Миколка-паровоз (сборник) - Михаил Лыньков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сколько ни упирался Мишка, пытаясь сохранить за собой обжитое местечко, все-таки пришлось ему переселяться на новую квартиру, на другую телегу. Обозлили Мишку разные неприятности, связанные с переселением, и зубами пощелкал и поворчал он изрядно. Однако этим дело не кончилось: первые неприятности повлекли за собою другие и так далее.
Когда мало-помалу все утихомирилось, успокоилось, Мишка принялся внимательно осматривать новую квартиру. Обнюхал каждый мешок, прощупал каждый ящик. Ничего привлекательного так и не нашел. Велика ему польза, скажем, от пачек махорки, которые нащупал он в одном из ящиков! Одна горечь на языке — больше ничего.
Захотелось Мишке разогнать досаду, сорвать зло на чем-нибудь за все неудачи. Решил он разгрузить немножко телегу, чтобы самому поудобнее расположиться. Ночь надвигалась. Разгрузку наметил начать с махорки. Недолго думая, взял одну пачку и швырнул на землю.
Тут и произошел непредвиденный случай, который здорово укрепил дружеские отношения между нашими артистами — Мишкой, Жуком и Бородатым. Кинул это Мишка пачку на дорогу, а вдруг откуда ни возьмись Бородатый является и — цап махорку. Бредет за телегой, пачку теребит, только борода седая трясется. И чем дольше смотрел на это Мишка, тем больше удивлялся — от пачки у Бородатого одна бумага осталась, да и ту облизал старательно лакомка. «Нашел, дурень, вкус!.. Сразу видно, по несознательности…»— подумал Мишка про Бородатого.
А тот — и откуда у него храбрость взялась?! — подошел к самой телеге да прямо в морду Мишке свое:
— Бе-э-э…
«Вот чудак! Еще вообразит, будто я жалею этого добра», — подумал Мишка и новую пачку махорки — шлеп на землю… Под ноги Бородатому.
И так все бросал и бросал до тех пор, пока не заметил, что с козлом творится что-то неладное. Начал тот бородой дорогу мести да из стороны в сторону, словно пьяный, качаться. Вялый стал, вроде мухи осенней. И голос ослаб, дрожит, вот-вот захлебнется Бородатый своим: бе-э… бе-э… бе-э… бе… бе…
Вмешался в дело Жук. Завидел, что с товарищем неладное творится, подбежал к нему, нос понюхал, бороду лизнул. Лизнул, понюхал — и отскочил как ошпаренный. Зачихал. До того борода эта махоркой воняла — ну точь-в-точь, как прокуренная трубка у полкового завхоза.
А Бородатый уж вовсе с ног валится, голоса лишился. Глаза на лоб лезут. Колени подгибаются.
Кинулся тут Жук на помощь: и так и сяк старается козла расшевелить, спину подставляет, чтобы оперся Бородатый, в рога вцепился опущенные, кверху потянул — ничего не помогает. Клонит Бородатого к земле — и все тут! Видит Жук: беда. Нет спасения. Давай караул кричать, тревогу бить. Такой лай поднял, что батальон чуть не весь сбежался. Знают красноармейцы: попусту Жук не лает.
А Мишка сидит себе на телеге, наблюдает за всем, что вокруг происходит, а на уме одно: не сулит эта кутерьма ничего хорошего. Когда сбежались бойцы, прекратил свои исследования мешков да ящиков, лег, притаился, чтобы не заметили, — взятки с него гладки.
Взялись, сперва за Бородатого. Водой его окатили, молоком напоили. Кое-как очухался козел. К утру на ноги поднялся, хоть и глядел вокруг очумелыми глазами.
— Ничего себе шуточки, так махоркой обожраться… чуть не отравился совсем Бородатый…
Искали виновника, а Мишка поглядывает с телеги и в ус не дует. Однако то ли совесть в нем заговорила, то ли наскучило валяться среди мешков и ящиков, в которых и кусочка сахара в помине не было, свесил он морду с телеги и давай следить за тем, как стелется позади след колесный.
Бородатый же, пренебрегая полученным уроком, испытывал к Мишке большое уважение и симпатию: никто и никогда еще не давал так много ему махорки. Веселее и добродушней покрикивал он возле телеги свое: бе-э-э-э…
Нехватку махорки, конечно, вскоре обнаружили. Но подозрения на Мишку не пали — зачем ему такая горечь?! А Бородатый, тот, разумеется, и не подумал выдавать секрет. Возможно, по несознательности, а может быть, из чувства товарищества.
Происшествие с махоркой было позабыто, да и сам Мишка становился более дисциплинированным и аккуратным.
