Ленка-пенка - Сергей Арсеньев

Весь наш город, весь Ленинград просто пропитан этой ненавистью. Она бурлит, тысячи погибших и изуродованных детей требуют отомстить за них. Ой, что будет, что будет, когда наши всё-таки дойдут до Германии! Черти в аду содрогнутся от ужаса и отвращения. Но они сами виноваты, они же пришли к нам, а мы только отвечаем!

Мне проще, ведь мне уже двенадцать лет. Я совсем взрослая. Но как же дети? Да, с приходом тепла и с открытием навигации на Ладоге голод отступил, снабжение города продуктами удалось наладить. Плюс мы и у себя тут, в самом Ленинграде, много чего выращиваем. Под огороды отдали всё, каждый свободный клочок земли. Грядки даже на Невском! У нас во дворе частично сняли асфальт и посадили там картошку. И у нашего детдома тоже есть свой огород, и он довольно приличных размеров. Только этот огород далеко, к нему на трамвае ездить приходится.

Да, трамвай, у нас тут трамваи теперь ходят! Как сейчас помню, это в среду, 15 апреля, случилось. Мы как раз сидели в столовой, завтракали. Я тогда всё пыталась уговорить нашу новенькую, Сашеньку Кириллову, не прятать хлеб, а кушать его за столом. А она не слушалась меня и потихоньку, когда думала, что я не вижу этого, отщипывала от своего кусочка малюсенькие крошечки и прятала их в спичечный коробок. Ну, новенькая она была, её в самом начале апреля перевели к нам. Новенькие у нас часто так делают, хлеб прячут, а потом в кровати лежат и сосут эти крошки. Сейчас-то прятать хлеб перестали, но всё равно, хоть и июль месяц уже, до сих пор ребята почти никто не кушает хлеб за обедом. Обед съедают без хлеба, а сам хлебушек, как самое вкусное, оставляют на потом и кушают уже после третьего. Собственно, я и сама так делаю. Хлеб ведь действительно самое вкусное.

Я отвлеклась. Так вот, трамвай. Сидим мы, значит, завтракаем, нам сладкий чай со сгущённым молоком дали. И тут с улицы такой знакомый, милый и родной трамвайный звонок. Трамвай! И мы все —дети, посетители столовой, повара, посудомойки, все-все толпой высыпали на улицу. Трамвай! По рельсам идёт трамвай и постоянно, непрерывно звенит своим звонком. И люди, люди едут в трамвае, вагон набит битком, люди висят на подножках, высовываются в окна. Машут нам, довольные, весёлые. Трамвай! В Ленинграде снова ходит трамвай!

Представляю, как бесятся от злости фашисты, когда слышат наш трамвайный звонок! Они не могут не слышать его, звонок очень громкий. А наши бойцы, я не раз видела, прямо на трамвае ездят к самой передовой. И раненых с передовой тоже нередко на трамваях вывозят.

А мы, наш детдом, ездим на трамвае пропалывать и поливать свой огород. У нас там и картошка растёт, и морковка, и лук. Каждый раз мы собираем немножко укропа и петрушки и нам это в обед добавляют. Все ездим, только дежурные остаются дома. А с дежурными либо я, либо Сашка, по очереди.

Мы с Сашей теперь даже уж и не знаю, кто такие в детдоме. Формально —воспитанники, как и все. Но на самом деле в нашем детдоме подавляющее большинство —это ребята от шести до восьми лет. Четырёх-пяти летних очень мало и только таких, у кого старшие брат или сестра есть. Вон, вроде как Ковалёвы Женька и Петька. Чтобы, значит, не разлучать их друг с другом.

И на фоне этой мелюзги я с Сашей резко выделяюсь, нам ведь по двенадцать уже! Почему не перевели нас в другой детдом? Это Галины Степановны заслуга, она сумела нас отстоять. У неё много знакомых в ГорОНО и её там уважают. Мы вроде как помощники её теперь. Она ведь сама старенькая, ей тяжело. Опыт и знания у неё обширнейшие, но и ходит с трудом, и видит плохо, да и вообще болеет часто. Вот мы с Сашей и помогаем ей.

Помимо Галины Степановны в детдоме ещё две воспитательницы. Та самая Елена, что когда-то пришла к нам по комсомольской путёвке, и Вера Борисовна. Елена окончила школу, и решила навсегда остаться с нами, ей понравилось. А вот Маринки, которая тоже одно время жила с нами, Маринки больше нет. Совсем нет.

Суки, ну какие же суки!!

Какой же тварью нужно быть, чтобы прицельно стрелять по школе во время выпускного бала?! Они ведь специально, нарочно стреляли именно по школе. Какая-то гнида им огонь корректировала. И именно во время выпускного бала! Твари.

Я сама не была там, мне потом девочки рассказали. Обстрел минут пять длился, потом наши заставили фашистов заткнуться. Но за эти пять минут случилось два попадания по школе. Один снаряд физкультурный зал развали, но там не было никого. А вот другой… Другой пробил крышу и взорвался в кабинете биологии. А там как раз выпускницы переодевались. Пять девочек погибло на месте, ещё одна в госпитале. И раненых семеро.

