Выжить и вернуться. Одиссея советского военнопленного. 1941-1945 - Валерий Вахромеев

За окнами электропоезда мирные пейзажи прекрасной Швейцарии. Под ровный и неторопливый перестук колес мы, десять советских ребят, едем в Цюрих на экскурсию. Ее нам организовала швейцарская Рабочая партия, собрав немного денег на поездку.

Летнее утро, солнечное и теплое, радует нас, настроение отличное. Мы весело балагурим, совершенно не обращая внимания на редких попутчиков. В вагоне вместе с нами едут несколько крестьян, нарядно одетых по случаю поездки в город в выходной день.

Обособленно сидят две монашки. Они одеты в черные длинные платья, а на головах — белые, остроконечные и накрахмаленные головные уборы. Монашки углубились в чтение Библии и совершенно не обращают внимания на окружающих.

Поезд делает частые остановки на маленьких станциях. Вот и сейчас он замедлил ход и постепенно остановился у платформы небольшого городка.

Постояв две-три минуты, он тронулся после удара станционного колокола и свистка кондуктора. В вагон вошло несколько пассажиров. Среди них мое внимание привлек один из них. Это был господин средних лет, в безупречно отглаженном сером костюме и котелке. Он был небольшого роста и, что особенно бросалось в глаза, — очень толстый. Ну, буквально пузырь. Пот струился по его лицу, он тяжело дышал.

Так вот, этот «пузырь» направился в нашу сторону. Я, со смехом обращаясь к товарищам, сказал: «Сейчас лопнет!» Они громко расхохотались на мое замечание. Монашки удивленно оторвались от чтения и посмотрели в нашу сторону. Мы уже привыкли, что нас, русских, никто здесь не понимает, и поэтому могли говорить между собой вполне спокойно и громко.

Толстый господин тяжело опустился на скамейку напротив меня. Достал большой белый платок и, сняв котелок, вытер пот и с улыбкой сказал: «А вот и не лопнул!»

Смех мигом оборвался, и наступила неловкая тишина. Я почувствовал, что краснею. Как же мне было неловко!

Оказалось, что нашим попутчиком был эмигрант из России. В Швейцарии его застала революция, а затем Гражданская война не позволила вернуться на Родину. Здесь он обзавелся семьей и уже давно не встречался с соотечественниками. Мы рассказали ему о жизни в Советской России и о наших военных приключениях. Какая же невыразимая тоска по Родине была в его глазах!

К сожалению, мы не смогли продолжить беседу, так как поезд уже подошел к перрону вокзала в Цюрихе и мы расстались. Нашу группу встретили представители Рабочей партии и повели на экскурсию.

Я обернулся. У вагона стоял маленький, толстый господин и, не стесняясь, вытирал платком слезы…

Выходим на связь!

Я, Кострыкин, Чайка и Добриков направляемся на юг Швейцарии по заданию Рабочей партии и нашей комсомольско-партийной организации — наладить связь с югославскими или итальянскими партизанами. Ночью все четверо, взяв свои чемоданы с едой и оружием, а я еще и чужой черный костюм (мой серый был слишком простым и броским), благополучно добираемся до Цюриха и получаем инструкции от наших швейцарских товарищей. Они купили нам билеты, и мы дружески с ними попрощались. Миновали 39 тоннелей Сен-Готарда, на какой-то станции в поезд к нам подсел солдат-пограничник. Добравшись до Лозанны, мы встретились с местным коммунистом. Он отвел нас в особняк и велел ждать там. Он увел с собой одного Кострыкина, как выяснилось позже — на какой-то очередной съезд Рабочей партии Швейцарии. Здание, где этот съезд проходил, охранялось полицией. Кострыкин надеялся договориться там с людьми, которые могли помочь нам перейти границу с Францией, снабдить проводником. Оказалось, что за день до нашего приезда этого проводника убили как раз на границе. Пришлось ждать. Нас расселили по квартирам к рабочим. Я оказался в семье у пожилых супругов, для безопасности меня поместили на чердаке их двухэтажного дома, гулял я поздно вечером. Мы ждали четыре дня, надеясь, что нам смогут подыскать другого проводника. Однако по истечении этого срока кто-то из местного начальства велел нам вернуться в лагерь, что означало автоматически три месяца в одиночной камере.

Ребята поехали в Цюрих, а я вернулся к лагерю и, стараясь не попадаться на глаза местным, поселился в лесу в шалаше, который сделали мне наши ребята. Они принесли мне из лагеря одеяло и подушку и целый месяц тайком снабжали меня едой. Как-то утром появился Николай Кострыкин и забрал меня в Цюрих. Там нас уже ждали Черняк, Беренгард и кто-то еще. На вокзале нам вручили два рюкзака с сухарями, сгущенкой и сигаретами. Предупредив, чтобы мы не общались в вагоне друг с другом, нас посадили в поезд. Мы проехали Женеву, благополучно миновали границу, добрались до партизан и оказались в штабе отряда в Гренобле.