К тому же, чтоб не было у Мишки соблазна, перевели его на третью телегу. Телега эта принадлежала ружейно-пулеметной команде. При самом тщательном осмотре Мишка не заметил на телеге ничего, что могло бы сойти за лакомство. Попробовал на зуб патроны — никакого вкуса. Зубы только поломать можно, и пахнет противно. Сунул лапу в ружейное масло, лизнул — и долго потом чихал и морщился, старательно вытирая язык о мешки, о солому.
На том и закончилось обследование. Пришлось Мишке мириться с пайком, который ежедневно выдавался ему из полковых припасов.
Голодать Мишке не доводилось. Пайка хватало. Да и кроме пайка кое-что перепадало. Чем только не угощали Мишку: то хлебом, то кусочком сахара, то косточкой из супа, кружкой свежего молока. Все любили его в полку, все заботились о нем — и командиры и красноармейцы. Только каптер иногда бурчал что-то и косился. Но Мишка делал вид, будто не замечает каптера.
Нерешенным оставался лишь один вопрос — как быть с Мишкиным обмундированием? Но про это расскажем дальше.
ИСТОРИЯ С ГЕНЕРАЛЬСКИМ МУНДИРОМ
На одном из привалов, когда красноармейцы отдыхали и приводили в порядок оружие и обмундирование, Мишка занимался привычным делом — демонстрировал свои номера перед группой веселых бойцов. Искусство его с каждым днем становилось все более квалифицированным. Спектакли приобретали разнообразие и занимательность. От бессмысленных кувырканий и самодовольного хождения на задних лапах Мишка перешел к выполнению более сложных номеров. Он мог показать, как облизывается Антанта, взирая на советскую землю. Как паны угощают мужика плетью. Как фордыбачится польский генерал и точит зубы на Украину и Белоруссию, чтоб завоевать себе пространство «от моря до моря». Как рабочий голову свернул капиталисту. Многое научился теперь показывать Мишка. И смеху его номера вызывали куда больше прежнего.
Были у Мишки и хорошие помощники — Жук и Веселая Борода. Жук обычно подносил главному исполнителю всякие принадлежности — реквизит, как говорят артисты: палку, шляпу, барабан. Подносил, потом, почтительно вильнув хвостом, удалялся в сторону и скромно следил за ходом «представления». В нужную минуту он поднимал громкий и задорный или, наоборот, жалобный и тихий лай. Этим он выражал свое отношение к увиденному. А Бородатый, хотя и без особенной охоты, сам должен был участвовать в некоторых номерах, исполняемых Мишкой. Особенно раздражал его один номер — тот, в котором доставалось его бороде. Едва заслышав команду: «А ну, Мишка, потряси-ка мирового буржуя, гидру международную за бороду!»— он со всех ног бросался наутек. Но бежал Бородатый больше для близира. Знал, что его все равно поймают и силой подведут к Мишке. Дадут еще раз ту же команду, и Мишка солидно возьмется за бороду и примется довольно энергично тягать ее справа налево, дергать книзу, пригибая Бородатого к самой земле, заставляя его становиться на колени. «Международная гидра» терпела, терпела, но потом не выдерживала и начинала просить милости, не слишком благозвучно выводя на все лады свое неизменное:
— Бе-э-э-э…
— Осторожно, Мишка, осторожно! Тряси да не растрясывай, не входи в азарт! — предупреждали Мишку зрители, и он, хватив лапою по козлиному лбу, оставлял Бородатого, а сам этак важно кланялся публике.
Бородатый, отряхивая пыль, скрывался в толпе зрителей, чтобы раньше Мишки получить плату за представление, а заодно и награду за муки и унижения, которым подвергалась его борода ради общей потехи.
«Вот ведь жадина! Никогда не нажрется…»— думал Мишка про козла. Недолюбливал он Бородатого за это.
В заключительном номере обычно выступал Мишка один. Кто-нибудь из красноармейцев подавал команду:
— А ну, Миша, славный артист его величества народа третьего батальона и всего непобедимого стрелкового полка, покажи врагам на страх и нам на радость, как гибнет под красным штыком мировая гидра контрреволюции.
Мишка становился на задние лапы, хватался с ужасом за бока, валился на землю, переворачиваясь на спину, и дрыгал ногами в воздухе. И язык при этом высовывал. Глаза у него того и гляди слезами зальются. И до того забавно и старательно выполнялся этот номер, что смехом оглашался весь лес. До чего, казалось бы, скромен был Жук — и тот поддавался общему настроению и принимался вилять хвостом и прыгать, дразня Бородатого, лая и пританцовывая. И даже несознательный Бородатый, тряхнув бородой, выплевывал жвачку — вечно в зубах какая-нибудь соломина — и глядел на Мишку с одобрительным почтением, ласково цедя свое:
— Бе-э-э-э…
И вот, когда закончил Мишка очередное представление, выступил один из молодых командиров:
