Период распада - Александр Афанасьев

Командовал спасательной операцией майор румынской армии Ион Бэсэку, опытный, прошедший Ирак офицер — сейчас он сидел на крайнем месте в десантном отсеке вертолета, люк был открыт, и он бездумно смотрел на стремительно проносящийся внизу городской пейзаж, готовясь к нелегкому бою…

— Траян-один, я Господарь-четыре. Сбитый вертолет прикрывает Дракула-четыре, по подходу опознайте себя, прием.

— Принято, вопрос — прошу сообщить возможный уровень противодействия, прием.

— Возможный уровень противодействия средний, в районе отмечены ракетчики, как понял, прием.

— Вас понял, наличие ракетчиков.

Вертолеты начали замедлять ход…

— Господарь-четыре, я Дракула-четыре, толпа людей приближается к месту падения вертолета со стороны рынка, как поняли, прием?

— Вас понял, Дракула-четыре, вопрос — люди вооружены?

— Господарь-четыре, я не могу видеть отсюда! Обзор почти закрыт!

— Вас понял, Дракула-четыре, стрелять по отмеченным целям, группа Траян на подходе.

— Господарь-четыре, наблюдаю группу Траян!

Боевой вертолет начал уходить выше и севернее от места падения вертолета, чтобы занять оборонительную позицию и прикрывать спасателей…

— Траян-один, это Господарь-четыре, у вас не более десяти минут, колонна уже вышла. Толпа людей приближается с юга.

— Вас понял, вопрос, что делать с вертолетом?

— Траян-один, вертолет оставьте на месте, наземная колонна по прибытии обеспечит периметр и эвакуацию.

— Принято, Господарь-четыре, начинаю действовать!

Вертолет завис над зданием спорткомплекса, потом быстро пошел вниз на посадку. Раньше здесь было футбольное поле, люди играли в футбол, занимались другим спортом в тренажерных залах, теперь же — грязь, кучи мусора и больше ничего.

Майор Бэсэку обернулся к бойцам своей группы, показал большой палец…

Действия группы спасения были хорошо отработаны. Как только шасси вертолета коснулись бывшего футбольного поля, десантники посыпались из машины, часть из них заняла позиции у вертолета, открыв прикрывающий огонь короткими очередями, часть — побежала к лежащему у самого здания спорткомплекса на боку вертолету…

Майор Бужор через красную дымку боли, находясь на грани беспамятства, видел, как к нему бегут десантники, как они разворачиваются около вертолета, создавая охраняемый периметр. Потом кто-то выбил прикладом остатки блистера, полез внутрь.

— Он жив! Господин майор, он жив!

— Осторожнее!

Его потащили из искореженной кабины боевой машины — и темная волна беспамятства захлестнула его, милосердно спасая от невыносимой боли…

Пришел в себя он скоро — от тряски. Двое десантников несли его на раскладных носилках, остальные бежали рядом, и он не мог пошевелиться, оттого что был пристегнут к носилкам. Оставалось надеяться, что его бортстрелок жив и здоров…

— А…

Никто не обратил на него внимания. Потом поднялся ветер, и сверкающий диск рвал воздух над его головой, а десантники, ругаясь, заталкивали его в воющую тесноту десантного отсека. Они выбрались…

— Ангелы на борту, оба ангела на борту, сэр!

— Взлетаем, немедленно!

Вертолет дрогнул — так всегда бывало перед взлетом, только он теперь сидел не на месте пилота и не пилотировал грозную боевую машину, а лежал привязанный к носилкам и даже головой не мог пошевелить. Но тут кто-то крикнул: «Ракета!» — и застрочил пулемет, а потом мир исчез и для майора Бужора, и для всех остальных спасателей в ослепительной вспышке снаряда ручного противотанкового огнемета «Шмель».

Один из десантников подбежал к стоящему на колене майору, отрапортовал…

— Господин майор, и летчик, и бортстрелок ранены, но живы!

Хоть один плюс за все это дерьмо…

— Вытаскивайте их. Живо!

— Есть!

Майор Бэсэку, несмотря на свое звание и статус командира, во время спасательной операции сам лично обеспечивал периметр — тут не до чинов, не до званий, перед пулями все равны и каждый человек на счету. Услышав новость о том, что оба пилота живы, он обрадовался — как и любой человек, занимающийся спасением. Он не оборачивался, чтобы посмотреть на спасаемых пилотов, следил за своим сектором, пока кто-то не хлопнул его по плечу и не сказал:

— Готово, господин майор!

— Отходим!