Возвращение

(Как нас встречала Родина в ноябре 1944 года)

В штабе французского Сопротивления в городе Гренобле в наш отряд вошли четыре советские женщины, попавшие в плен на фронте. Кто-то из них были санитарками, кто-то — радистками. Основной костяк нашего отряда сформировался как раз там, в Гренобле. Чем дальше мы двигались на юг, тем больше становилось в нашем отряде партизан из разных стран. Мы сохраняли патриотический подъем, дисциплину и сплоченность до самого возвращения на Родину. В Марселе нас провожали французские партизаны примерно такими словами: «Спасибо Советскому Союзу, спасибо русским за пролитую кровь, за освобождение Европы! Теперь война завершается и вы больше нужны своей Родине, возвращайтесь домой, мы не забудем вас!» На прощание командир партизанского отряда передал нам красное знамя, отбитое у немцев в бою. Хорошо помню бархат и кисти на знамени. Сейчас не знаю, какому соединению или части это знамя принадлежало. Но судьба его мне известна. Забегая вперед, хочу сказать, что я видел это знамя, постеленное на столе у следователя НКВД в Сталине на госпроверке. Как это было обидно! Сколько крови и жизней отдано за этот кусок бархата… А теперь оно служит скатертью какому-то безусому лейтенанту, не нюхавшему пороха.

В городе меня очень поразила одна сцена. По узкой улочке шла толпа горожан, по большей части состоявшая из женщин и детей. Впереди бежала молодая женщина, обритая наголо, в оборванном платье, почти обнаженная, босиком. Она прижимала к груди маленького ребенка, завернутого в одеяльце. Толпа за ней что-то кричала и скандировала, мальчишки подбирали грязь с улицы и бросали в женщину. Грязная, вся в слезах, она, как могла, прикрывала своего ребенка и себя от летящих комков грязи и камней. Мы хотели заступиться на нее, но один из сопровождавших нас партизан остановил нас. Он, как мог, объяснил нам, что эта женщина была на службе у немцев и ребенок от немецкого солдата. В знак презрения к таким изменникам их брили наголо и могли буквально растерзать. После мы не один раз наблюдали такое и в Италии.

Но это уже потом, а сейчас нас погрузили на транспорт с оружием и продовольствием на дорогу до Италии. При отчаливании был салют из стрелкового оружия как с нашей стороны, так и с французского берега. Мы слышали: «Vive les Russes! Vive les Sovietiques!» Медленно уплывал вдаль берег гостеприимной Франции. Перед нами раскрывались просторы Средиземного моря, по которому лежал еще долгий путь на Родину.

В море разыгрался сильный шторм, как раз когда мы проплывали между Корсикой и Сардинией. Корабль то зарывался носом в серые пенные волны, то взмывал к хмурому небу. На палубе было мокро и скользко. Мои товарищи сидели в трюмах, а я вышел наверх и прошел, держась за леер, на нос корабля. До сих пор в памяти то незабываемое ощущение восторга и страха, замирание сердца и юношеская бравада. В пене и брызгах взмываешь вверх, замираешь на мгновение и… проваливаешься в бушующую пропасть между волнами. Косточки на пальцах побелели от напряжения, широко расставленные ноги отрываются в верхней точке от палубы, вот-вот волна захлестнет и смоет меня. Страх и восторг от близости и реальности опасности. Безрассудство — скажете вы, и будете правы. Но мне, двадцатилетнему пареньку, только что прошедшему лагеря и пытки немецкой неволи, свобода и ожидание возвращения на Родину вскружили голову. Мне буквально море было по колено. Долго я наслаждался буйством стихии и моим противоборством ей, пока товарищи не позвали меня в трюм. Как ни странно, в отличие от большинства моих товарищей, я не страдал морской болезнью и спокойно перенес шторм и качку корабля. К утру шторм стих, было абсолютно чистое и безоблачное небо и гладь моря. Только цвет воды после ночного шторма был белесо-мутным. Чайки кружили над палубой, и мы бросали им кусочки хлеба, которые чайки хватали на лету.

Вот в дымке показался итальянский берег, множество судов на рейде. Порт Неаполя встретил нас шумом и гомоном большого приморского города. Нас высадили с корабля и, разместив в портовых казармах, дали свободное время для осмотра города. Разбившись на группы по три-четыре человека, отправляемся в город. Узкие улицы, извиваясь и путаясь, поднимаются в гору. Они настолько узкие, что, расставив руки в стороны, можно коснуться противоположных стен. Между домами протянуты веревки с бельем от одной стороны улицы к другой.