малиновых солнц на бледно-розовом фоне.
У меня три варианта: стоять здесь дурой под ядовитым душем; ворваться очертя голову в помещение за дверью с матовым стеклом, что глупо, потому что я не знаю, что меня там ждет; или поступить мудро и свалить из комплекса, пока не слезла кожа и мясо не разъело до костей.
Останавливаюсь на третьем варианте.
Бегу, фонарик пронзает туман, высекая радуги. Выскакиваю на лестницу, врезаюсь в стену, соскальзываю на бетонный пол и кубарем качусь с лестницы. Фонарик вылетает из руки и гаснет.
«Я должна выбраться отсюда. Должна выбраться».
Когда выберусь, сорву с себя всю одежду и буду голая кататься в грязи, как свинья. В глаза вонзаются горящие спички, по щекам текут слезы, раскаленные угли прожигают рот и глотку, каждый дюйм моего тела покрывается чумными бубонами.
«Чем-чем, Кэсси? Какими такими бубонами?»
Теперь до меня доходит. Теперь я понимаю.
Отключить электричество. Отворить шлюзы. Спустить с поводка чуму. Приказ номер четыре – это вторжение в миниатюре. Три волны. Акустическая версия, тот же мотив, слова другие, и любой нарушитель, попавшийся им на пути, олицетворяет человечество.
То есть это буду я. Я – человечество.
«Надо выбраться! Надо выбраться!»
Я на первом этаже, на этаже без окон. У меня нет фонарика, а в коридоре нет красных ламп, которые подсказали бы дорогу, так что я двигаюсь по памяти. Теперь уже не просто спешу. Я в панике.
Потому что уже проходила через это. Я знаю, что́ явится вслед за Третьей волной.
84
Глушитель
Десять тысячелетий в свободном плавании.
Десять тысяч лет не привязан ни к месту, ни ко времени, лишенный каких-либо чувств, чистая мысль, субстанция без формы, движение без жестов, парализованная сила.
Потом тьма раскололась, и возник свет.
Воздух заполняет его легкие. Кровь бежит по венам. Десять тысяч лет в застенках безграничного разума истекли. И вот – свобода.
Он поднимается на поверхность.
Пульсирует красный свет. Воют сирены. Человеческий голос терзает его слух:
– ПРИКАЗ ПО ЧАСТИ НОМЕР ЧЕТЫРЕ ВВЕДЕН В ДЕЙСТВИЕ. ЭТО НЕ УЧЕНИЯ. У ВАС ОДНА МИНУТА НА ТО, ЧТОБЫ ДОБРАТЬСЯ ДО ПРЕДПИСАННОЙ ЗОНЫ БЕЗОПАСНОСТИ.
Он поднимается из глубины.
Наверху с грохотом открывается дверь, и к нему бегут млекопитающие паразиты. Несовершеннолетние с оружием. Их вонь в тесном пространстве лестничной клетки просто невыносима.
– Придурок, ты что, оглох? – орет один.
Голос режет слух, у них жуткий язык.
– Дебил, у нас Четвертый приказ! Сматывайся в бункер…
Он ломает младшему шею. Остальных убивает так же быстро и эффективно. Сломанные шеи, остановившиеся сердца, размозженные черепа. Возможно, за секунду до смерти они заглянули в его глаза, пустые немигающие глаза акулы, глаза поднявшегося из глубин бездушного хищника.
– ТРИ… ДВА… ОДИН.
Лестница погружается в темноту. Обычный человек перестал бы ориентироваться в пространстве, но его человеческая оболочка далеко не обычна.
Она усилена.
На первом этаже командного центра включается система форсунок. Глушитель поднимает лицо и пьет теплую воду. Он не пил воды десять тысяч лет, ее вкус одновременно раздражает и радует.
В коридоре пусто. Паразиты укрылись в безопасных комнатах. Они останутся там, пока не будут уничтожены два нарушителя.
Их уничтожит лишенное человечности существо, помещенное в человеческое тело.
Намокший комбинезон облегает мощное тело. Он избавлен от груза истории этого тела. У него нет детских воспоминаний, он не помнит ферму, где росла его оболочка. У него нет воспоминаний о семье, о людях, которые любили его и воспитывали, а потом умерли все по одному, а он был рядом и ничего не сделал.
Он не находил в лесу девушку, которая пряталась в палатке с винтовкой в одной руке и плюшевым мишкой – в другой. Не переносил на руках ее измученное тело через снежное море, не спасал, когда она была на грани жизни и смерти. Не спасал ни девушку, ни ее брата, не давал клятву защищать ее любой ценой.
В нем не осталось ничего человеческого, вообще ничего.
Он не помнит прошлого, и, следовательно, прошлого не существует. Его человеческой сущности не существует.
У него нет имени.
Усиление информирует его о том, что в воду добавлен химический агент. Он не чувствует никакого отравляющего эффекта. Он был создан, чтобы выносить боль, он невосприимчив к страданиям своим и своих жертв. Древние говорили: «Vincit qui patitur». Чтобы победить, надо претерпеть, но не только собственные страдания, но и чужие. Безразличие – высшее достижение эволюции, высшая ступень природной лестницы. Те, кто создал программу, которая была установлена в тело человека по имени Эван Уокер, хорошо это понимали. Они посвятили изучению этой проблемы не одну тысячу лет.
Фундаментальный изъян человечества – человечность. Бесполезная, приводящая к саморазрушению склонность любить, сопереживать, верить, воображать все что угодно за пределами собственной оболочки… Все это привело их вид на грань уничтожения. И что хуже всего, этот организм грозит уничтожением всему живому на Земле.
Создателям глушителя необязательно было заглядывать так далеко, чтобы найти решение. Ответ заключался в другом виде, представители которого миллионы лет назад завоевали сферу своего обитания и с тех пор являются ее полновластными хозяевами, и никто не может подвергнуть сомнению их авторитет. Причина того, что в океане правят акулы, кроется, помимо их совершенного устройства, в их абсолютном безразличии ко всему, кроме пищи, размножения и защиты собственной территории. Акула не любит. Не испытывает сострадания. Ничему не верит. Она существует в полной гармонии с окружающей средой, потому что у нее нет ни устремлений, ни желаний. Она не знает жалости. Акула не способна испытывать печаль или угрызения совести, она ни на что не надеется, ни о чем не мечтает, не строит иллюзий о себе или чем-то другом.