Раненых.

Если это можно назвать ранением.

Семнадцатилетняя девушка, у которой нет обеих ног ниже колен. Как она будет теперь жить, что делать? Она пришла на выпускной бал, такая красивая, нарядная. А фашистский снаряд оторвал ей ноги.

Звучит дико, но ей ещё повезло. Ранения бывают такие, что честное слово, уж лучше бы насмерть. Григорьев из 7-А, конечно, идиот и сам виноват, но всё равно жаль его. А он эту блестящую штуку ещё и в школу приносил, хвастался. Я сама её видела не раз. Григорьев вечно вертел ту в руках и разбирал-собирал. Кто же знал, что эта дрянь взрывается? Хорошо хоть, не в школе взорвалась. Довертелся Григорьев. Она ему кисти обеих рук оторвала, передние зубы и оба глаза вышибла, а ещё всё лицо сильно осколками посекла. И куда он теперь, без рук и без глаз? Я бы так жить не хотела. Лучше уж насмерть, чтобы не мучиться.

А Ванечка Самохин? Он ещё мелкий, не всё понимает. Ходить с костылями он научился, но… Мне самой трудно об этом судить, Сашка же сказал мне, что он не смог бы продолжать жить таким. Если бы такое случилось с ним, то он бы убил себя. В начале ноября Ванечка стоял в очереди за хлебом. Очередь была длинная, а фашисты начали по ней стрелять. По очереди стрелять, суки! Ванечке взрывом оторвало ногу и эээ… Когда его в начале мая привезли к нам и мы узнали подробности о его ранении… Однорукому адмиралу Арсению гораздо проще. А с Ванечкой мы даже не знали, что и делать. В баню ему как ходить, с мальчиками или с девочками, как ему проще? Пока с мальчиками ходит, но если захочет идти с девочками, возражать никто не будет, всё равно мужчиной теперь ему никогда не стать.

Что же они творят, неужели не понимают, что за всё придётся ответить? Ведь мы про всё на фронт пишем, про все наши дела. И про обстрел выпускного бала, и про несчастного Самохина и даже про дурака Григорьева —про всё. На фронте всё знают, всё помнят. И если папа Самохина, узнав про то, что фашисты сделали с его сыном, начнёт в Берлине уродовать немецких мальчишек, то… я его пойму. Это ужасно, но я его пойму. Он в своём праве.

Мы часто на фронт пишем. С бумагой плохо у нас, но ради писем на фронт листочки находим. Рисовать ребятам не на чем, но для писем бумагу находим. И нам с фронта письма приходят. Да и не только с фронта. Арсению мама пишет из Москвы. Арсений у нас москвич, он с папой к бабушке в деревню под Новгородом приезжал, откуда они бежали при приближении фашистов. По дороге их колонну беженцев расстреляли с самолёта и папу убило. Арсений с бабушкой смогли до Ленинграда добраться, да тут и застряли. Потом убили и бабушку, Арсению руку оторвало, госпиталь, ну, и теперь он с нами.

Но у Арсения в Москве есть мама! Счастливый он. У него мама есть! И мама пишет ему, а он ей. Арсений уже научился писать левой рукой, я сама и учила его. Теперь он каждую неделю пишет маме, а та ему отвечает. Тут нам как-то по радио сказали, что Гитлер где-то там выступал, хвастался, и ляпнул, что Ленинград полностью блокирован и к нам даже птица не пролетит. Ага, щаззз. Сказал —как в лужу пёрнул. Письма постоянно приходят. А ещё в апреле нам всему детдому подарили маленькие красивые значки, мы их до сих пор носим на одежде, назло Гитлеру. Там на значке такая ласточка нарисована, а в клювике у неё письмо. Пусть Гитлер хоть удавится со злости, но письма в Ленинград приходят, приходят!

Ненависть. Как же мы тут ненавидим этих гадов! Для меня раньше самым сложным уроком в школе была математика. Но с прошлой осени всё поменялось. Теперь самый сложный урок —это немецкий. Меня чуть ли не трясёт, когда я слышу слова этого собачьего языка. Марта Адольфовна замучилась с нами. А ведь ей тоже очень тяжело, она немка. Она настоящий советский человек, никогда не была в Германии, но она немка! Да ещё и с таким отчеством. Правда, Марту Адольфовну в конце апреля эвакуировали на Большую землю. Наверное, как раз из-за того, что она немка. Последние уроки немецкого у нас Алевтина Васильевна вела. Хорошо, что сейчас каникулы и до самой осени я избавлена от этого мерзкого: «Guten Tag! Mein Namen ist Helga».

Ладно, что-то размечталась я. Нужно Лёньке письмо написать, что всё хорошо у нас, все здоровы, хлеба достаточно. А то он волнуется, наверное. Конечно, только что из окружения прорвался. Его последнее письмо слишком уж резкое. Я, конечно, сестра и всякое про Лёньку знаю. В том числе и не очень хорошее. Но всё равно, я всё-таки девочка. Следует как-то поделикатней намекнуть Лёньке, что ругаться матом в письме ко мне —некрасиво…