Капитан звездного океана - Юрий Медведев

И вот… много шагов пройдя, плач чогграмов услышали. Поставила Унгхыр женщин друг за другом, сама впереди. Куда она бежит, куда и остальные. А плач чогграмов, их жуткий скулеж, точно веревкой, ноги спутывает. В груди у каждой страх тлеет, но бегут женщины за Унгхыр.

Вдруг ахнула она и остановилась: потеряла цветок, потеряла заветную голубую лилию! Где, да где же?.. Туда-сюда бросилась, но разве найдешь потерянное в глухом подлеске, меж зубчатых листьев папоротника? Вскрикнула Унгхыр отчаянно — а женщинам в голосе растерянность почудилась. Мигом пламя страха охватило их, врассыпную бросило. Мечутся нихинки, обезумев, а Унгхыр ничего не видит, стонов чогграмов не слышит, ищет свою заветную голубую лилию. Ведь для того она за цветком в опасный путь отправилась, чтобы обратил к ней свое сердце Ючин, храбрый охотник…

У Ючина юбка серебристая из нерпы, наколенники многоузорные, брови черные, соболиные, ресницы похожи на кисточки ушей зимней белки. А Унгхыр разве хуже? Красива и она, всех подруг красивее: тонкие руки и тонкие пальцы похожи на молодые побеги тальника, по плечам волосы рассыпаны, черные и упругие, как тетива на луке, в косы их заплетет — толстые косы получаются, подобные хвосту черно-бурой лисы. Рот у Унгхыр маленький, как лесная ягода, лицо белое, с ушей свисают золотые серьги, одета она в дорогую, с богатой отделкой одежду… Сердце ее только для Ючина бьется, в уме слова только для него складываются: «Ночь и день о тебе думаю. Как мать родную, выглядываю. Если уедешь, о тебе лишь думать буду, где ты ходил, там и я ходить буду. Из родника, откуда вместе пили, твою тень черную поить буду. Как из многих деревьев самое высокое больше всех нравится, так и ты из всех людей самый лучший, самый прекрасный. О, возьми меня с собой, твоей сумкой с кремнем, что на поясе твоем висит, сделаться хочу. Сделаюсь дном твоей лодки, с тобою быть хочу! Мои слезы текут и падают, как дождь…»

Любит Унгхыр Ючина. Перья кукушки пережженые — великое привораживающее средство! — в табак ему подмешивала. Но не помогло колдовство, не полюбил Ючин Унгхыр. Усмехается только: «Что на меня все время смотришь? Разве я один — человек?» Ючин на другую девушку, на Хонглик, ласково глядит… Одна надежда на голубую лилию оставалась, но вот нету больше цветка у Унгхыр!

Заплакала было она, как вдруг кто-то ее за рукав дернул. Глянула Унгхыр — а это Хонглик, невеста Ючина.

— Спасайся! — крикнула она. — Чогграмы уже близко!

Тут Унгхыр плач звериный совсем рядом услышала, увидела, что подруги мечутся, разбегаются, — а это все равно, что на одном месте сидеть, покорно чогграмов дожидаясь.

Начала Унгхыр подруг скликать-собирать: кого догонит, за косу схватит, кого за полу халата поймает, но всё, не слушаются ее больше женщины…. Бегала, бегала за ними Унгхыр — сама не заметила, как на берегу оказалась.

Лодки, к ивам привязанные, на воде тихо покачиваются. Волна песку о чем-то ласково шепчет.

