Конец «Гончих псов» - Анатолий Иванкин

— А что мне на него смотреть? Фашист он и есть фашист…

Политрук повернулся и, стиснув зубы, чтобы не застонать от боли, тяжело зашагал, припадая на поврежденную при прыжке ногу.

«Так вот они какие — русские», — подумал Карл, глядя в спину уходящему пленнику. Его оскорбило равнодушие русского летчика и слова, которые перевел переводчик.

— Что с ним сделают, командир? — спросил он у Келленберга, курившего сигарету торопливыми затяжками.

— Допросят как следует, с пристрастием, а потом расстреляют. Есть приказ фюрера о немедленном расстреле всех взятых в плен советских политработников.

Карлу в первую минуту стало жаль русского. Но затем он сказал себе: «Не оставь в своем сердце сострадания. Такие будут сражаться до конца. Если их оставлятьв живых, то мы никогда не выиграем войны».

Глава седьмая

В конце сентября капитан Рогачев, старший группы из шести летчиков — все, что осталось от их авиаполка, — прибыл со своим «войском» на аэродром Бровары. Отсюда их должны были направить на переформирование куда-то на восток.

В худом капитане с резкими складками у губ и морщинами, прорезавшимися на лбу, трудно было узнать прежнего жизнерадостного комэска, каким Андрей был всего три месяца назад.

Слишком трудными оказались испытания первых месяцев войны: кровопролитные бои в условиях полного господства немцев в воздухе, гибель боевых друзей и брата Алешки, потеря почти всего самолетного парка части, горечь и позор отступления.

И внешне «шикарный» капитан Рогачев полинял, поскитавшись «безлошадником» по прифронтовым дорогам. А топать пришлось немало — от самой границы до Киева.

Обычное армейское «хаки», в которое переоделись летчики, выгорело, хромовые давно не чищенные сапоги истоптались и побелели носами после маршей по жнивью и некошеной пшенице. Из прошлого великолепия Андрей сохранил лишь темно-синюю пилотку с голубыми кантами и красной звездочкой.

И вот они уже за Днепром, в Броварах. Хотелось верить, что отсюда начнется новый этап жизни, скрашенный надеждой на получение боевой техники, ибо только в боевом строю пилотов они обретут свое настоящее место, обретут уверенность в своих силах, уверенность в своей причастности к священному делу разгрома фашизма.

Аэродром Бровары вид имел заброшенный. Пустое летное поле было во многих местах покрыто шрамами засыпанных воронок. У разрушенного ангара остались неубранными остовы нескольких сгоревших самолетов — следы первого налета фашистов на Киев. Только у Требуховского сада стояли несколько замаскированных У-2, да еще один пассажирский самолет ПС-84 загружался неподалеку от здания авиакомендатуры. С крытого грузовика бойцы в форме НКВД перетаскивали ящики, подавая их в открытый грузовой люк двухмоторного самолета. Часовые, охранявшие погрузку, не подпустили летчиков близко к самолету. «Наверное, вывозят банковские ценности», — подумал Рогачев.

В авиационной комендатуре им встретились еще трое — такие же бедолаги, убывающие на переформирование. Но они были полны оптимизма, ибо получили уже командировочные предписания для следования в Саратовскую область, где находился запасной авиационный полк.

Вскоре летчики рогачевской группы стали обладателями таких же предписаний, продовольственных и других аттестатов и даже выданных путевых денег.

Теперь им нужно было дождаться попутного авиатранспорта. Комендант аэропорта обещал устроить их на самолет ТБ-3, на которых подвозили с Урала боеприпасы.

Четыре экипажа ТБ-3 пришли поздней ночью. Моросил дождь. Небо было затянуто густыми тучами. По понятиям истребителей, погода была совсем не летной, и они не надеялись, что кто-то прилетит сегодня. Но оказалось, что на этих четырехмоторных тихоходах работали опытные летчики высшего класса. Вынырнув из сырой, клубящейся мглы, они «притерли» своих великанов на скудно освещенный аэродром ограниченных размеров и отправились вздремнуть, пока шли разгрузочно-погрузочные работы. Им нужно было затемно, до рассвета, уйти с этого аэродрома, на который немцы наведывались ежедневно.

В темном, неуютном, как пещера, фюзеляже ТБ-3, наполовину забитого ящиками и мешками, нашлось место для «безлошадных сирот». Посадили их туда после продолжительной ругани коменданта с командиром корабля и борт-техником.

