Летний свет, а затем наступает ночь - Йон Кальман Стефанссон

пользовались влиянием в деревне, и никто не хотел оказаться с ними в контрах. Дружба, однако, помогает не всегда, и через несколько недель после встречи с главой администрации одна из женщин сидела дома, хотя был не вечер, а светлый день, более того — четверг, однако она наполнила ванну теплой водой, принесла нож для линолеума — они, как вы знаете, острые, — залезла в ванну и решительно порезала вену на правом запястье, затем на левом, смотрела, как кровь стекает в воду, думала, вероятно: вот какая жизнь на цвет. Ей повезло, что муж — он работает в теплосети — необычно рано вернулся домой из-за рвоты. Почему? — спрашивали ее изумленные подруги, я не знаю, отвечала она, глядя на перевязанные запястья, действительно не знаю, знаю только, что рвота спасла мне жизнь. Она подняла глаза и засмеялась, затем перестала смеяться и заплакала, безудержно, но ее ждали четыре объятия. Как это было прекрасно, как трогательно, и не будем разрушать это мгновение, заметив, что на кое-что в этой жизни никаких объятий не хватит. Однако до четверга и синего линолеумного ножа было еще далеко, когда десять рук — спецназ гражданских добродетелей — намеревались влететь к главе администрации, как ураган, но Асдис сказала: он занят. Нам наплевать. Я знаю, но вы должны сесть и подождать. Не будем мы ничего ждать! Тише, тише, сказала Асдис, и они сели — Асдис лучше не перечить: она пыталась застрелить мужа из ружья, сожгла его машину и имеет огромное влияние на главу администрации, так что лучше иметь ее в союзниках, чем в противниках, поэтому они сидели и ждали. Время от времени высовывалась любопытная голова бухгалтера Мунды, светлые волосы были аккуратно собраны в пучок, прическа ей совсем не шла, вытягивала и без того длинное лицо, но ее муж Сигмунд хотел, чтобы она укладывала волосы именно так: он обожал жену и боялся, что с распущенными длинными волосами она станет неотразимой и уйдет к кому-нибудь получше. Стрелки часов на стене приближались к десяти, когда супруги вышли наконец из кабинета Гудмунда: муж длинный, тощий, жена невысокая и раздалась вширь, когда они стояли рядом, то очень напоминали цифру 10; на ней изрядно поношенное платье в цветочек, глаза под темными нечесаными волосами как два глубоких темных озера. Десять рук дождались указания от Асдис, быстро вошли; Гуд-мунд сидел за письменным столом, он вздохнул, словно оказался перед непреодолимой стихией.

Мы требуем, начали они без обиняков, чтобы ты пригласил независимого эксперта расследовать, как Элисабет смогла открыть ресторан в помещении вязальни — здесь что-то нечисто. А почему вы так думаете, спрашивает он осторожно, пытаясь сохранить нейтральность в голосе. Разве этот дом не государственная собственность, почему она может использовать его таким образом, ведь есть правила эксплуатации подобных помещений, или кто угодно может устраивать там непристойности, и откуда у нее деньги, нужно ее разоблачить, пока не нанесла больше вреда, пока не увязла глубже.

Глава администрации смотрит в компьютер, непроизвольно водит мышкой, выходные его не отпускают: супруги три вечера подряд ужинали в «Тек-ле», три вечера — это три бутылки красного вина, много коньяка, пива, скрипки и губной гармошки, Харпа приходила и в пятницу, и в субботу, черт возьми, как же ее волосы сочетаются с красным платьем, он снова вздыхает, тянется за стаканом воды, пять женщин следят за ним, их руки превращаются в лес на бушующем ветру, как только упоминается имя Элисабет. Бросьте, говорит он наконец, отрываясь от мыслей о Харпе, теле под платьем: у нее были такие кошачьи движения, он никогда не замечал этого раньше, и потребовалось вполовину больше коньяка, чтобы подавить интерес к ней; бросьте, она просто трудолюбивая. Трудолюбивая! Да, трудолюбивая, а еще инициативная, быть инициативной ненаказуемо, и никто так, как она, не сможет редактировать нашу газету, она… Трудолюбивая, да, это точно: прилежно выставляет грудь перед мужиками, а потом крутит ими, как хочет, вы, мужики, все думаете одним местом, и она это знает, знает, что у вас только секс на уме. Но думать о сексе не преступление, часто говорил он, и при слове «секс» по его телу прошла легкая, очень легкая дрожь.

Как она получила дом под ресторан? Мы хотим расследования.

Она моя свояченица.

Мы хотим независимого эксперта из Рейкьявика. Вы слишком раздуваете, делаете из мухи слона. Например, юриста из государственного аудита. Будет вам, девушки.

Тогда мы подадим на нее в суд, и на тебя тоже. На меня?!

За то, что ее покрывал.

Глава администрации тяжело дышал, плотники перестали стучать и начали пилить листовое железо негодной пилой, он сдался, и через несколько недель приехал Аки.

пять

Аки приезжает в деревню в самом конце сентября на новехоньком «форде-эскорте», останавливается в доме главы администрации, получает в администрации рабочее место; он среднего роста, стройный, ладный, кожа такая тонкая, что кажется прозрачной, всегда в элегантном костюме, дорогом пальто, моргает редко, ему сорок лет, и он разведен. Аки верит в цифры и планирование, эта вера лишила его брака: секс вечером по вторникам, время с детьми с восьми до полдевятого вечера по средам, только так и никак иначе, и абсолютно все равно, подходит ли это другим, ибо тот, кто не планирует свою жизнь, погибнет в беспорядке. В конце концов жена не выдержала, сказала, что планирование приняло у него маниакальную форму, вытеснив содержание, они уже два года как развелись, и вот Аки приехал в деревню тихим осенним днем, трава пожухла, перелетные птицы улетели, скрылись за линией горизонта, машина скотобойни объезжает хутора, деревню она покидает с пустым прицепом, а когда возвращается, в нем много блеющих ягнят, несколько молчаливых овец, очень угрюмый баран и один фермер, сопровождающий своих животных. Машина едет вниз по склону мимо «Теклы», задним ходом подъезжает к скотобойне, двое мужчин в темно-зеленых халатах до колен открывают двери, опускают ограждение в задней части машины, гонят животных в овчарню, которую иногда называют залом ожидания, но долго ждать обычно не приходится, животных всех до единого сгоняют в желоб, который приводит их на площадку, где забойщик, долговязый мужлан, быстро орудует пистолетом с выдвигающимся ударным стержнем, а на верхнем этаже наготове жаждущие работы руки. Мы иногда думаем о ягнятах в овчарне скотобойни: возбужденные жизнью, блеющие, смотрящие вокруг голубыми глазами, через день или два они станут замороженными тушками. Эти ягнята живут одно лето, одно короткое, очень светлое лето, второго у них не будет — патрон размозжит лоб над глазами, а