Алые погоны - Борис Изюмский

Пальцы Пашкова еще усиленнее забегали вокруг ремня.

— В последнее время вы стали гораздо скромнее, от прежнего высокомерия почти не осталось следа, разве что иногда еще язвите, невпопад выскакиваете, — улыбнулся офицер, и Пашков не мог удержаться, чтобы не ответить ему улыбкой.

— Признайтесь, вы ведь раньше думали о себе, как о самом умном и начитанном человеке в училище?

— Нет, что вы! — протестующе качнул головой Пашков, и на губах его появилась особенная, немного самодовольная улыбка «про себя».

— Было, было… — уверенно сказал капитан. — Конечно, ума у вас не отнимешь, но ведь вы, сами того не замечая, порой казались смешным в своем желании «блеснуть» эрудицией. Вместо «меценат», помню, как-то сказали «месецат».

— Неужели! — расхохотался Геннадий, нисколько не обижаясь на Боканова: во-первых, они были наедине, а во-вторых, капитан, которого он особенно уважал, умел самую неприятную пилюлю преподнести, не унижая достоинства собеседника.

— Боюсь вас перехвалить, — продолжал Боканов, — но вы сейчас стали проще и, сказать по-правде, гораздо симпатичнее… Если дальше вы сами будете совершенствовать свой характер («Кажется, начинаю нудную проповедь, — недовольно подумал офицер, — нужно заканчивать»), то заслужите только еще большее уважение. Вот и все, — закончил он.

— А знаете, товарищ гвардии капитан, почему я изменился? — спросил Пашков, вдруг почувствовавший непреодолимое желание пооткровенничать.

— Почему? — с интересом посмотрел Сергей Павлович.

Мне случайно попала на глаза характеристика, которую вы на меня написали генералу. Собственно, не случайно, — замялся Геннадий, — ну, в общем, вы как-то оставили открытой тетрадку, сами вышли, а я пробежал глазами свою характеристику. Очень она обидной мне показалась.

— Но ведь справедлива? — спросил Боканов, в душе досадуя, что так получилось.

— Частично… — тактично согласился Пашков. — Я даже ее заучил, хотите, скажу… — И, не дожидаясь согласия, скороговоркой произнес: «Считая себя выше других, предполагает в будущем, опираясь на значительные связи, достичь большого успеха в жизни, к товарищам относится свысока…»

— Вижу, вижу, что запомнили, — рассмеялся Боканов, чувствуя все же какую-то неловкость.

— И вот обидно мне стало: разве карьерист я и зазнайка? Стал я к себе приглядываться, сам себя одергивать. Нет, в в этом отношении вы, товарищ гвардии капитан, все же неправы, — решительно заключил Геннадий и энергично одернул гимнастерку.

— Я очень рад, что ошибся, — искрение сказал Боканов, — и рад, что ты — на верном пути…

Приглушенный расстоянием послышался сигнал: «Приступить к занятиям». Капитан отпустил Геннадия в класс, и Пашков помчался по аллее.

«Пожалуй, следует некоторые характеристики читать вслух в классе, не делая из этого тайны», — подумал Боканов, привычным жестом потирая щеку.

Раз в полгода преподаватели и воспитатели давали аттестацию каждому своему ученику. Затем из десяти-двенадцати таких характеристик на одного и того же воспитанника командир роты составлял цельную — краткую и основательную, — ее обсуждали на ротном педагогическом совещании и только после этого прилагали к личному делу.

Сравнивая характеристики, написанные полгода назад, с новыми, педагогический коллектив яснее видел, чего он добился; процесс развития личности становился ощутимее, недоработки и удачи делались более ясными. Усилия воспитателей обретали целеустремленность, а само движение — зримость, тем более, что характеристики заканчивались разделом — «педагогические задачи»: у одного воспитать настойчивость, у другого — чувство долга, у третьего — командирские навыки.

Боканов встал со скамейки, пошел к учебному корпусу и поднялся в свою роту.

Почти под рукой прошмыгнули малыши, — черноволосый «тутукинец» с розовыми оттопыренными ушами, в обнимку с белесым, на кролика похожим другом. Быстрой, легкой походкой прошел Ковалев. Приветливо покивал издали головой, скрылся в классе Семен Герасимович, нагруженный картонными пирамидами, портфелем и журналом. На полминуты остановился Веденкин, весело сообщил: «Из страны Лилипутии к вам, в страну Великанию», — и, вспомнив, негромко сказал: — Да, Сергей Павлович, вчера, после обеда, подошла к нашему дому машина начальника училища, в гости заехал… Шутил, с дочкой играл. Ей-богу, приятно. По-человечески приятно!

Сияющий Виктор Николаевич дружески пожал руку Боканову. В коридоре наступила тишина. Только, если подойти к дверям — за одной услышишь французскую речь, за другой — скороговорку Гаршева, клёв мела о доску или стеклянный перезвон пробирок.

