Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Черные тучи тянутся снаружи по небу. На мгновение их прорежет молния, но она тухнет, и еще темнее тянутся, еще теснее смыкаются густые, темные тучи. Молния в последний раз пробудила умирающего.
— Кто здесь возле меня? Кто сидит у моего изголовья? — спрашивают сухие от горячки губы.
— Я — светлый ангел, один из светлых слуг Его Святого Имени… И Его Святым Именем послан за душою твоею!.. Пойдем со мною!
— Куда? — спрашивает больной.
— Вверх, в небо, в рай!
— Небо… рай… — бормочет за ним в горячке умирающий. — А как живется там, в небесах, в раю?..
— Хорошо… Божьей милостью озарены, в сиянии Святого Престола… с золотыми венцами на главах…
— Сияние… золото… венцы… — бормочет за ним умирающий. — Что мне там делать?
— Тебе нечего делать… Там вечный покой, вечная, светлая радость, бесконечное лучистое счастье… Пойдем!
— Но что я делать там буду? — спрашивает больной, обернувшись с последним усилием к ангелу. — Есть ли там кому помочь, надо ли там падающих подымать, больных исцелять, голодных питать, жаждущим губы смачивать, потерянных отыскивать? Ведь в этом мое счастье!..
— Нет, этого нет! — неуверенным голосом отвечает ангел. — Там никто не будет нуждаться в помощи твоей…
— Что же мне там делать, ангел? Там, где никто не нуждается ни в душе моей, ни в сердце моем, ни в полной жалости слезе, ни в утешающем слове, ни в руке моей, чтоб выбраться из ямы?
Злой демон слышит, высунул язык, и облизывается… Насмешливая улыбка растянула его рот до ушей… Два ряда белых зубов сверкнули молнией в темной комнате…
Беспокойно сидит светлый ангел, не зная, что ответить умирающему…
— Как же быть, ангел, как быть?
Добрый ангел оборачивается к окну и, глядя в небо, ждет оттуда совета и указания…
Но замкнуто небо, ни слова, ни луча, ни искорки…
Тянутся все новые и новые, все более тяжелые тучи. Тень заволакивает лицо светлого ангела. Небо кажется сердитым и жестоким, безжалостным. Никогда ангел подобного неба еще не видал… И смущенный молчит.
Этим мгновением воспользовался злой и приблизился к кровати больного.
— Пойдем лучше со мною! — шепнул он умирающему.
— Куда?
— Куда стремится душа твоя… К несчастным, голодным, жаждущим… К изнуренным и уставшим, к потерянным, проклятым, Богом забытым… Помочь ты им не сумеешь, но страдать с ними, сочувствовать…
— Иду! Иду! — с силою крикнул умирающий…
И добрый ангел удалился с пустыми руками.
Три дара
1. На небе у бесов
екогда, за много лет и поколений, где-то скончался еврей.Что же, скончался еврей — вечно никто не живет — над ним совершают обряд… предают его честному погребению…
Вырос могильный холм, сын произносит поминальную молитву, а душа летит вверх, чтобы предстать пред судом Всевышнего.
А перед судом висят уже весы для взвешивания грехов и благих деяний.
Явился защитник покойника, бывший добрый дух его — и стал со снежно-белым, чистым мешком в руке у весов с правой стороны…
Явился обвинитель покойника — бывший злой дух его, бывший искуситель — и стал с грязным мешком в руке у весов с левой стороны…
В белом чистом мешке — благие дела, в грязно-черном — грехи. Сыплет защитник из мешка снежно-белого на правую чашку весов благодеяния — пахнут они, как духи, и светятся, как звездочки в небе.
Сыплет обвинитель из грязного мешка на левую чашку весов грехи — как уголь черны они, а несет от них смолою и серой.
Глядит бедная душа и изумляется — она никак «там» даже не чаяла, чтобы было такое различие между «добром» и «злом». Внизу она часто их обоих не различала, принимала одно за другое.
А чашки весов качаются тихонько, вверх и вниз, то одна, то другая… Стрелка у весов вверху дрожит, склоняется, то на волос вправо, то на волос влево.
Лишь на волос… и то не сразу!
Простой еврей: без злого умысла, но и без способности на жертвы… Малы грехи, не велики также благие дела: дробинки, пылинки… Иногда — едва глазом узришь.
Но все же, когда стрелка подвинется на волос вправо, в вышних мирах слышится ликование и восторг; подвинется, упаси Боже, влево, и проносится печальный вздох, достигая Святого Престола.
А ангелы сыплют понемножку, внимательно дробинку за дробинкой, пылинку за пылинкой.
Но и колодец истощается. Мешки опустели.
— Готово? — спрашивает служитель суда — такой же ангел, как и прочие.
Дух добра, как и дух зла, выворачивают мешки: нет ничего. Тогда служитель суда подходит к стрелке посмотреть, как установилась она: — вправо ли уклонилась, или влево.
Смотрит и смотрит, и видит такое, чего не бывало со дня сотворения неба и земли.
— Что так долго? — спрашивает председатель суда,
Служителе бормочет:
— Ровно. Стрелка стоит по самой середине!.. Грехи и добрые дела весят одинаково!
— Точно? — спрашивают снова с горнего места
Снова смотрит служитель и отвечает:
— Ни на волос разницы!
Совещается суд небесный, и долго совещался и вынес приговор следующего содержания:
— Поелику грехи не перевесили добрых дел, душа не может быть приговорена к адским мучениям. И наоборот: Поелику добрые дела не перевесили грехов — перед душою не отверзнутся врата рая.
А потому — блуждать душе!
Пусть летает она по середине, пусть витает между небом и землею, пока Господь вспомнит о ней, смилуется и призовет ее к Себе по великой милости Своей…
Взял служитель душу и вывел ее из неба.
И скорбит душа, плачется на долю свою.
— О чем ты плачешь? — спрашиваете служитель ее. — Миновали тебя радости и утехи райские, зато будут тебе неведомы горе и муки геенны, — квит!
Но душа не дает утешать себя:
— Лучше величайшие муки, — говорит она, — нежели ничто! Ничто — это самое ужасное!
Пожалел служка судебный душу, дал ей совет:
— Лети, — говорит, — душенька, вниз и витай над населенной землей… В небо, — говорит, — не гляди… Что, увидишь ты в небе? Одни только звездочки! А они творения светлые, но холодные, чужда им жалость, не похлопочут, ни словечка не замолят за тебя перед Господом… Постараться за бедную душу могут только праведники в раю.
Встанут перед ними воспоминания о их поколении, преисполнятся жалостью к томящимся душам и стараются за них.
А праведники твоего поколения, горемычная, — нечего таить, — любят дары…
— Вот потому