Останавливаясь и прикрывая друг друга, десантники перебежками двинулись к вертолету, до него было не больше сотни метров, которые они преодолели на одном дыхании. Носилки сунули в вертолет, следом в гудящее чрево машины прыгали десантники, занимая свои места, последним, как подобает офицеру и командиру, на борт поднялся майор Бэсэку. Он уже нацепил на голову протянутую гарнитуру связи, чтобы сообщить Господарю об успешной эвакуации экипажа сбитого вертолета, как глаза его последний раз скользнули по панораме заброшенного спорткомплекса, и он понял, что что-то не так — но мозг отказался осознавать непредставимое.

В одном из помещений — прямо в помещении, не на улице, а в помещении стоял повстанец… даже не солдат, а пацан с черной повязкой-банданой на голове, по виду ему было лет двенадцать-тринадцать. До него было метров восемьдесят, но майор видел его так же отчетливо, как если бы он стоял прямо напротив него. На пацане была какая-то грязная, замызганная одежда, то ли камуфляж, то ли что-то перешито из камуфляжа, а на плече у него была толстая зеленая труба, из которой он целился в вертолет спасателей. И было видно — не промахнется…

— Ракета! — крикнул майор, но было уже поздно. Силуэт пацана окутался дымом — и огненный сгусток бросился к вертолету, майору показалось, что он летит прямо ему в лицо. Он даже не успел произнести первые слова молитвы…

Пацану, который погибнет через несколько секунд, испепеленный пламенем пущенной с вертолета прикрытия термобарической ракеты, было всего тринадцать лет и звали его Слава Горлюк. Он был типичным одесским пареньком, ходил купаться в море и в своем нежном возрасте играл в карты, как заправский катала. Потом пришли они — чужие, которым нужна была их земля. Первым погиб отец — его убили в портовой зоне. Когда старшего брата схватила Сигуранца, мать попыталась вывести его и младшую сестренку из города, отправить в Россию — да куда угодно, лишь бы отсюда, из убитой и смердящей трупным запахом Одессы. На чек-пойнте миротворцев, который держали привлеченные к миротворческой операции албанцы с татуировками UCK[60] на руках, маму и сестренку увели в машину, большой крытый фургон, который они занимали, а его избили прикладами и прогнали вон. Так он стал беспризорником и бродяжкой.

Сбившись в стаю, они искали еду, бродяжничали, случалось, что и убивали…

Первого человека он убил совсем недавно. Это был украинский полицай, приехавший сюда по каким-то делам, да так нажравшийся, что валился с ног. Рядом никого не было — и он, склонившись над полицаем, от которого воняло водкой и псиной, ткнул его несколько раз в шею заточенным гвоздем, каждый раз ощущая, как с треском поддается кожа и на руку брызгает что-то горячее и липкое. Потом он убежал.

Взрослые не допускали их к партизанской войне — да кто же их остановит. Под городом и в развалинах в укромных местах можно было найти все, что угодно, — так они утащили две спарки «Шмеля», два гранатомета РПГ с зарядами, автоматы и попрятали их в своих пацанячьих нычках. Они сами не знали, что делать со всем с этим, банды свирепо воевали друг с другом за территорию и за источники дохода, но вот РПГ и «Шмели» им были нужны совсем для другого.

Когда упал вертолет, он спал в развалинах спорткомплекса, в подвале около труб — пришел сюда запастись патронами и проверить, цела ли нычка. Услышав грохот, он поднялся наверх, увидел, что произошло, — и стремглав рванулся в подвал.

«Шмель» был тяжелым, чертовски тяжелым, почти не по силам голодному, бродячему одесскому пацану — но он справился с ним. Он помнил деда, еще застал, когда тот был жив. Дед тяжело ходил по дому, много курил и добродушно ругался, когда его выгоняли курить на улицу. Еще у деда был пиджак, который он надевал только один день в году — это был не пиджак, а китель от парадной формы, тяжелый и позвякивающий, когда его трогаешь. Когда он был один, то любил тайком открывать шкаф и разглядывать ордена деда, удивляясь их строгой, неумолимой, завершенной красоте.

Потом дед умер.

И все равно — ему было очень страшно.

Он стоял, прижавшись к стене, слушал отрывистый лай команд за стеной и вой вертолетной турбины. Потом команд не стало слышно, но все равно было страшно, эти люди были где-то здесь. И только когда турбина взвыла на высокой ноте, пытаясь оторвать вертолет от земли, в этот момент он понял — пора.

И шагнул из развалин…

Прибывший примерно через двадцать минут наземный конвой уже ничего не мог сделать. Его трофеями стали только два вертолета — один разбитый и один чадно догорающий…