Грозное лето (Солдаты - 1) - Михаил Алексеев

Потом обращался к майору Васильеву:

-- Что слышно о разведчиках?

-- Ведут бой в первой линии траншей. Сейчас Марченко прибежал оттуда.

К генералу обратился поднявшийся на дерево командир танкового соединения:

-- Мне кажется, пора начинать.

-- Пожалуй. Помогите артиллеристам. Им тяжело.

4

-- Огонь! -- самому себе скомандовал Гунько. Он исполнял сейчас обязанности и командира и наводчика одновременно.

Раздался выстрел, со звоном вылетела стреляная гильза, и возле гусеницы головного танка, ползшего на батарею, взвился сноп огня и черного дыма. Танк вздрогнул и остановился, нелепо уткнувшись тупым носом в воронку от снаряда. Неожиданно рядом с ним выросла фигура пехотинца, он размахнулся и бросил что-то на броню машины. Гунько видел, как по грязной чешуе танка расползлось пламя. Пехотинец выхватил еще одну бутылку, но тут же упал, сраженный видимо, пулеметной очередью, выпущенной из другого танка. Гунько продолжал стрелять. Наконец удачным выстрелом он поджег и второй танк; стальная машина стала бешено метаться по полю, волоча за собой рваные лоскутья огня и дыма.

Увлеченные боем, артиллеристы не слышали, как, сверля воздух, летел из-за реки тяжелый снаряд, отсчитывая последние секунды жизни последнего орудия. Взрыв страшной силы встряхнул воздух. Оглушенный Гунько, -- во время взрыва он оказался в окопе, -- очнулся, вскочил на ноги. Посмотрел вперед: на поле догорали немецкие танки. Некоторые машины, уцелевшие от огня артиллерии, продолжали двигаться вперед. И как раз в этот момент Гунько увидел лавину советских машин, с глухим урчанием вырвавшихся из рощи. Многие танки тащили на себе верхушки сосен, которыми, должно быть, были до этого замаскированы. Потрясенный гибелью последней пушки, Гунько даже не смог рассмотреть стремительной, разящей атаки советских танкистов. До него отовсюду доносились стоны раненых, полузасыпанных землей. Гунько подходил вместе с уцелевшими наводчиком Печкиным и пехотинцем к каждому, помогал как мог, пристально всматривался в лица товарищей. Вот этот, что вцепился в свои пепельные волосы и облизывает окровавленные губы, -- командир третьего орудия сержант Яблоков, из Пугачева, вчера еще читал своим солдатам письмо от жены и радовался, что она заочно кончает институт. А вот тот, бездыханный, с красивыми белыми зубами, москвич, замковый первого расчета ефрейтор Рябов -- лучший запевала в батарее и мастер делать цветные мундштуки, кажется, единственный сын у матери, -- он должен был на днях отправиться в военное училище. Рядом с ним, запрокинув назад голову, лежит подносчик красноармеец Ляпин -- этот из-под Воронежа, тракторист, неутомимый балагур, мастер на анекдоты, ему постоянно влетало от командиров за озорство; мечтал после войны попасть в институт механизации сельского хозяйства и потом изобрести новый трактор, так как существующие считал несовершенными и неэкономичными. Неподалеку от Ляпина, будто заснули в обнимку, два молоденьких офицера -- командиры взводов. "Будущие академики", как называл их Гунько.

Так, вглядываясь в лица убитых и раненых, Гунько вспоминал все, что знал о них, и ему не верилось, что это действительность, а не кошмарный сон. Еще несколько часов тому назад эти люди, неподвижно лежащие сейчас на земле, были живы и невредимы: писали письма, хлопотали у орудий, поправляли окопы и блиндажи, спорили, мечтали. Это были подчиненные ему бойцы и офицеры; он иногда покрикивал на них, иногда хвалил, с ними проводил долгие фронтовые будни; эти люди были для него дороже и ближе, роднее всего на свете. И вот теперь многих из них нет. Никто и никогда больше не услышит их голосов...

Между тем из-за Шебекинского леса все выплывали и выплывали караваны наших штурмовиков.

"Сколько же длится этот бой?" -- подумал Гунько, заметив, что солнце клонится уже к реке. И вдруг, осознав обстановку, Гунько торжествующе закричал:

-- А ведь немцы-то не прошли! Не прошли! Не прошли!.. -- повторял он, неожиданно, поняв, какой великий смысл заложен для него и для всей страны в этой короткой фразе.

-- Не прошли!..

Гунько посмотрел на свою батарею, точнее, на то, что осталось от нее, -- разбитые орудия, раненых и мертвых бойцов, разрушенные окопы, -- и обессиленный опустился на землю, закрыв голову руками.

-- Что с вами, товарищ старший лейтенант? -- услышал он густой, низкий голос.

Гунько приподнял голову и увидел Забарова. А по траншее в изодранных маскхалатах один за другим тянулись остальные разведчики. Они вели пленных. Гунько хорошо знал Забарова. Федор вместе с Марченко не раз бывал на батарее.

-- Вот видите, что случилось... -- как бы извиняясь, сказал Гунько и торопливо растер горячей ладонью слезы на своих смуглых и грязных щеках.

-- Да, невеселая картина... -- согласился Забаров. -- А это ваши? -- и он кивнул в сторону догоравших немецких танков, надеясь хоть чем-нибудь ободрить старшего лейтенанта.

-- Кажется, наши. А впрочем -- не знаю... Тут все поработали. Да это и не так важно.

Аким -- он был сейчас задумчивый и тихий -- помог Гунько подняться и посмотрел на него заблестевшими вдруг глазами -- вот так когда-то глядел он на сержанта Фетисова, колдовавшего в своем блиндаже над миной. Акиму вдруг захотелось крепко обнять офицера. Губы разведчика шевелились. Казалось, с них вот-вот сорвутся взволнованные, несвязные слова. Но Аким промолчал и отошел в сторону.

-- А где вы пропадали? -- спросил Гунько.

-- Отбивались от немцев, -- ответил Забаров.

-- Ну и как, отбились?

-- На сегодня -- да. Правее, говорят, немец потеснил наших, а тут -нет. Вот ведем пленных к генералу. Гитлеровцы образца тысяча девятьсот сорок третьего года. Полюбуйтесь!

Разведчики присоединились к артиллеристам, помогли им вновь перевязать раненых. И только после того, как раненые немного успокоились, Гунько приблизился к немцам.

-- Ком... ком!.. Шнель, говорю! -- Ванин подтолкнул вперед пленных немцев. Гитлеровцы затравленно озирались, послушно исполняя Сенькины приказания.

-- Только трех живых и нашли. А остальные все дохлые, -- сообщил Ванин.

Гунько долго сверлил глазами стоявшего впереди немца и вдруг размахнулся, чтобы ударить его, но тут же почему-то опустил руку.

-- Аким, -- позвал Сенька своего друга. -- У меня для тебя подарок есть, -- и, порывшись в кармане, он вынул оттуда очки с блестящей золотой оправой. -- Получай, друже, да благодари своего верного приятеля, Семена Прокофьевича. Я вон у того, который без пилотки, одолжил...

Аким внимательно посмотрел на Сеньку, повертел очки в руках, похвалил их и вернул немцу.

-- Вот сердобольная интеллигенция!.. Для тебя же старался. Ведь свои-то ты потерял, а без очков, поди, ни черта не видишь! -- набросился на него Ванин. -- Попался бы ты им!..