И шарик вернется… - Мария Метлицкая

Верка устало усмехнулась:

– Ничего странного. Просто у меня так сложилось. Мы, знаете, со школы знакомы. Потом он сел. Я ждала. Потом вышел. — Она замолчала и через паузу продолжила: — А я снова жду. Только непонятно чего.

– Спасибо за чай, — поблагодарил Станислав Сергеевич.

Вера закрыла за ним дверь. В душ идти не было сил. Она разделась и рухнула в кровать. Разбудил ее звонок в дверь. Она открыла глаза и посмотрела на часы — боженьки, проспала целый день! Накинув халат, пошла открывать. На пороге стоял Станислав Сергеевич Крутов, увешанный продуктовыми пакетами, с букетом белых роз в прозрачной фольге. Она молча отступила в глубь коридора. Он занес пакеты на кухню. Верка наблюдала за ним из прихожей. Он вернулся в коридор и снял плащ.

– Позволишь? — спросил он.

Она молча пожала плечами.

Он разделся, вымыл руки и вернулся на кухню.

– Отдыхай! — крикнул он.

Верка легла в кровать и… опять уснула. Разбудили ее волшебные запахи. Она пошла в душ, надела майку и джинсы и зашла на кухню.

– Обедать? — спросил он.

Она посмотрела на часы:

– Ужинать.

Ночью она встала и пошла на кухню покурить. Смотрела в окно и удивлялась себе. Верочка, Верочка! Верная жена! Преданная такая!

Она вернулась в спальню. На ее подушке мирно посапывал Станислав Сергеевич Крутов.

И она, надо сказать, смотрела на него без отвращения. С нежностью даже. И почему-то — с благодарностью…

Лялька

Сумасшедшая Лялька! И что ей не жилось спокойно! Все у человека было, и даже больше, чем все. Но оказалось — не все, не было главного: любви. Отношения с мужем давно уже были дружескими, партнерскими. А тут случилась любовь — с нищим художником из Москвы, которого она нашла в мастерской на задворках Неглинки и вывезла в Париж — выставляться.

От Этьена она ушла через два месяца, когда поняла, что дальше так жить невозможно. И врать ему тоже — невозможно. Не заслужил.

Сняли крошечную квартирку под Парижем: две малюсенькие комнаты и кухня в четыре метра. От денег Этьена она отказалась, галерею продали.

Лялька пошла работать сиделкой — две лежачие безумные старухи. Уколы, судна, памперсы.

Она не унывала, убеждала по телефону Таню, что абсолютно счастлива и ни о чем не жалеет. Короче, все прекрасно. Звала ее в гости, прислала приглашение. Сообщила, что мама в Париже удачно вышла замуж — за симпатичного и небедного дядьку. Так что за нее она теперь спокойна.

– А за себя? — спросила Таня.

– Ты дура, что ли? — удивилась Лялька. — Вот от кого не ждала этого услышать!

Почти обиделась. Велела Тане подавать документы на визу.

И опять заливалась счастливым смехом.

– Придурошная ты, ей-богу! — вздыхала Таня.

Но, конечно, все понимала. А кто мог еще понять и не осудить Ляльку, кроме Тани и Верки?

Кто, если не они?

Светик

Гарри открыл Светику новую, блестящую жизнь: премьеры в театре, консерватория, выставки, общество актеров, художников, журналистов, певцов. Вся московская богема, лучшие рестораны.

Показать себя Светику было не стыдно — и собой хороша, и одета — дай боже. И где надо — смолчит, и слово вставит по делу.

Кавалер Гарри был учтивый. Всегда — цветы, подарки. На Восьмое марта — кольцо с сапфиром. На день рождения — серьги с бриллиантами.

Под юбку не лез, не торопился. А может, и не надо ему? Тогда — совсем хорошо. Своего «опекуна» Светик тоже не забывала. Сколько добра человек для нее сделал! И сколько еще, возможно, сделает… Зачем же его обижать?

А с Гарри — романтика, светская жизнь. Не может же молодая и красивая женщина сидеть в четырех стенах и ждать милостей от природы? Несправедливо как-то, согласитесь!

Гарри смотрел на Светика с нескрываемым обожанием и восторгом.

– Влюбился, — ухмылялась Светик.

Понятно — седина в голову… Только что толку! Хотя, кто знает, кто знает…

Зоя

Зоин любовник — точнее, любимый человек — приходил к ней три раза в неделю, с ночевкой. Как уж он уладил это с женой, Зою не интересовало. Мама накрывала на стол, ужинали тихо, по-семейному, выпивал пару рюмочек коньяка — уж что-что, а хороший коньяк у врача всегда имеется. Мама тихо проскальзывала в свою комнату и громко включала телевизор. Утром на кухню не выходила, чтобы не смущать «молодых». Они быстро пили кофе и спускались во двор. У подъезда уже стояла служебная машина.