ГЛАВА XXVIII

Приезд инспектирующего

Кто из военных не знает этих часов ожидания в части начальства из центра? Уже получена телеграмма, что вот-вот должен прибыть инспектирующий с комиссией; уже поехал на вокзал кто-то из офицеров постарше; уже, кажется, все перетерто, вычищено, вымыто, подкрашено, — и все-таки какое-то беспокойство не позволяет сесть: кажется — что-то недоделано; как назло, вдруг задымила печь, которая никогда не дымила; как назло, снимая шинель, зацепил звездочку погона, утерял ее, и теперь надо переставлять ее с шинели на китель.

Дежурный то и дело выглядывает с крыльца — не едут ли? Все поглядывают на дежурного — не едут ли? Старшина в десятый раз обходит свои владения, тряпкой с керосином протирает шкафы и ручки дверей. Досыхают в коридорах ночью вымытые, до белизны натертые полы. Над дверью в зал, радуя глаза, появляется гардина, а в канцелярии — ловко сделанная вездесущим старшиной доска для ключей от комнат. И, глядя на все эти приготовления, думаешь: «Пусть здравствуют и почаще приезжают инспектирующие!»

Но вот, наконец, взволнованный дежурный кричит с крыльца: «Едут!» — так, словно увидел за бортом мину.

Из машины выходит генерал, сопровождаемый в почтительном отдалении подполковниками и майорами. И сразу всем становится легче. Если же к тому инспектирующий, обходя классы, спальни, клуб и ружейный парк, удовлетворенно кивает головой, глаза у всех веселеют, появляется особая бравость в ответах, а на лице такое выражение, словно каждый хочет сказать: «У нас всегда так, — ничего особенного. Сами знаем порядок».

… На этот раз, незадолго до первого мая, в училище приехал от главного инспектора сухопутных войск розовощекий, с седыми висками, подвижной генерал, прибавив изрядно хлопот к предпраздничным приготовлениям. Своих помощников он разослал по ротам, на склады, в санчасть, на кухню, приказал проверить, как знают офицеры училища стрелковое — оружие, уставы, а сам в первый же день приезда побывал на уроках Гаршева, Веденкина и Боканова.

Темой урока Сергея Павловича была: «Пистолет-пулемет Шпагина». Боканов начал с рассказа о подвигах красноармейцев-автоматчиков на фронте, потом вывесил на доске схему ППШ, разобрал и собрал автомат и заставил каждого воспитанника сделать это же.

Приезжий генерал вместе с ребятами подошел к столу, где лежали части разобранного автомата. Спрашивал у Снопкова, показывая на амортизатор, на прицел — а это для чего? А это? — и удовлетворенно кивал головой при ответах.

Потом тихонько, бочком придвинулся к «Боевому листку», висящему в простенке между окнами, надел очки без оправы, стал читать:

Честь и слава армии любимой!Ей по силе равной в мире нет.Армии стальной, непобедимойШлем мы наш суворовский привет!

«Ишь ты, ишь ты», — бормотал чуть слышно. И, опять — к столбцам. Рисунок: мальчишка в форме суворовца ковыляет на костылях, похожих на четверки. Подпись — «Это — Пашков» и пояснение: «У нас в стране, кто может дать пять, не довольствуется четырьмя».

После уроков генерал остался в отделении, расспрашивал ребят, как живут, о чем мечтают?

Пробыл в училище с неделю, а, уезжая, собрал всех офицеров, поделился своими впечатлениями:

— Мне на днях воспитанник старшей роты, которого я вызвал на откровенность, сказал: «Товарищ генерал, ведь вот если бы вам каждый день и утром, и в обед, и вечером давать белоснежные блины с медом? Вы неделю, может быть, и будете довольны, а потом взмолитесь: „Дайте хоть разок перловую кашу!“.»

— И мальчик прав, товарищи! У вас день предыдущий зачастую слишком похож на последующий, а все однообразные формы работы, порой хоть и белые, хоть и с медом, но блины, одни блины и блины, и на языке вашем именуются они казенно-сухо — «меро-прия-тия». Всё по расписанию, всё готовое, только глотай с точностью приема лекарства. Овечья добродетель! Не поймите меня, что я выступаю против строгого распорядка. Отнюдь нет! Но ищите неизбитых форм работы. И потом, пусть часть действий, — особенно старших воспитанников идет не от расписания, а от собственного желания, пусть воспитатели отделений первой роты реже бывают в классе, а их воспитанники занимаются в более поздние часы, даже после отбоя, чаще сидят в читальном зале. Приготовил уроки, — располагай своим временем, как хочешь. Старшие должны иметь больше прав, больше доверия — и тогда к ним можно и должно предъявить повышенные требования… Подумайте над этим, товарищи, — как-то очень просто, не по-инспекторски сказал генерал.