— Сядь на мое место, — на верхних нотах убеждал пилот коменданта, — попробуй взлететь ночью с перегрузкой. А у тебя вон еще и плошки на взлетной полосе погасли…

Дело уладилось миром, когда из самолета вынули три ящика и перегрузили в соседнюю машину.

После взлета ТБ-3 развернулся «блинчиком» под облаками над Дарницей и взял курс на восток, в густую, как деготь, темноту. Позади, за Днепром, еще долго просматривались облака, подсвеченные вспышками ракет и бликами пожаров.

Сначала за целлулоидным окошком, у которого устроился Андрей, была непроглядная мгла, а за Пирятином облачность стало рвать, и в окошко проглянула полная луна.

Мерный рокот моторов убаюкивал. На скорости сто пятьдесят километров им предстояло «топать» до Саратова много-много часов. Устроились кто как может — кто положил голову на плечо товарища, кто использовал вместо подушки мешок с грузом, — летчики погрузились в сон.

Еще бы чуть-чуть, и этот сон для пассажиров ТБ-3 превратился в вечный. Случайная встреча с ночным истребителем едва не окончилась их гибелью. Причем события развивались так стремительно, что задремавшие пилоты не успели испугаться.

Откуда-то снизу, обнаружив силуэт ТБ-3 на фоне освещенного луной неба, их атаковал «Мессершмитт-110». По нему стрелки открыли жиденький оборонительный огонь из старых дегтяревских пулеметов, принятых на вооружение еще до первой пятилетки. Экипаж «мессершмитта» игнорировал этот огонь, поглощенный процессом занятия исходного положения для атаки.

Боясь проскочить тихоходную цель, он убрал газ и, выпустив шасси и закрылки, пытался уравнять скорость. Но избыток ее стремительно нес «мессершмитт» на воздушный корабль. Стремясь избежать таранного удара, немецкий летчик дал полуприцельную очередь. Огненные трассы пронеслись в метре от иллюминатора, где сидел Андрей, и погасли во мгле пухлой тучки, куда спешил залететь ТБ-3, пока немец строил маневр для повторной атаки.

«Крадемся ночью над своей землей как воры, — думал Андрей огорченно, — а фашисты блаженствуют. Ишь куда занесло их на охоту! Почему так получилось?» — мучили Рогачева всю дорогу вопросы, на которые он не находил ответа.

В первые дни пребывания в ЗАП[57] летчикам группы Рогачева казалось, что они угодили в организацию, напоминавшую сумасшедший дом. Сюда собралось столько «безлошадников», выпускников летных школ и летчиков, излечившихся после ранений, что командование ЗАПа не знало, что с ними делать.

Неразберихи добавляли десятки перелетающих групп.

Рогачевым и его группой пока никто не хотел заниматься. У начальства была масса проблем. Нужно было ремонтировать жилье, заготавливать на зиму продукты и топливо, расширять лётную столовую, в которой питались в три очереди. Но и эти важные дела были делами второстепенными. В первую очередь нужно было выколачивать для ЗАПа и формирующихся на его базе полков технику с Саратовского завода, который теперь вместо комбайнов выпускал самолеты; нужно было доставать горючее, преодолевая могучие усилия фронтов, требующих этого горючего немедленно. А фронтов было множество: Карельский и Северный, Ленинградский и Волховский, Северо-Западный и Калининский, Западный и Юго-Западный, Южный и Крымский, и, наконец, были Закавказский и Дальневосточный фронты, где не гремела артиллерийская канонада, но за линией госграницы были сконцентрированы дивизии турецкой и Квантунской армий, готовых выступить против СССР по первой команде.

Первое, что научились рогачевцы, — это ждать. Ждать молча, стиснув зубы, когда подойдет их очередь садиться за столы учебных классов. Ждать в длинных очередях, когда подойдет твое время посетить столовую или помыться в бане, мерзнуть в нарядах и в холодных неуютных казармах.

Но постепенно командованию ЗАПа удалось преодолеть организационные трудности. К зиме организационная неразбериха в ЗАПе начала сменяться атмосферой деловых буден.

В декабре Андрей со своими летчиками уже приступил к изучению фронтового истребителя «Яковлев-1», чаще именуемого просто «яком».

Истребитель с первого взгляда внушал уважение. Остроносый, стремительный, он сильно отличался от И-16, на котором Рогачев пролетал пять лет, познав и радость побед, и горечь поражений.

Любовь же к «яку» он ощутил с первого полета. Это была по-настоящему грозная машина, рокочущая могучим мотором М-105.