В общем, у Зои теперь была личная жизнь — спокойная, размеренная, устойчивая и даже почти семейная. Она была вполне довольна таким раскладом — рутинная жизнь ее бы сильно утомляла. А так — она сама себе хозяйка. В те дни, когда она была одна, писала докторскую, статьи в научные журналы. Да просто читала книжки или смотрела телевизор. К домашней работе она по-прежнему не имела никакого касательства, все тащила на себе мама.

Короче говоря, Зоя была абсолютно всем довольна. Слова «счастлива» в ее лексиконе не было, да и, признаться, она уже почти и не надеялась, что в ее жизни может все так удачно сложиться!

Ее выдвинули в местные органы самоуправления — прошла. Стала уважаемым человеком, с безупречной репутацией, сложившейся успешной карьерой. Гордость больницы. Кто бы сомневался?

Шура

Шура снова была счастлива. В интернате ее любили все без исключения — и заведующая, и врачи, и медсестры, и воспитатели, и даже поварихи. Когда была хоть минута свободного времени, помогала и на кухне. И Петруша рядом — круглые сутки. Она даже оставалась ночевать в интернате. Что дома-то делать? Ей казалось, что и сынок радуется — мама всегда рядом. Теперь она была совершенно уверена, что Петруша ее узнает, ждет ее. Бегала целый день, как всполошенная. Сколько дел! Петруша сыт и обихожен, она сама сыта, о хлебе не думает. Нарядов ей не надо. Праздники справляли дружно, всем коллективом — и Новый год, и Восьмое марта, и Первомай. И все дни рождения. Накрывали в столовой столы, поварихи пекли пироги, резали салаты и запекали мясо, покупали сладкое вино. Собирали деньги на подарки. Шуре на день рождения подарили новые сапоги — теплые, удобные, на натуральном меху. Зарплату свою крошечную она даже умудрялась понемногу откладывать на черный день. Хотя этого «черного дня» уже почти не боялась. Хватит с нее черных дней. Сейчас все будет только хорошо. Что, они с Петрушей этого не заслужили? Мало горя мыкали?

В отпуск Шура не уходила. Какой отпуск? Да и куда?

В общем, теперь у нее была огромная и дружная семья, где ее ценили, любили и уважали, и она чувствовала себя защищенной и неодинокой.

Таня

Таня с Андреем очень хотели ребенка. Очень. Но почему-то не получалось, хотя на здоровье они не жаловались. И только спустя восемь лет, когда они уже и не надеялись, Таня поняла — беременна. Господи, чудо какое! Она, конечно, мечтала о дочке — чтобы бантики, косички, платьица, лаковые туфельки и колготки в бабочках. УЗИ показало, что будет девочка! Стали придумывать имя. Спорили до хрипоты, мнения расходились.

Таня смеялась, что назовет дочку Степанидой или Феклой. Назло всем.

Не назвала. Никак. На четвертом месяце ее увезли с кровотечением. Ребенка не спасли.

Через три недели Андрей привез ее домой, до лифта нес на руках — идти самой у нее не было сил. Легла в кровать, отвернулась к стене. Не хотелось ни с кем говорить, ни кого-то видеть. Телефонную трубку не брала. Почти не ела. По стенке доползала до туалета.

Подняли на ноги пол-Москвы. Диагноз поставить не могли — просто человек не хотел жить.

Пролежала в кровати год. Потом начала выходить — за руку с мужем — до ближайшей скамейки. Еле шла на дрожавших ногах. Сил не было совершенно. Все казалось пустым и бессмысленным. Разговаривать могла только с Андреем. Он сидел на краю кровати и держал ее за руку. И текли слезы и у него — он смущенно вытирал их ладонью, и у нее — без остановки. Господи! И откуда столько слез у одного человека! Просто бездонное море.

На врачей уже и не надеялись. Но спасение утопающих, как известно…

Таня взяла себя в руки, открыла медицинские справочники. Все оказалось проще простого и сложнее сложного — депрессия.

Верка

Гурьяна выписали из больницы. Верка делала ему перевязки. Чувства вины она почему-то не испытывала, хотя объявила Крутову, что все закончено. Он подчинился.

– Твоя воля. — И добавил: — Зря ты так. — И положил трубку. Больше не позвонил ни разу.

Верка умоляла Вовку «закончить со всем этим». Он смотрел на нее и крутил пальцем у виска. Кричал, что она ничего не понимает. Кто продолжит ратное дело? Выскочить оттуда не получится. Никогда. Так что живи и радуйся. Денег — море. Хочешь, за границу жить отправлю? В Европу или на теплые моря? Хочешь — живи за городом, в лесу. Дом в три этажа. Пять сортиров. Повар и прислуга. Верка мотала головой и умоляла, умоляла…

А потом взорвали Вовкину «бээмвеху», прямо у дома. Его самого в машине не было, погиб водитель — пацан двадцати трех лет. Еще одна могила прибавилась на «аллее славы» на Востряковском. Там, справа и слева, уже лежали Вовкины подельники. Братва. На памятники денег не жалели. На цветы тоже. Целая улица молодых ребят. Целая улица монументов из черного мрамора. Длинная, страшная улица борцов за ратное дело.