Победитель. Лунная трилогия - Ежи Жулавский

Не хочу сказать, что мои мечты не носили личного характера. Разумеется, мечтая о детях, я невольно представлял себе, что это мои дети, и за их веселыми, улыбающимися личиками передо мной вставал образ тихой, доброй, красивой матери — Марты, моей Марты… Это были какие-то мучительные мечты, потому что были так непохожи на существующую реальность…

Потом я вновь ощущал угрызения совести, глядя на негостеприимный и не для нас созданный лунный мир. Какой будет, думал я, судьба людей, легкомысленно рожденных здесь для оправдания нашего существования? Я уже достаточно хорошо знал эту планету и понимал, что человечество никогда не сможет обжиться здесь, как на Земле. Человек всегда будет здесь пришельцем и наглецом, который пришел незваный — к тому же слишком поздно. Да, слишком поздно. Несмотря ни на что, все-таки Луна — умирающая планета.

Наблюдая здешний растительный и животный мир, занимающий неслыханно маленькую часть поверхности планеты, глядя на вроде бы великолепную и буйную, но менее жизнеспособную, чем на Земле, растительность, на удивительных, но необычно маленьких и неуклюжих животных, я не могу отделаться от впечатления, что я наблюдаю за роскошным закатом солнца. Жизнь здесь уже перестала развиваться, все ее формы уже достигли своей зрелости, и даже перезрели в ожидании конца. И природа, работая здесь много веков, несравнимо больше, чем на Земле (Луна, как маленькая планета, раньше остыла, но и раньше стала «миром»), не смогла создать здесь разумных существ, а если даже и создала, то это время бесповоротно ушло. Это наилучшее доказательство того, что лунная планета, особенно сейчас, непригодна для таких существ.

Человеку всегда будет здесь тесно и тоскливо.

Но несмотря на это, я всем сердцем желал, чтобы здесь после нас были люди. Иногда я обманывал сам себя и, чтобы оправдать свое самовлюбленное желание, говорил себе, что это прежде всего нужно Тому, чтобы спасти его от самой страшной судьбы: быть последним и одиноким человеком. Но это неправда; новое поколение я хотел иметь для себя.

Не знаю, о чем думал Петр, но думаю, что подобное желание не давало покоя и ему. Прошло достаточно долгое время, прежде чем мы начали говорить об этом между собой. Помню, это случилось впервые на заходе солнца; Марта с Томом на руках отправилась к горячим источникам, а мы сидели вдвоем на берегу моря и молчали.

Петр долго смотрел вслед уходящей, потом начал вполголоса считать лунные дни, которые мы уже прожили здесь.

— Двадцать третий заход солнца, — наконец вслух сказал он.

— Да, — отозвался я, — двадцать третий, если будем считать и дни, проведенные на полюсе, где, правда, никаких заходов не было.

— И что будет дальше? — спросил Петр.

Я пожал плечами.

— Ничего. Еще несколько заходов, может быть, несколько десятков или сотен и все. Том останется один.

— Не о Томе идет речь, — сказал он. И добавил через минуту: — В любом случае это плохо.

Мы надолго замолчали, потом Петр начал снова:

— Марта…

— Да, Марта, — повторил я.

— Надо что-то решать?

Мне показалось, что в его голосе я вновь услышал те ноты, которые запомнились еще с того ужасного путешествия через Море Фригорис после смерти Вудбелла. Во мне вспыхнуло глухое возмущение. Я посмотрел ему прямо в глаза и значительно сказал:

— Надо.

Он как-то странно усмехнулся, но ничего не сказал.

В этот день мы больше не говорили об этом.

Долгая ночь прошла в молчании и тоске. Том был немного нездоров, и Марта, обеспокоенная этим, постоянно была занята с ним. Мы наблюдали за проявлениями ее безграничной материнской любви и, кто знает, возможно, именно тогда у нас бессознательно родился отвратительный план использовать ее любовь, чтобы склонить к исполнению наших желаний. Во всяком случае, эта ночь убедила нас, что действительно «надо что-то решать».

Утром следующего дня мы отправились с Петром в лес на склонах Отамора. Во время этой экспедиции мы обговорили вопрос окончательно: один из нас должен жениться на Марте, а другой обязуется никогда не переходить ему дорогу.

«Один из нас!» — мысленно повторял я эти слова с каким-то тоскливым беспокойством.

В устах Петра, когда он их произнес, эти слова прозвучали как угроза. Не знаю, может быть, мне просто показалось, но впечатление было именно таким. Выбор между нами двумя мы должны были предоставить Марте, а в случае, если она откажется его сделать, мы будем тянуть жребий. Петр, правда, настаивал, чтобы сразу решить вопрос путем жребия, твердя, что Марта не захочет выбирать, но я решительно воспротивился этому и убедил его настолько, что он даже согласился поставить перед Мартой этот вопрос. Он сделал это весьма неохотно и когда сказал наконец «да», на губах его играла загадочная усмешка, а в глазах был недобрый блеск.

Придя домой, мы еще долго оттягивали решающий разговор, так были уверены в недоброжелательном отношении Марты к тому, с чем мы собирались к ней обратиться. Все время Петр ходил задумчивый и мрачный, делая вид, что чем-то занимается, а я бродил по берегу моря, ощущая необъяснимую тоску. В этот день должна была решиться наша судьба.

Уже приближался полдень, жаркий и душный. Солнце, стоявшее на небе уже в течении ста с небольшим часов, заливало все окрестности жаром, и увядающие растения с нетерпением ждали освежающего дождя. Над морем, на юго-востоке, там, где Солнце уже прошло над экватором, собирались густые темные тучи.

Из летнего домика на берегу моря мы перешли в пещеру, находившуюся в окрестностях гейзеров, которая служила нам обычно укрытием во время грозы. Мы все трое сидели перед ее входом, а маленький Том, цепляясь за колени матери, пытался передвигаться на собственных ножках вокруг этой опоры, когда Петр бросил на меня значительный взгляд, а потом решительно повернулся к Марте.

Сердце у меня заколотилось так, что я почувствовал удушье. Находящая гроза всегда действовала на меня возбуждающе, а в этот день к этому присоединилось и волнение, вызванное мыслью о приближающемся решительном разговоре с Мартой. Петр тоже выглядел не так, как обычно: расширенные зрачки неспокойно блестели, грудь вздымалась от неровного дыхания, на скулах появились красные пятна. Я затаил дыхание, а он без всяких вступлений обратился к ней:

— Марта, которого из нас ты предпочитаешь?

Марта, ошеломленная этим неожиданным вопросом, казалось, сразу не поняла, о чем идет речь. Она с удивлением посмотрела на меня, на него, потом снова на меня и презрительно пожала плечами.

Петр повторил:

— Марта, которого из нас ты предпочитаешь?