Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст - Нил Маккей

она росла. Она была красивым ребенком. У нее было невинное выражение лица, но кроме того, и кое-что еще – какая-то грусть в глазах. Похожее ощущение у меня возникает сейчас, когда я рассматриваю фотографии Хезер. Как будто она хочет, чтобы люди поняли, что происходит что-то неправильное, будто она взывает к людям, чтобы кто-то вмешался и забрал ее оттуда в безопасное место. Это был взгляд – хотя мне потребовалось довольно много времени, чтобы это понять, – жертвы плохого обращения в семье.

На фотографиях мама была одета в типичную девичью одежду, почти кукольного вида – совершенно не похожую на ту, которую мама заставляла носить меня, – с этими мальчишечьими одеждой и обувью, как будто мама хотела скрыть мою женственность. Она предпочитала одеваться как ребенок, даже когда стала уже женщиной средних лет. Она носила платья-сарафаны, гольфы и вязаные жилеты. Нельзя было представить себе больший контраст с тем дешевым, вызывающим и пошлым бельем, которое она носила, работая проституткой. У нее должны были быть причины так одеваться в обычной жизни. Как будто она никогда не хотела забывать о своем детстве.

В альбоме были фотографии и маминых родителей. Я часто расспрашивала маму про них. Поначалу она не хотела говорить, но, после того как Хезер «исчезла», она стала относиться ко мне больше как к подруге, чем к дочери, и рассказала мне то, о чем я до этого не знала. Она призналась, что ее мать Дейзи была одержима чистотой. В какой-то мере это же было и у мамы. Хотя она никогда особо не старалась содержать дом в чистоте, она терпеть не могла микробов и грязь и пользовалась отбеливателем при любой возможности. Она не могла выносить даже вида грязи на ее одежде или одежде детей и часто ее стирала. Это было постоянной темой для ссор с папой, которому было совершенно плевать на то, насколько грязные его вещи или он сам. Он часто шутил, что принимает ванну только раз в год.

Но, по словам мамы, Дейзи довела эту одержимость чистотой до совершенно нечеловеческих размеров. Она отбеливала и оттирала дом без передышки, как будто старалась избавиться от любого возможного загрязнения, она постоянно беспокоилась о том, что мама и ее братья с сестрами подцепят микробов. Настолько, что старалась удерживать детей в доме любым возможным способом. В конце концов ее невроз и беспокойство достигли такого масштаба, что довели ее до нервного истощения.

Маминого отца, Билла, обязали о ней заботиться. Он затаил на эту ситуацию горькую обиду и ненавидел сидеть взаперти в крохотном муниципальном доме с душевнобольной женой и несколькими маленькими детьми. Он терпеть не мог все психиатрические проблемы Дейзи, а они только ухудшались.

При этом проблемы на почве чистоты были и у него. Мама говорила мне, что одним из ее ранних воспоминаний было то, как он дезинфицирует ковры в доме – он научился это делать на своей работе корабельным стюардом и часто занимался этим, когда был дома. Даже для мамы это казалось чрезмерным, но он был человеком, который любил точность и порядок, а также хотел все контролировать.

Казалось, что мамино детство было таким же несчастным, как и мое. И хотя в тот период она никогда не касалась таких непростых тем, а я никогда не осмеливалась спросить ее об этом, но я начала подозревать, что сексуальное насилие в ее детстве тоже присутствовало.

Поэтому я начала чувствовать к ней такую симпатию, которую никогда не ощущала раньше, и мама, похоже, замечала это. Зная, что папа никогда не выражал подобных чувств, она привязалась ко мне эмоционально. Причина того, что я закрывала глаза на правду о ней и тогда и позже, заключалась именно в этой привязанности. Если бы я стала в ней сомневаться, к кому еще она смогла бы обратиться?

Однако эта перемена в наших отношениях происходила постепенно и точно не заставила ее проявлять ко мне в ответ симпатию и понимание как-то по-новому. Как только мне исполнилось шестнадцать лет, от меня ждали, что я уйду из школы и найду работу – какую придется, – чтобы маме с папой больше не приходилось за меня платить. Нельзя было даже и представить, что мне разрешат продолжить учиться, получить высокие оценки и тем более поступить в университет и получить степень по изобразительному искусству, которое я любила и в котором делала определенные успехи.

Даже в этих условиях я стремилась взять лучшее из сложившейся ситуации и найти работу, которая не была примитивной и давала возможность учиться чему-то новому. Мне удалось устроиться на работу, которая оказалась первой в целой череде офисных должностей, я выполняла обязанности секретаря, и это позволяло мне проводить один день в неделю в колледже. Мне платили всего 3,7 фунта в час, и я была должна отдавать маме двадцать фунтов в неделю. Мама с папой никак не интересовались моей работой за исключением дополнительных денег, которые она им приносила, но меня моя работа наполняла некоторой гордостью и самоуважением.

Между тем вскоре после окончания школы я встретила в пабе своего первого настоящего парня, его звали Роб. Я была очень стеснительной и стояла в углу рядом с динамиками, и он подошел ко мне. Мы разговорились. Он был на восемнадцать месяцев старше меня – того же возраста, что и Хезер. Он родился всего на пару дней раньше ее в Королевской больнице Глостера, так что наши матери могли даже оказаться рядом в то время. Мы договорились встретиться снова следующим вечером в пабе под названием «Высокий корабль» рядом с глостерским портом. С того вечера и начались наши отношения.

Я нервничала по поводу того, что о нем подумают мама с папой, и даже больше этого меня тревожило, как Роб воспримет их. Но оказалось, что он им по-настоящему понравился. Он работал пекарем, и когда рано утром он был на смене, то заходил на Кромвель-стрит и оставлял маме хлеб и пирожные на пороге дома. Она была в восторге, и мои братья и сестры полюбили его. И к моему большому облегчению, знакомство с моими родителями не оттолкнуло его от меня – хотя