Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга вторая (1941-1991 г.г.) - Александр Сидоров

(Петрова Прасковья Фоминична, 1902 г.р., д. Пестюхино)

«ЗА КОЛОСКИ» — «сидеть за колоски» значило быть осуждённым за сбор оставшихся после уборки колосьев. По закону от 7 августа 1932 года за это давали 10 лет лагерей. Несмотря на параграф 1 этого документа, где подчёркивалось, что «тяжесть судебной репрессии по закону 7 августа направить не по отдельным случаям незначительных растрат и хищений, а по случаям крупных злостных и организованных хищений и растрат», основной удар пришёлся как раз по рядовым колхозникам, которые зачастую просто пытались не умереть с голоду.

Отношение «блатных» к зэкам из простонародья в разные периоды было разным. В 30-е годы оно ярко выразилось в поговорке — «Вор ворует, фраер пашет». В то время в местах лишения свободы царил произвол «блатного мира». Профессиональные преступники считали, что могут делать с фраерами и «мужиками» всё, что вздумается. Заставляли работать на себя, отбирали посылки, передачи, издевались… «Мужицкая» масса не осмеливалась выступить против.

Положение стало понемногу меняться с конца 30-х годов, особенно в 1937–1938 гг., когда по лагерям прокатилась волна массовых расстрелов — в том числе знаменитые «гаранинские» и «кашкетинские». Конечно, расстрелы эти прежде всего коснулись 58-й «политической» статьи. Но удар приняли на себя и представители профессионального преступного мира (см. очерк «Сталинская перековка…»).

После массовых расстрелов 30-х годов дикий беспредел в лагерях немного пошёл на убыль. Правда, пока ещё совсем незначительно. «Воры» всё так же — даже в суровые военные годы — заставляли «мужиков» «пахать» на себя, облагали их денежной данью, «половинили» передачи и т. д. Поэтому и «мужики», и «фраерский» мир «законников» люто ненавидели.

Однако до определённого времени давать отпор профессиональным уголовникам не решались. И прежде всего из-за своей полной неорганизованности. Преступное «братство», уступая по численности основной массе арестантов, значительно превосходило её в сплочённости и жестокости.

А основная «масть» в запроволочном мире кто?

«Мужик». Это примерно то же, что в свободном обществе подразумевается под словом «обыватель», «широкие слои населения», «молчаливое большинство». «Мужик» — тот, кто привык «пахать», «вкалывать», «мантулить», не лезть на рожон, не нарываться на неприятности.

Хотя рассматривать «мужиков» как однородную инертную массу было бы неправильным. «Мужики», они тоже разные…

Несмотря на строго определённое место в гулаговской иерархии, «мужицкая» каста внутри подразделялась на сообщества — соответственно поведению и характеру арестантов.

Прежде всего, надо отметить отличие касты «мужиков» от «фраеров» («фраеров», конечно, в гулаговском, а не в современном значении этого слова). «Мужики» — люди основательные, знающие жизнь, те, кто стремится и умеет приспособиться к любым условиям, в которые попадает. Те, кто умеет работать и работы не боится. «Фраера» — арестанты, не приспособленные не только к лагерной жизни, но и к жизни вообще (как её понимает «благородный преступный мир»). То есть не знавшие настоящего физического труда, не умеющие постоять за себя, не знакомые с ремеслом. Обычно «фраерами» называли «гнилую интеллигенцию», управленцев, городских жителей, привыкших к относительному комфорту.

Бывший лагерник Жак Росси в своём «Справочнике по ГУЛАГ у» пишет: «Мужик — тот, кто не принадлежит ни к какой лагерной группировке; но, в отличие от фраера, знает воровские правила и лагерную жизнь». Таких знающих «блатные законы», умеющих ладить с ворами, постоять за себя арестантов, обычно называли «воровскими мужиками». Или ещё — «авторитетный мужик», «мужик-авторитет». Или — «мужик-человек» (напомним, что «человеком» называл себя «блатной»; «люди» — общая характеристика «воров», «законников»), «Воровской мужик» регулярно «отстёгивает» в «общак», передаёт объёмы работ неработающим «уркам» (причём может делать это не безвозмездно, а за определённую мзду), пишет часть нормы выработки на воров, стоит на их стороне в стычках с администрацией и т. д. Поэтому и воры относятся к такому зэку соответственно, нередко защищают его от беспредела со стороны зарвавшихся «коллег», решают бытовые споры в его пользу и пр. В арестантском фольклоре существуют даже поговорки на этот счёт. Например — «Авторитетный мужик блатнее иного жулика».