Долго, долго ждала Унгхыр на берегу. Весь вечер ждала и всю ночь. Но ни одна женщина, кроме нее, из тайги не вышла, ни одна ее подруга не вернулась. Два десятка за голубой лилией отправлялись…

Утром Унгхыр лодки отвязала, назад, по течению, пустила. Не хватило у ее сердца сил в селение вернуться, людям рассказать, что она сделала, Ючину в глаза поглядеть, за гибель Хонглик ответ перед ним держать. Да и не узнал бы Ючин прекрасноликой Унгхыр в той старухе, какой она за ночь сделалась, подруг ожидая…

Унгхыр в тайгу ушла, там жить стала. Никого из людей с тех пор не видела она. И только тахть — ночные птицы, в которых обратились души Хонглик, Вакук, Саньпак и других ее подруг, погубленных чогграмами, — только они иногда навещали ее. Зла на Унгхыр они больше не держали — много, ох много раз приходили с той поры орлиный месяц и вороний месяц, много раз зима сменялась летом. Время все прощает…

…Володя встряхнулся. Женщины в черных халатах исчезли. Сидела у костра старая Унгхыр, а вокруг нее — черные птицы величиной с ворона, с красными клювами и печальными глазами…

Раненый зверь

И тут Володя снова задумался: куда он попал? Что вокруг творится? Если то, что он вдруг оказался в тайге, еще можно объяснить потерей памяти, то как объяснишь превращение птиц в женщин? А то, о чем рассказывала Унгхыр? Чогграмы — неведомые существа, голубая лилия — неведомый цветок… «Фантастика», — беспомощно подумал Володя, не зная, что еще подумать.

Тахть улетели, когда темнота ночи чуть-чуть побледнела. Потом небо стало светлеть все быстрее, и наконец из-за облаков потянулись во все стороны бледно-желтые полосы солнечных лучей.

Запели птицы, и несколько минут Володя сидел совсем ошеломленный: никогда он такого не слыхивал! Сначала хор птичьих голосов казался сплошным и однообразно-оглушительным, а потом выделилось в нем звонкое чириканье, и радостный щебет, и веселое тирлиньканье, и долгие, будто насмешливые, посвисты, а то еще изредка всполошенно взвизгивала какая-то пичуга.

Старуха поднялась и выбралась наружу, оглянувшись на Володю. Он понял: сейчас старая Унгхыр отведет его на восточный склон! — и вскочил.

Костер остался тихо тлеть посреди шалаша. Серый дым слоистой струйкой втягивался в круглую дыру вверху.

Унгхыр не спеша шла впереди, отводя от лица ветви и придерживая их, чтобы они не хлестнули Володю. Она ни разу не оглянулась, но если Володе становилось трудно идти или он уставал, она замедляла шаги, словно чувствовала это.

Они шли долго. Трава, в начале пути влажная от росы, подсохла, только у самой земли еще была сырой, а верхушки стали жесткими и сухими. Путь все не кончался. Володя шел и монотонно думал, что, конечно, это был сон, там, в шалаше: сон про птиц-женщин, про молодую Унгхыр — вон впереди сгорбленная старушечья спина… Ой! Да где же она?

Старухи впереди не было. Володя метнулся туда-сюда… Он уже привык к старухе, да и жалко ее стало после того, как приснился этот странный сон. А главное — что теперь одному делать? Куда идти?

Сзади что-то зашуршало. Володя повернулся так резко, что его шатнуло в сторону. Из-за кустарника сверкали желтые звериные глаза…

В них было нечто чуждое и в то же время — живое, трепетное и даже дружеское. Володя стоял неподвижно, а лапки маленьких, как кустики, пихт шевельнулись, раздвигаясь. Высунулась голова зверя. Была она круглая, с короткими торчащими ушами, будто кошачья, только крупнее, размером с голову дворняжки. И морда не злая, похожая на собачью. Зверь осторожно продвигался вперед, как-то странно припадая на левую сторону, и вдруг он взвизгнул и оскалился, но Володя понял — от боли. Поскуливая, как побитый щенок или голодный котенок, зверь приближался, неотрывно глядя на мальчика желтыми глазами. И Володя догадался, что привлекало в них: нормальный, круглый, как у человека или собаки, зрачок, а не узкая щелочка, как в глазах тигра, рыси или кошки. Словом, этот зверь был собака, куда больше, чем кошка, и Володя, который любил собак, поглядел на него с меньшей опаской.