Другая группа «мужиков» — так называемые «шершавые», «колючие» и т. д. То есть люди, которые умеют дать отпор, «полаяться», «взять на горло», а нужно — так и пустить «кровавую юшку», не особо разбирая, насколько «блатнее» противник. Таких в ГУЛАГе было значительно меньше. Но тоже встречались, особенно из тех, кто был ожесточён, потерял семью и родственные связи, отчаялся и мало дорожил своей жизнью. Вообще подобного рода людей (даже безотносительно к их «масти») принято называть «духариками», «духовыми», «духами» («дух в нём есть», говорят уважительно), а то и ещё более хлёстко — «чумовой», «чума» (свяжешься с таким и можешь сгореть в одночасье, как от чумы).

Этих «блатные» тоже особо не трогали, хотя при случае стремились расправиться втихую, либо чужими руками, либо скопом («кодлой»). Дабы другим неповадно было.

Колоритную фигуру представляют собою и «некрасовские мужички». Это — характеристика хитрого, изворотливого зэка, который постоянно ищет, выбирает, где ему будет лучше, исходя из собственных интересов. Он прибиваемся то к одной, то к другой группировке, подлаживается под разных людей, если это ему выгодно. Полагаться на такого человека нельзя. «Ишь, вертится, как ужака под вилами», говорят о нём лагерники неодобрительно. В названии этой категории заключённых арестантский мир остроумно осмыслил содержание некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо», где мужики бродили по всей России и искали счастливую долю.

Остальная мужицкая масса получила от воровского мира пренебрежительное прозвище — «мерины» (толку от них всех, как от меринов), или просто — «перхоть».

«Сучья война»: между молотом и наковальней

Рассказывая о великой резне в воровском мире после войны (очерк «Блатные против сук»), мы лишь вскользь коснулись роли «мужицкого» сообщества в «сучьих войнах». Конечно, в большинстве своём «мужики» старались не вмешиваться в эти кровавые «разборки», соблюдая молчаливый нейтралитет. Да и их особо не трогали ни «воры», ни «суки». «Мужик», как говорится, он и в Африке «мужик». Любопытны в этой связи рассуждения старого лагерника Ахто Леви в его романе «Мор»:

Да что мужику бояться! Воры, суки и прочие — они должны знать, в какую зону им можно, а в какую нет, от этого зависела их честь, у кого она была, или жизнь. Ну, а мужик… Здесь, как у феодалов: рыцари дрались и убивали шпагой, мужика же, если он заслужил, должны были не столько карать, сколько наказывать, и делать это можно было либо плетью, либо палкой. К правильному мужику отношение воров благожелательное, а правильность мужика — это на усмотрение господ… Чего ему бояться, когда он нужен и ворам, и сукам, и генералам, и премьер-министрам?

И всё же в этой кровавой «мясне», «резне» определённое сочувствие «мужиков» было на стороне «честных воров». Вскользь мы уже касались этого в очерке о «сучьей войне», но теперь остановимся подробнее.

Почему же «мужики» понемногу склонялись на сторону «законников»? Да потому, что в ходе резни «честняки» уже сами искали поддержки основной массы арестантов. В принципе, конечно, и «воры», и «суки» были одного «блатного замеса». Только «суки» переметнулись на сторону администрации ГУЛАГа, обретая в таком союзе поддержку и защиту для себя. Только ведь нутро у них от этого не переменилось! Они по-прежнему не желали работать, вели привычный издавна образ жизни с пьянками, картами, «курочили сидоры» основной безропотной массы арестантов.

«Сукам» не нужны были ни сочувствие, ни поддержка «мужицкой» и «фраерской» массы. Чувствуя поддержку лагерного начальства, они вели себя, как хозяева положения.

«Вору» же настраивать против себя «мужика» было бы полным безрассудством: «начальнички» за «законника» не заступятся, а если «мужик» объединится с «суками» (которые на словах выступали «народными защитниками»), то «ворам» — конец. «Вилы», говоря на блатном жаргоне.

И «воровской закон» стал меняться; «мужик» это ощутил. И стал «мужик» даже немного «жалеть» «честного вора».

Это заметно, например, в рассуждениях того же Леви:

По признаку своей породы воры и суки — одна шуба, только в последнем варианте наизнанку. Вор по закону не работал сам и не заставлял мужика, но делал так, чтобы тот работал на вора добровольно; суки принуждали мужика работать насильно и сами становились бригадирами, десятниками, нарядчиками, комендантами, что ворам было заказано их законом. А гражданину начальнику суки нравились больше, чем воры. Скиталец знал, что заработная плата, даже мизерная, ему у сук не светит: — в этом суки тоже отличались от воров: те оставляли мужику столько, чтобы у него не отпадала охота работать, суки же отнимали всё, оставляя только пайку. Наиболее доходчиво разницу между суками и ворами объяснил Мор: у капиталистов разбой называется разбоем, у социалистов — благотворительностью. («Мор»).